02.06.2008 | Книги

Роль женщины в истории

«Дикие лебеди» Юн Чжан уже приобрели статус едва ли не главной книги, по которой Запад представляет себе Китай ХХ века

Книга Юн Чжан «Дикие лебеди» (Издательство Ивана Лимбаха, пер. Р.Шапиро), написанная по-английски, вышла в 1991 году и с тех пор переведена больше чем на 30 языков, включена в множество учбеных программ – но ее китайское издание в Китае запрещено. Это невыдуманный рассказ о жизни женщин трех поколений на фоне китайской истории 1920-1970-х годов. Бабушка писательницы родилась еще в архаическом мире, где женщин мучали и унижали по древним обычаям. Мать вышла замуж за коммунистического функционера и вместе с ним стала жертвой «культурной революции». А дочь, то есть сама Юн Чжан, успела побывать хунвэйбином, «босоногим врачом», рабочим – а в 1978 году приехала учиться в Англию, где с тех пор и живет. Вместе со своим мужем, Джоном Холлидеем, она написала биографию Мао (в прошлом году вышедшую по-русски под названием «Неизвестный Мао»), в которой нарисовала портрет почти безумного тирана, ни во что кроме власти не верившего.

Биографию Мао многие сочли скорее памфлетом, чем биографией, и в любом случае она останется одной из многих его биографий – а вот «Дикие лебеди» уже приобрели статус едва ли не главной книги, по которой Запад представляет  себе Китай ХХ века, и наверное надолго его сохранят.

В этой книге и неудобоносимые бремена традиционного общества и «кошмар истории» показаны с точки зрения нескольких поколений женщин – и этот ракурс оказался убедителен для современного читателя во всем мире. Особую силу этим рассказам придает то, что сами они годами складывались из обмолвок, умолчаний, редких минут откровенности. Главную часть семейной истории Юн Чжан узнала от матери, лишь когда та приехала к ней в Англию в 1988 году: «она впервые оказалась за границей, и мне хотелось повозить ее повсюду, показать как можно больше, но почему-то, ощутила я, ей это не в радость. Что-то было у нее на уме, что-то ее беспокоило. Однажды, отказавшись от поездки по магазинам, она села за мой черный обеденный стол, на котором сияли золотые нарциссы, и, сжимая кружку с жасминовым чаем, призналась, что больше всего на свете хочет со мной поговорить. Мама говорила каждый день в течение нескольких месяцев. Впервые она рассказала мне о себе и о бабушке».

По ходу чтения вырисовывается внутренний сюжет книги – бесчеловечность старинных обычаев, тяжесть «женской доли», зверства японской оккупации  заставляют читателя вместе с героинями мечтать об освобождении – и вместе с ними радоваться приходу коммунизма. А потом вместе с ними же видеть, как на смену мучительству обычаев приходит мучительство идеологии и безумие «Большого скачка» и «культурной революции».

Все эти эпохи самым буквальным образом отражаются на человеческом теле, калечат его – и тут важнее всего то, что эти травмы описаны с детальностью, на какую способны только те, кто сам эти раны перевязывает. У традиции свои способы мучить: «Вид женщины, покачивающейся на крохотных ножках, должен был пробуждать в мужчине желание — отчасти потому, что ее хрупкость вызывала у него стремление защитить ее. Ноги бабушке забинтовали в двухлетнем возрасте. Ее мать, ходившая на таких же ножках, сначала спеленала ей ступни шестиметровым куском белой ткани, подогнув все пальцы, кроме большого, под подошву, потом придавила ногу в подъеме камнем, чтобы сломать кости. Бабушка кричала от страшной боли, умоляла мать перестать, и той пришлось заткнуть ей рот матерчатым кляпом. Не выдерживая мук, бабушка несколько раз падала в обморок. Этот процесс продолжался несколько лет. Даже сломанные ступни следовало держать забинтованными день и ночь, потому что без повязки они сразу начали бы срастаться. Годами бабушка жила в состоянии непрестанной, изнуряющей боли. Когда она умоляла мать разбинтовать ноги, та плакала и говорила, что небинтованные ноги сделают ее несчастной и что это делается для ее же блага».

История мучит по-своему: «Однажды мама пришла домой с лицом, перекошенным от боли. Ей приказали стоять на коленях на битом стекле. Бабушка весь вечер вынимала из ее коленей осколки пинцетом и иглой. На следующий день она сшила маме толстые наколенники, а также защитную подушку, оборачиваемую вокруг пояса — именно в эту уязвимую часть тела нападающие направляли свои удары».

При чтении о культурной революции, о ее, как пишут левые французские философы, «великом и суровом насилии», как всегда, поражает, что издевательства и пытки происходят не с изъятыми из обычной жизни людьми, а в самой гуще обычной жизни, - что после ежедневных мучительств люди возвращаются домой к родным, а не в камеру на нары.

В европейских (включая и русские) рассказах об ужасах истории ХХ века обычной точкой отсчета служит идилличность дома, семьи, хутора, местечка; «кошмар истории» принято изображать через разрушение «места счастья». А здесь такого дома и, соответственно, такого места с самого начала нет. Идиллией, точкой отсчета здесь служит не дом, не место, а моменты взаимопомощи, откровенности, нежности между мужем и женой, матерью и дочерью, моменты созерцания рукотворных и природных красот – одежды, камней, цветов  И современному - в общем, бездомному человеку - оказывается неожиданно близкой эта ориентация не на прочный домашний фундамент, а на серию невесомых моментов как на прибежище человечности.

В последние годы Китай играет в общественном сознании роль воплощенной укоризны –если страна «не мажет свое прошлое черной краской», то в награду становится второй экономикой мира. Из книги Юн Чжан мы можем узнать, что же такое эта черная краска, то есть человеческая, персональная, почти телесная правда о прошлом.

Источник: Коммерсант «Weekend» № 19(65), 23.05.2008,