01.07.2008 | Общество

Родина-уродина и чужой рай

Письма из Америки. Письмо двадцать второе

Первые полгода мы провели как туристы - крутили головами, слушали, глазели по сторонам, изъездили и исходили Манхэттен. Музеи, выставки, Централ-парк; потом пристрастились к Вашингтон-скверу, где много белок и собак и где я снимал своих любимых бездомных и попрошаек. В выходные дни в центре сквера, в гранитной чаше фонтана, фокусники устраивали представления, художники - свои перформансы и выставки. Жена кормила белок с руки, мы специально наблюдали за играми разнопородных собак в собачьем загончике, огороженном черной металлической сеткой. И не уставали удивляться отсутствию какой-либо агрессивности у наших четвероногих друзей.

У нас в Росси была собака, и мы хорошо помнили, что собаки, встречаясь, непрерывно лаяли и выясняли отношения. Здесь собаки разных пород, возрастов и размеров играли добродушно, весело, молчаливо как в раю, снятом на дозвуковое кино.

И только потом нам объяснили причину, по которой американские собаки не лают, не кусаются и не дерутся. Их очень часто кастрируют еще в детстве. Да и вообще уровень агрессивности в каждом ареале свой. Здесь он по многим обстоятельствам ниже.

         Устав от Вашингтон-сквера мы стали ездить на Юнион-сквер, где также белки и ярмарки по воскресеньям. Но нет собак, кроме тех, кого хозяева тащили на поводках, но и здесь было свое  очарование от старого, не лощеного Манхеттена, от мало респектабельной части какого-то очень обыкновенного Бродвея, от простора и обилия обыкновенных людей.

         За год я снял и оформил новый фото-цикл про реки в виде американских бездомных, написал около 40 статей, зарабатывая, точнее, подрабатывая ими на жизнь. Жена на некоторое время устроилась редактором в местную газету, но провинциальные нравы достали ее уже на второй неделе. Мы все также занимались английским языком, но эйфория уже прошла - объясниться мы могли, но хороший полновесный язык, способствующий самоуважению и нормальной социализации, был еще дальше от нас, чем в день приезда. Тогда все дистанции скрашивались иллюзиями и сокращались надеждами, сегодня американская перспектива была куда более отчетлива - она не стала своей, но перестала быть загадочней. Жить здесь постоянно, становиться американцем не хотелось.

   Хорошая страна, в которой надо родиться, чтобы ее любить, либо возненавидеть родину, что почти одно и то же. Я заскучал в России, но не возненавидел ее, я прожил год в Америке и загрустил в Новом свете, лишенном привычной мне европейской истории. Если вычесть из обеих языковые и культурные своеобразия, то Америка, наверное, лучше России - спокойнее, честнее, трудолюбивее. Но

если языковые и культурные отличия вернуть, человеку, для которого язык не просто профессия, но смысл сосуществования, легче жить на родине-уродине, чем в чужом немом раю.

         Я рассчитывал, что денег хватит нам на год путешествия в Америку - чем дальше, тем жить становилось труднее, туристический восторг угас, путешественники стали чувствовать себя неуютно даже там, где полгода назад радовалось сердце, получая бесплатный бонус в виде необычного вида или экзотической уличной сценки. И вот в тот момент, когда, казалось бы, наступила пора выбирать авиакомпанию для возвращения домой, звонить в Питер и предупреждать наших жильцов, что мы скоро заступим на дежурство в нашей квартире, я получил письмо, где сообщалось, что Гарвардский университет дал мне почти годовой грант на написание книги по символической экономике, и нам к сентябрю надо перебираться в Кембридж. Значит, возвращение откладывается, и путешествие продолжается.

         Конечно, я ничего не рассказал о том, как составлял заявку на этот грант, как обнаружил существенные отличия между российской и американской академическими традициями, как обнаружил и другие не менее принципиальные различия. Например, почти узаконенную в американской культуре архаическую составляющую в виде права на месть, что является оборотной стороной известного американского индивидуализма. Грубо говоря, если на жилище человека нападают, если убивают или насилуют его жену, то он, конечно, может обратиться к слугам закона, но если он сам найдет и застрелит насильника или грабителя, никто возражать не станет.

Американец имеет право на собственное правосудие, никем не санкционируемое, кроме традиции, потому что он сын или внук ковбоев, защищавших свою честь сами, без помощи полиции. И здесь тоже огромная разница с Россией, где человек неволен ни в чести, ни в мести, ни в радости.

           Америка, конечно, миф. Не в том смысле, что реальной Америки не существует, а ввиду существенных различий между Америкой, какой она видит себя, Америкой, какой она бы хотела быть, и Америкой, какой она предстает для внешнего мира, в том числе для России. Свобода, социальная утопия и страх.

         Поэтому  даже такие совсем курьезные, анекдотические  стереотипы массового поведения как ноги, возлагаемые на стол после еды, пристрастие к сигарам, агрессивность в баре и салуне, зарифмованная с жаждой к выпивке, даже не упомянутые, подразумеваются массовым сознанием европейца, в Америке не бывавшего, но представление об Америке имеющего. По меньшей мере, кинематографическое и книжное. Из всего перечисленного, сегодня разве что сигара остается довольно часто встречающейся деталью  имиджа современного среднего американца. Ни ног, воздвигаемых на стол, ни экспрессивной агрессивности в баре я в Америке не встречал. А вот толстый огрызок сигары между пухлых губ курильщика мне приходилось видеть как у обыкновенных строительных рабочих, отдыхающих после ленча в тени аллеи, так и у вполне солидных джентльменов на Таймс-Сквер.

         Еще одним распространенным образом Америки являются банальные неоновые джунгли, создающие символ очень современной и жестокой цивилизации, типичной для бездушной и холодной версии американского капитализма, давно ставшей мифом. В принципе именно эту символическую версию капитализма осуществляла и продолжает осуществлять Россия, разбавив ее по своему вкусу кисло-сладким соусом православного лицемерия.

              Но вот ряд опровержений. Например, то, что Нью-Йорк сегодня - самый безопасный город в Америке. Согласно самым последним статистическим данным, количество преступлений, совершаемых здесь на душу населения, рекордно низкое. Криминальная столица мира оказывается безопасней тихих сонных провинциальных городков на Среднем Западе, Джорданвилей фон Триера.

         Понято, что на падение уровня преступности в Нью-Йорке повлияла жесткая полицейская политика двух последних нью-йоркских мэров - Джуллиани и Блумберга. Но полицейские меры применяются многими, а результаты, подобные Нью-Йорку, редки.

   Подсказкой служит еще одно исследование - уровня городской вежливости. Исследование, далекое от совершенства, было задумано остроумно. Подопытным материалом стали посетители широко распространенной по всему миру сети кафе Starbucks. Проанализировав разные способы проявления вежливости - от степени выдержки продавцов, которых провоцировали на грубость сварливые и недовольные покупатели, до количества воспроизведенных формул традиционной вежливости и  рутинной готовности поднять специально уроненную газету или уступить место спешащему к уже открытой двери посетителю. По сумме всех параметров Нью-Йорк был признан самым вежливым городом мира.

                В свое время российско-грузинский философ Мераб Мамардашвили выводил появление современного института прав человека из двух парадоксальных феноменов - американского кольта как инструмента выравнивания физических возможностей (и, как следствие, вынужденной вежливости) и из института инквизиции с ее вниманием к проблеме личной ответственности и, как следствие, переходом (или возвращением) от традиционного права к римскому.

И последнее.

Россия, говорящая об особом пути, всегда мечтала стать другой, какой угодно, но не самой собой. Попасть в историю, желательно чужую, уютную, заставленную дорогой потертой мебелью, с фамильными портретами на стенах гостиной. Чтобы поверить самой, ей было необходимо, чтобы поверили другие.

Болезненная ревность и комплекс неполноценности стали следствием случайного выбора, поместившего ее в сухой колодец на оживленном перекрестке Европы. Одиночество в толпе сформировали характер мечтательный, подозрительный и хмурый, не ждущий ничего хорошего от соседей и настоящего. Проявить силу, причинить боль другому, увидеть страх в его глазах означало жизнь в ее наиболее острых ощущениях. Быть большим и сильным, как Америка, означало существовать; если бы выпало жить на острове, до которого врагам плыть много недель и не доплыть, то это было бы счастьем, несоизмеримым с потерями.

Россия всегда мечтала быть Америкой, особенно после того, как последняя стала сначала образцом, а потом и источником страха для других. Быть Америкой, оставаясь Россией, пугать всех, заставляя завидовать и ненавидеть. Что было бы прекрасней! Увы, у каждого своя судьба, и двух одинаковых не бывает.

Источник: "Дело", Спб, 23.06.2008,