Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

16.11.2007 | Город / Общество

Между Свободой и островом слез

Письма из Америки. Письмо четырнадцатое

   

Самые банальные метафоры потому употребительны, что они верны, утверждал Хорхе Луис Борхес, хорошо понимая, как устроено сознание массового человека. Взгляд на морские ворота Нью-Йорка только подтверждает эту максиму.


Мать ваша и мать наша

Каждая культура особенно хранит и бережет некоторые специальные вещи. В Америке это не Белый дом или Конгресс, не Эмпайер Стейт билдинг (Empire State Building) - самое высокое (после гибели "близнецов" Всемирного торгового центра) здание Нью-Йорка - и не другой небоскреб - Федерал Плаза, где расположены сотни, если не тысячи, государственных учреждений, в том числе "Голос Америки" и радио "Свобода". Самое бережно хранимое - статуя Свободы (Statue of Liberty) в нью-йоркском порту, подарок Америке от французского народа.

По крайней мере, почти случайно оказавшись на экскурсии внутри этой самой статуи, я, как уже писал однажды, был потрясен обнаруженными мерами безопасности. Хотя, по большому счету, что охранять-то - бесконечная череда музеев, рассказывающих об истории создания статуи и о многом другом, так или иначе с этой историей связанным.

Чтобы осознать своеобразие данной ситуации, стоит задаться вопросом: а какой в России самый знаменитый, самый характерный и самый охраняемый памятник?

В современной путинской России такого памятника нет. Еще нет. Идеологически нового пока не создано. Или, точнее говоря, ничто не осознано как идеологически сакральное, святое. Идеология пока на марше, она, что называется, ищет себя между прошлым и будущим. Она не готова предложить что-то современное.

Если же говорить о советской России, это, скорее всего, был мавзолей Ленина на Красной площади. Охраняли его как святыню, тщательно оберегаемую от надругательств. Можно вспомнить монумент Матери-родины с мечом в руке на Мамаевом Кургане в Волгограде, да и вообще многочисленные клоны пафосных матерей-победительниц (в бронзе, граните и гипсе), разбросанные по российским городам и весям вперемежку с бронзово-гранитно-гипсовым воином-победителем.

Но победа - вполне конкретное событие, будь она достигнута в войне с немцами или французами, с турками или поляками. Свобода же - понятие абстрактное, умозрительное, у каждого о ней свое представление, подчас радикально отличающееся от самого употребительного в то или иное время.

Однако, как ни странно, связь между американской статуей Свободы и русской матерью-родиной есть: статуя Свободы - это тоже мать, только не русская и не американская, а французская.

Ведь именно мать французского скульптора Фридерика-Огюста Бартольди позировала ему во время работы над первой глиняной моделью величиной всего чуть больше метра.


У кого длиннее?

Воплотив мать в глине, скульптор стал делать все увеличивающиеся в размере рабочие модели, которые корректировались и трансформировались, пока не достигли оптимального, по замыслу француза, размера - 46 метров и веса в 225 тонн. Это при том, что правая рука (длина 12 метров, а диаметр 3,5) с факелом (не с мечом) поднимается, благодаря постаменту, на 92 метра, а только один указательный палец имеет длину 2,5 метра.

Понятно, что гонка шла по принципу: у кого длиннее - у нашей свободы или у вашей. Чтобы символ столь высокой и тяжелой свободы не покорился ветрам и стихиям, чтобы не рухнул он на радость друзьям тирании, постамент статуи был сконструирован французским инженером Густавом Эйфелем, впоследствии добавившим к своей славе конструкцию башни, получившей, понятное дело, его имя.

Если попытаться вдуматься, то

все это очень метафорично. Вес свободы, длина ее, диаметр членов, методы проектирования и конструирования, способы бытования. Тут уже не скажешь вслед за русским поэтом: свобода приходит нагая, бросая на сердце цветы.

Никакая не нагая, а вполне в символическом женском теле, отнюдь не невесомом, а совсем даже наоборот.

Здесь есть что защищать и чего опасаться. Американцы не случайно охраняют эту пустотелую статую куда серьезнее, чем какое-нибудь высокотехнологичное производство, стоящее миллиарды. Хотя, может быть, они не слишком внимательно читали Борхеса, но все равно понимают: самая банальная метафора национального символа потому столь ценна, что действенна, и потерять главный американский символ было бы больнее и опаснее, чем, скажем, "Майкрософт виндоус" - тоже, конечно, символ, но не столь красноречивый и, как ни странно, не столь употребительный. Потому что о статуе Свободы в Нью-Йорке знают даже те, кто не работал не только с Windows Vista, но и с Windows 1995 (корпоративная версия), установленной с пиратского диска, купленного по случаю в подземном переходе станции метро "Гостиный двор".

Но любой метафоре, тем более воплощенной в форме женщины, нужна пара, необходима преданная тень, лежащая у ног. Такая пара и такая тень есть у статуи Свободы - это соседний с ней остров Эллис (Eliss Island), прозванный еще в прошлом веке островом слез. Хотите свободы - платите за нее самой дорогой ценой.


ГУЛАГ в Нью-Йорке

Тем же катером, что привез меня к подножью статуи Бартольди, я отправился на остров Эллис, имеющий всего ничего в смысле площади - чуть более 10 гектаров. Конечно, я знал, что здесь в конце XIX и первой половине XX века был расположен главный въездной пункт для миллионов иммигрантов, устремившихся за свободой из Старого света в Новый. И открыли его аккурат через четыре года после открытия статуи Свободы - в 1892 году - на соседнем островке, так что преемственность метафор, их последовательная материализация не вызывают сомнений.

Остров Эллис - остров слез - или, говоря метафорически: мы тебе покажем, как свободу любить. Более чем за полвека через пропускные пункты огромного здания из красного кирпича прошли более 12 миллионов искателей свободы и лучшей жизни. Иногда до 2 тысяч человек в день.

Сегодня здесь тоже музей. В нем есть огромный, гулкий, страшный Главный зал, облицованный, как баня, плиткой, где в самом конце за несколькими конторками стояли чиновники, осуществлявшие пропуск в рай. Сразу за ними, посередине, лестница, по которой счастливчики, увы, не поднимались, а спускались в новую жизнь. Есть здесь и комнаты на втором этаже, в которых спали те, кто ждал своей очереди к чиновникам, или те, кого не пускали. Они вместе с пожитками, чемоданами и кулями ожидали незнамо чего.

Как ни странно, череда этих дверей напомнила мне комнаты лицеистов в Царском селе, даже не знаю почему - просто дверь за дверью, пустынная галерея; и тут же, чтобы подтвердить оправданность рифмы, я наткнулся на совершенно, казалось бы, странную и неожиданную экспозицию. Вернее, сначала увидел белого гипсового человечка в гипсовом ватнике и с белой гипсовой тачкой. Сделал шаг вперед и оказался среди экспозиции, рассказывающей о жизни советских заключенных в ГУЛАГе.

Первая мысль: что за связь между пропускным пунктом в рай (ад?) Нового света и советским концентрационным лагерем? Но несколько мгновений - и связь уже не кажется случайной.

Что может быть банальней, весомей и употребительней метафоры горя и печали, чем ГУЛАГ? Разве что Освенцим. Какой тонкий ход срифмовать свободу с ее тенью, то есть с ценой печали от ее обретения. Как страшно получать свободу из чужих рук и не очень знать, что с ней делать. Разве здесь русский не поймет, не поможет советом и сочувствием несчастному иммигранту, который мечтает о лучшей доле, а пока находится здесь, на пропускном пункте, и ничего не знает о том, что ждет впереди - американская мечта или ее крушение?

Может быть, действительно свобода приходит нагая и ничего не бросает, никаких цветов, а, напротив, забирает все, что можно забрать?

Нет, пора на воздух. Я выхожу вслед за веселой туристической толпой, в которой японцы с фотоаппаратами заметны, как пузырьки в стакане с газированной водой, если ее взболтать; выхожу к набережной, жду катера и смотрю в сторону Нью-Йорка. По курсу Манхэттен с его банальными метафорами счастья - небоскребами, с его уникальным и банальным профилем - растрепанного ветром счастливчика. Скоро стемнеет, и в этой роще рождественских елок вспыхнут огни Бродвея и прочих банальных топографических указателей неоновых джунглей.

Что нам до Манхэттена, что нам до Бродвея, до статуи Свободы и острова слез Эллиса с экспозицией из русско-советской утопии банального? Мы все - эмигранты в собственной стране и иммигранты в чужой. Мы все сбились с пути и летим, унесенные ветром перемен. Путешественники, номады, эмигранты и иммигранты, дети банальных метафор, которые потому и банальны, что верны.



Источник: "Дело", Спб, 12.11.2007,








Рекомендованные материалы



Шаги командора

«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.


Полицейская идиллия

Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»