12.11.2007 | Наука / Общество

Десять русских возражений

10 самых популярных возражений против Киотского протокола

Текст выступления на медиа-тренинге по проблемам изменения климата, проведенном 31.07 - 04.08 в Приэльбрусье (Терсколе) Российским региональным экологическим центром и посольством Великобритании.

За последние 10 лет мне многократно приходилось участвовать в дискуссиях о глобальном изменении климата, выбросах парниковых газов, Киотском протоколе и интересах России в этой области. Дискуссии были как публичными, так и частными, компетентность их участников была весьма различной, но почти всегда на них выдвигались одни и те же аргументы. Мне показалось интересным и полезным собрать их и привести те ответы, которые сложились у меня самого в ходе моих собственных попыток разобраться в противоречивых мнениях по этим вопросам. Не будучи специалистом, я не претендую на профессиональную компетентность в данной области. Зато мой статус журналиста дает мне право задавать специалистам именно те вопросы, которые интересуют обычных людей.

1. Еще неизвестно, происходит ли вообще глобальное потепление или это информационный фантом вроде пресловутой «проблемы-2000».

Повышение средних температур планеты – не теория, а факт, зафиксированный прямыми метеорологическими измерениями в различных точках земного шара на протяжении более чем 100 лет. Конкретные факты и цифры можно найти в авторитетных обзорах (в частности, в оценочных докладах МГЭИК). Здесь же достаточно сказать, что по этому вопросу в мировой климатологии существует абсолютный консенсус: ни один профессиональный климатолог не оспаривает факт глобального потепления.

2. Никто не доказал, что причина глобального потепления климата – именно антропогенные выбросы парниковых газов.

Это утверждение абсолютно справедливо: всякое утверждение о причинах наблюдаемых явлений не может быть ничем иным как только теорией. Между тем, как показал еще в 30-е годы прошлого века крупнейший философ и методолог науки Карл Поппер, научная теория может быть только опровергнута, но никогда не может быть доказана. К примеру, на сегодня известно бесчисленное множество экспериментов, в которых закон сохранения энергии соблюдается настолько точно, насколько это удается измерить. Но сколько бы их ни было, строго доказать абсолютную справедливость этого закона, они не смогут никогда: если однажды в одном-единственном эксперименте будет обнаружено нарушение закона, его придется считать опровергнутым. Такова судьба любой научной теории: никакое количество подтверждающих ее результатов не позволяет считать ее абсолютно доказанной.

В данном же случае положение осложняется еще и тем, что мы имеем дело с уникальным объектом. У нас нет второй Земли, чтобы поставить контрольный опыт (поместив ее в точно такие же условия, что и нашу Землю, но исключив антропогенное влияние). Тем более у нас нет сотен планет такого типа, чтобы мы могли получить статистически достоверные результаты. Хотим мы того или нет, все суждения о будущем Земли будут не более чем предположением. И наши собственные действия могут быть основаны лишь на этом шатком фундаменте.

Что делает человек, вынужденный продвигаться в полной тьме по незнакомому помещению? Он старается шагать как можно осторожнее. Точно так же человеческой цивилизации в условиях неопределенности предпочтительнее исходить из той гипотезы, которая предписывает ей более осторожное собственное поведение. Именно такой гипотезой является антропогенная теория изменения климата.

Впрочем, у нее есть и другое преимущество: на сегодня она лучше согласована со всем массивом известных нам фактов, чем любая другая теория. Именно это позволило авторам последнего, Четвертого доклада МГЭИК оценить ее как most probable, т. е. наиболее вероятную.

Тем не менее не следует исключать из рассмотрения и альтернативные теории изменения климата – например такие, в которых рост концентрации углекислоты и других парниковых газов в атмосфере рассматривается не как причина, а как следствие глобального потепления. В самом деле, как мы знаем из школьного курса, растворимость большинства газов в воде падает с повышением ее температуры. Дополнительный прогрев верхнего слоя Мирового океана в результате глобального потепления вызывает высвобождение в атмосферу огромных количеств углекислоты. Кроме того, в умеренных и приполярных районах увеличивается часть года, когда почвенная органика доступна для разложения – опять-таки с выделением углекислоты, а также еще более активного парникового газа: метана. При распаде вечной мерзлоты (реально наблюдаемом сегодня) в эти процессы вовлекается почвенная органика, остававшаяся исключенной из геохимического оборота со времен начала последнего ледникового периода.

Эта интерпретация не обязательно противоречит антропогенной теории. Возможно, начиная с какого-то уровня концентрации парниковых газов процесс становится самоподдерживающимся: чем больше углекислоты – тем теплее атмосфера и океан, а чем теплее атмосфера и океан – тем больше углекислоты. Большинство ученых, однако, полагает, что нынешние концентрации парниковых газов еще недостаточны для замыкания подобной положительной обратной связи, но при дальнейшем их росте это вполне может произойти – и тогда уже никакие усилия человечества не смогут предотвратить дальнейшего обвального изменения климата. Когда в публикациях по проблеме изменения климата (в частности, в недавнем докладе бывшего главного экономиста Всемирного банка сэра Николаса Стерна) говорится о «наступлении необратимых последствий», имеется в виду именно такой сценарий.

3. Наша планета и в прошлом неоднократно теплела и холодала, причем на величины гораздо большие, чем те, которые сегодня предлагается считать «критическими».

Это в самом деле так: современная наука располагает рядом методов, позволяющих судить о температурах, наблюдавшихся в той или иной точке Земли в далеком прошлом. Эти методы показывают, что в геологической истории нашей планеты температурные условия менялись в очень широких пределах: в одни эпохи материковые и океанские льды доходили почти до экватора, в другие – почти на всей тогдашней суше, включая приполярные области, устанавливался ровный теплый климат, похожий на климат нынешних субтропиков.

Однако, насколько можно судить, никогда еще средняя температура планеты не изменялась с такой ошеломляющей скоростью: 0,7 градуса за 100 лет, из них 0,5 – за последние 50. Эта беспрецедентная скорость, видимо, нехарактерна для естественных процессов (в прежние времена на сдвиги такой величины уходили как минимум тысячи и десятки тысяч лет) и не оставляет шансов биологическим видам и экосистемам на приспособление к столь быстрым изменениям. Кроме того, резкость температурного сдвига вызывает многочисленные колебательные процессы в такой сложной и многосвязной системе, какой является наша «машина погоды» – глобальная система циркуляции воды, воздуха и тепловых потоков. Эти колебания мы можем видеть воочию в последние годы – в виде увеличения частоты и интенсивности аномальных погодных явлений (штормов, наводнений, засух, необычайных морозов и катастрофической жары, зимних оттепелей и летних заморозков и т. д.).

Особо следует отметить, что если апокалиптические картины будущего – пока еще не более чем предположения (пусть и подкрепленные расчетами), то погодные крайности – это уже реальность, с которой мы сталкиваемся сегодня. Ежегодно они становятся причиной тысяч смертей и наносят ущерб в миллиарды долларов.

4. Климат – важная вещь, но нельзя приносить в жертву ему экономическое развитие страны.

Этот  довод предполагает, что показатели экономического развития однозначно связаны с объемом выбросов парниковых газов. Между тем эта связь не просто не доказана –  доказано ее отсутствие. Ряд стран Евросоюза (Великобритания, Германия и другие) уже сегодня демонстрирует значительное снижение выбросов парниковых газов по сравнению с 1990 годом, выбранным в качестве базового уровня для Киотского протокола. При этом экономические показатели этих стран за те же годы значительно улучшились – в том числе и за счет более эффективного использования энергоресурсов, простимулированного мерами по сокращению выбросов. Надо заметить, что и на момент старта энергоэффективность их экономики была значительно выше, чем у России. Как вежливо выражаются специалисты, «потенциал энергосбережения в России составляет сегодня около 40%» – что в переводе на обычный русский язык означает, что почти половину потребляемой нами энергии мы расходуем без всякой пользы для себя. Не удивительно, кстати, что по мере роста российской экономики отмечается неуклонное снижение ее удельной энергоемкости – на прежних, энергозатратных технологиях экономический рост сегодня просто невозможен.

Между тем эффективное использование невозобновляемых энергоресурсов и увеличение доли возобновляемых – настоятельное требование ближайшего будущего. Вслед за традиционно развитыми странами это осознают и новые индустриальные гиганты. Если во время работы над Киотским протоколом участие в нем Индии, Китая, Бразилии и других успешно развивающихся стран было несбыточной мечтой его архитекторов, то уже через пять лет все эти страны дружно вступили в протокол и немедленно ратифицировали его. Трудно поверить, что их руководители вдруг все одновременно озаботились судьбой глобального климата – больше похоже на то, что они увидели в протоколе возможный механизм доступа к современным высокоэффективным технологиям. По тем же причинам в течение всех лет, прошедших между подписанием протокола и вступлением его в силу, устойчиво прокиотскую позицию занимали такие крупнейшие российские компании, как РАО ЕЭС и «Газпром».

Следует, наконец, отметить, что сегодня российская экономика не связана никакими обременительными ограничениями. Ни при каком сценарии ее развития выбросы парниковых газов не могут выйти за пределы обязательств России на первом этапе Киотского протокола (2008 – 2012 гг.). Переговоры же о том, какие обязательства возьмут на себя страны-участницы после 2012 года, только начинаются, и ничто не мешает России отстаивать в них свои экономические интересы.

5. Россия – холодная страна, и глобальное потепление принесет ей только пользу.

Это возражение приводят особенно часто. Предполагаемые выгоды обычно ожидаются в сельском хозяйстве и в уменьшении расходов на отопление жилых и производственных строений в холодное время года.

Что до сельского хозяйства, то на значительной части (до 2/3) территории России оно сегодня практически невозможно либо возможно только в форме экстенсивного кочевого скотоводства. Было бы естественно предположить, что повышение среднегодовых температур сделает возможным резкое расширение посевных площадей в обширных северных и северо-восточных районах страны, а в средней полосе позволит устойчиво выращивать культуры, которым сегодня «чуть-чуть» не хватает летнего тепла: помидоры, баклажаны, сладкий перец, виноград, бахчевые и т. д.

Более внимательное рассмотрение сельскохозяйственной географии России показывает, однако, что ожидаемые выгоды вряд ли смогут хотя бы компенсировать неизбежные убытки. Прежде всего, для тех районов, где сегодня производится основная часть продовольствия (бассейн Дона, Северный Кавказ, Нижнее Поволжье, Южный Урал, Алтай и степная часть Южной Сибири), потепление автоматически означает усиление засушливости – и, следовательно, снижение урожайности. Уже и сегодня основным фактором, лимитирующим урожайность в этих районах, является нехватка воды в вегетационный период. В случае же значительного потепления многие плодородные сегодня районы Северного Кавказа и Поволжья могут превратиться в пустынеподобные сухие степи, как это уже происходит, например, в Калмыкии. И эта потеря не может быть компенсирована повышением урожайности в более северных областях: установление там оптимального температурно-влажностного режима не будет сопровождаться формированием плодородных почв, способных заменить утраченные южнорусские черноземы. Смена типа почв требует по крайней мере многих тысячелетий и никак не может произойти за десятки лет. Вырастить же на тверских подзолах и суглинках кубанские урожаи не удастся ни при каких температурах.

Плодородность регионов, занятых сегодня тундрами и лесотундрами, довольно проблематична: никто не может сказать, каков окажется гидрологический режим этих земель после распада вечной мерзлоты, служащей сегодня для них естественной гидроизоляцией. Варианты возможны разные: от холодных песчаных пустынь до широких мелководных озер наподобие Рыбинского водохранилища. Впрочем, в любом случае почва тундр крайне мало пригодна для земледелия или интенсивного скотоводства.

Не могу удержаться от соблазна и не привести частушку, сложенную в Дружине охраны природы биофака МГУ еще в 70-е годы, когда проблема изменения климата казалась сугубо академической:

Были клюква да морошка –

Будут финик да миндаль.

А на дереве хорошем

И повеситься не жаль!

Эти четыре строчки наиболее точно отражают, насколько благотворным может оказаться глобальное потепление  для российского сельского хозяйства.

Что касается возможной экономии тепла, то гораздо больше его теряется сегодня из-за ветхости коммуникаций и строений, архаичности применяемых материалов и технологий, а самое главное – противоестественности и контрэффективности экономических и правовых отношений в жилищно-коммунальном хозяйстве. Пока в дни первых снегопадов с высокой точки можно видеть все теплотрассы городских кварталов; пока даже в новых элитных домах основным средством регуляции температуры в квартире остается форточка; пока сохраняется безумный обычай ударного истребления остатков топлива в майскую жару, никто не может даже сказать, сколько тепла России на самом деле надо. Поворот к рациональному использованию энергии (стимулируемый, в частности, мерами по предотвращению изменений климата) обещает дать куда большую экономию топлива.

К сказанному следует добавить, во-первых, что глобальное потепление угрожает создать или уже создает дополнительные экономические проблемы: необходимость эвакуации населенных пунктов, стоящих на вечной мерзлоте (в том числе, например, 150-тысячного Норильска), распространение на север тропических и субтропических инфекционных болезней (например, малярии) и т. д. И во-вторых, что согласно некоторым климатическим моделям, глобальное потепление может привести к остановке Гольфстрима – и тогда на фоне теплеющего мира климат Европы (в том числе и европейской части России) резко похолодает. (Это, конечно, всего лишь компьютерные модели, но снижение интенсивности Гольфстрима зафиксировано прямыми измерениями последних лет.) В этом случае подмосковным огородникам вместо освоения помидоров и арбузов придется отказаться от посевов картошки.

6. Основу российского экспорта составляют энергоносители, и любое сокращение их потребления ударит по ее экономическим интересам.

Сама по себе подобная постановка вопроса этически весьма сомнительна. В сущности, он равносилен знаменитому вопросу героя Достоевского: «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить».

Но России повезло – ей не нужно делать такой выбор. Дело в том, что в развитых странах сокращение выбросов парниковых газов в значительной мере достигется заменой угля и мазута природным газом (сжигание которого дает в расчете на одну килокалорию в полтора раза меньше углекислоты, чем сжигание угля). Таким образом, выполнение требований Киотского протокола стимулирует дополнительный спрос на природный газ – крупнейшим мировым экспортером которого является Россия. Согласно расчетам экономистов, выгоды от увеличения спроса на газ должны были быть приблизительно равны убыткам от снижения спроса на нефтепродукты. (На деле, однако, пока что получается не так: увеличение спроса на газ уже происходит, а вот снижения нефтяных доходов пока что не наблюдается.) Неизбежное в дальнейшем увеличение доли возобновляемых источников энергии также не страшно России, которая уже сегодня не без упеха осваивает рынок топлива из древесных отходов.

7. Россия и так уже вносит крупнейший вклад в противодействие изменениям климата – на ее территории находится более четверти мировых лесов, связывающих углерод. Почему Киотский протокол этого не учитывает?

Это возражение уязвимо сразу с нескольких сторон. Во-первых, связывание углекислоты лесами в Киотском протоколе учитывается, хотя в нем установлено предельное число «углеродных единиц», которые могут быть зачтены той или иной стране. России засчитывается именно этот максимум. Во-вторых, объемы фиксации углерода не связаны однозначно с площадью лесов: углекислоту поглощает только растущий лес и поглощает тем интенсивнее, чем выше окружающая температура. Понятно, что гектар тайги, которая может расти лишь половину времени в году (да и в это время температура в ней невысока), сильно уступает по объему связываемой углекислоты гектару таиландских или бразильских джунглей.

Но есть и еще одна сторона вопроса: а почему, собственно, России должно засчитываться в заслугу то, что происходит само собой? Весь смысл Киотского протокола – стимулировать специальные меры по сокращению выбросов углекислоты или ее поглощению, дополнительные по отношению к уже существующим природным или технологическим процессам. Существование в России огромных лесных массивов или даже самопроизвольный рост леса на месте сельскохозяйственных угодий никак не могут быть отнесены к этой категории. «Киотскими» мерами могли бы быть признаны какие-нибудь специальные усилия: борьба с лесными пожарами (число которых в России ежегодно измеряется десятками тысяч, а площадь уничтоженного ими леса – миллионами гектаров), с незаконными вырубками, лесовосстановительные мероприятия в районах, где естественное возобновление затруднено (например, на Алтае), повышение устойчивости и эффективности коммерческого лесного хозяйства и т. д. Конкретные и реалистичные программы такого рода, если они будут разработаны, вполне могут рассчитывать на финансовую и технологическую поддержку мирового сообщества.

8. Почему в Киотском протоколе не участвует крупнейший производитель парниковых газов – США, а также Австралия?

История выхода из Киотского протокола США, которые были его инициатором, – это история о том, к чему могут привести самонадеянность, безответственность и неумеренная жадность. Стремясь подать пример максимально жестких обязательств, США установили себе контрольную цифру: сократить к 2012 году выбросы парниковых газов на 7% по сравнению с уровнем 1990 года. Это обязательство ни при каких обстоятельствах не могло быть выполнено на территории самих США, и всем их партнерам было ясно, что американцам придется покупать квоты или финансировать проекты по сокращению выбросов на территории других стран. Претендентов на американские деньги сразу же сыскалось множество, и на встречах сторон американцев начали откровенно загонять в угол, последовательно отказываясь засчитывать им все меры, не требующие вложения денег за рубежом – в частности, массовый переход на беспахотное (No-Till) земледелие, вызвавший одноразовое, но очень крупное увеличение запасов углерода в почве.

Эта гонка за американскими деньгами откровенно напоминала часто встречающийся в сказках разных народов мира сюжет о человеке, упустившем свою удачу из-за чрезмерных фантазий о будущих выгодах. В частности, этот сюжет убедительно воплощен в знаменитом мультфильме Александра Татарского «Падал прошлогодний снег» – в эпизоде, где герой с криком «Маловато будет!!!» стучит кулаком в свод мироздания. Естественно, что и финал был таким же, как в сказках: чрезмерные требования затянули принятие конкретных соглашений, Киотский протокол не был ратифицирован во время правления Клинтона, а новый хозяин Белого дома предпочел просто хлопнуть дверью, оставив киотский процесс вообще без американских денег. Никоим образом не оправдывая решение президента Буша, нужно сказать, что определенную – и немалую – долю отвественности за него несут и многие другие участники Киотского протокола. Сегодня все они были бы рады, если бы США вернулись в протокол на любых условиях. Но формат многосторонних международных соглашений не предусматривает возможности корректировки «задним числом» обязательств одной из сторон: США могут либо подтвердить свои прежние обязательства, либо оставаться свободными от всех обязательств вообще. Так что, видимо, их возвращение в киотский процесс возможно только после 2012 года, поскольку обязательства сторон на этот период еще не определены.

Важно, однако, заметить, что неучастие США в Киотском протоколе не означает, что они игнорируют задачу сокращения выбросов парниковых газов. Федеральное правительство активно подталкивает производителей к принятию добровольных обязательств по ограничению и сокращению выбросов, компенсирует потребителям разницу в стоимости обычных и «дружественных климату» (т. е. более экономных) автомобильных двигателей, финансирует восстановление лесов, болот и других экосистем депонирующих углерод. Общие расходы федерального бюджета на эти цели должны составить 11 млрд долларов в течение 10 лет (2005 – 2015). Кроме того, около половины штатов имеют собственные программы сокращения выбросов или участвуют в коллективных (охватывающих несколько штатов). Особенно выделяется программа Калифорнии, планирующей к 2050 году сократить выбросы углекислоты на 80% от уровня 1990 года. В стране действует собственная система торговли квотами на выбросы. Президент Буш даже неоднократно заявлял, что «особый американский путь» должен к 2012 году уменьшить выбросы парниковых газов на 18% – т. е. гораздо больше, чем того требуют «киотские» обязательства страны. Разумеется, в указанном году Джордж Буш в любом случае уже не будет президентом и не обязан будет отвечать за свои слова. Однако за время его правления американские выбросы реально (пусть и ненамного) снизились и продолжают снижаться – несмотря на то, что население и экономика США все это время росли.

9. Ограничения, предусматриваемые Киотским протоколом, слишком слабы и краткосрочны, чтобы всерьез повлиять на содержание парниковых газов в атмосфере.

Вероятно, даже самый горячий сторонник Киотского протокола не возьмется оспаривать это утверждение. В случае успешного выполнения всех намеченных в этом соглашении мер выброс всех стран, взявших на себя конкретные обязательства (так называемых «стран приложения В»), сократится всего на считанные проценты. При этом вклад стран приложения В в мировой выброс углекислоты даже в 1990 году составлял лишь чуть больше половины. С тех пор их доля заметно уменьшилась: сегодня больше половины мирового выброса приходится на страны, не связанные вообще никакими количественными обязательствами. При некоторых сценариях развития этих стран их растущие выбросы могут полностью перекрыть все сокращения, достигнутые странами приложения В в соответствии с их обязательствами. Каков тогда смысл Киотского протокола?

Но на те же факты можно посмотреть и с другой стороны. Во-первых, как уже говорилось выше, главная опасность – не в самом потеплении, а в его слишком высокой скорости. Следовательно, все, что хотя бы замедляет рост выбросов (и тем самым косвенно снижает скорость глобального потепления), уже полезно, даже если перейти от роста выбросов к их сокращению не удастся. Во-вторых, Киотский протокол можно рассматривать как ограниченный пилотный проект – обкатку предлагаемых подходов к решению климатической проблемы. В зависимости от того, насколько он будет успешен, можно будет расширять масштабы его применения, видоизменять отдельные его положения либо искать какие-то радикально иные подходы. Кстати, можно отметить, что само существование подобного соглашения уже сегодня, до начала действия его механизмов, оказывает благотворное влияние на проблему выбросов парниковых газов. Оно побудило крупнейшие новые индустриальные страны к выработке собственной политики в этой области, к более-менее регулярному учету собственных выбросов и созданию механизмов управления ими. Так что наихудший сценарий развития этих стран уже точно не будет реализован – в значительной мере благодаря существованию Киотского протокола.

Ну и самое главное: а какова альтернатива? Допустим, мы, признав меры, предлагаемые Киотским протоколом, несостоятельными, откажемся от него и начнем разработку какого-то нового соглашения. Это будет означать, что последние 15 лет (считая от 1992 года, когда была подписана Рамочная конвенция ООН по изменению климата) потеряны напрасно и надо все начинать с нуля. Сколько времени на этой уйдет? Работа над Киотским протоколом началась в 1992 году, в силу он вступил в 2005-м, а обязательства стран-участниц начинаются только с 2008 года. Вряд ли работа над новым соглашением будет идти быстрее – если оно окажется гораздо более жестким и радикальным (а иначе его не стоит и затевать), согласовать позиции разных стран будет еще труднее. Будет лучше, если в то время, когда дипломаты заинтересованных стран будут вести свой торг, в мире уже действовало бы хоть какое-то соглашение об ограничении выбросов – пусть сугубо временное и явно недостаточное. Именно эту роль и призван сыграть Киотский протокол – точнее, положения, касающиеся его первого этапа.

10. А что будет, если остановить глобальное потепление так и не удастся?

Подтекст вопроса ясен: не получится ли так, что мы потратим огромные средства на попытки предотвратить неизбежное и в результате понесем двойной ущерб – от самого изменения климата и от бесполезных затрат на борьбу с ним?

Здесь уместно вспомнить, в чем состоит тактика противодействия климатическим изменениям. В основе ее лежат меры, уменьшающие сжигание минерального топлива – замена его энергией из возобновляемых источников, уменьшение непроизводительных потерь энергии при ее транспортировке и потреблении, внедрение новых, менее энергоемких технологий и т. д. Все это нам пришлось бы рано или поздно делать, даже если бы не было никакого парникового эффекта, глобальных климатических изменений и Киотского протокола. Ведь минеральное топливо – ресурс невозобновимый, рано или поздно оно кончится. Возможно, если бы не обнаружилась связь между сжиганием минерального топлива и изменением климата, мы могли бы еще некоторое время не беспокоиться об исчерпании энергоносителей. Но переход на другие источники энергии в любом случае неизбежен, и чем раньше мы начнем к нему готовиться, тем менее болезненным он окажется. В этом смысле Киотский протокол выступает как первое глобальное соглашение об энергосбережении и повышении энергоэффективности – и это его значение признает, например, даже такой яростный его критик, как бывший советник президента РФ Андрей Илларионов.

То же самое в принципе можно сказать и о многих мерах по фиксации атмосферной углекислоты: если мы остановим процесс сокращения мировых лесов, обеспечим восстановление их хотя бы на части территорий, которые они недавно занимали, наладим устойчивое и высокопродуктивное лесное хозяйство – это будет безусловно полезно вне зависимости от того, насколько это замедлит глобальное потепление. Из всех известных на сегодня способов противодействия росту концентрации парниковых газов, пожалуй, только технология их закачки в земные недра не сулит так называемых «сопряженных выгод» – она полезна только как средство борьбы с изменением климата. Как хорошо сказал один из журналистов, если все наши усилия окажутся тщетны – что ж, будем жить в плохом климате в хороших домах с хорошими коммуникациями, ездить на хороших машинах и применять хорошие технологии. Все лучше, чем в том же климате – да с нынешней энергетикой и коммунальным хозяйством.

Вместо заключения. Когда речь заходит о какой-либо проблеме – не обязательно проблеме изменения климата и вообще не обязательно экологической, – очень часто можно встретить две позиции. Первая: оснований для беспокойства нет, принимаются адекватные меры, специалисты предлагают решения, необходимые средства выделены, оборудование доставляется, проблема будет решена в самые кратчайшие сроки... словом, все хорошо. И вторая: это полная катастрофа, никто не представляет, что там на самом деле происходит, лучшие эксперты понятия не имеют, что делать, предлагаемые решения безумны и только усугубляют ситуацию, деньги разворованы, нужного оборудования попросту нет, время безнадежно упущено... словом, все погибло.

На первый взгляд, эти две позиции противоположны друг другу. Но из той и другой следует практический вывод: от нас ничего не зависит и нам ничего делать не следует. Между тем в огромном большинстве случаев истина заключается в прямо противоположном утверждении.

Источник: Российский региональный экологический центр,