Великобритания-США-Франция
03.09.2005 | Кино
Из АфрикиКакой мститель в здравом уме будет уповать на высшую справедливость Гаагского трибунала?
Переводчица Сильвия Брум (Николь Кидман) работает в ООН на благо мира во всем мире. Зайдя как-то вечером в радиорубку штаб-квартиры, Сильвия слышит из лежащих на столе наушников зловещий шепот на одной ей известном диалекте матобо: двое заговорщиков (бог знает, зачем они полезли к микрофону) планируют прикончить кого-то третьего. В панике Сильвия спешит домой, стуча каблучками по гулким лестницам пустого здания. На следующий день, вспугнутая страшным преследователем в черном «мерсе» и догадкой о личности будущей жертвы, она докладывает обо всем службе безопасности. К Сильвии приставляют печального агента Тобина Келлера (Шон Пенн). Но он ей почему-то не верит.
Дальше зрителя ожидает тугой клубок черноиммигрантских интриг, фотографии африканских беспорядков и стремительно раскручивающийся маховик политического заговора.
Режиссер Сидней Поллак, снявший свой главный фильм «Из Африки» (1985) как жаркую кенийскую пастораль, а лучший («Три дня кондора», 1975) – в жанре холодного политического триллера, вернулся в режиссуру проторенной дорожкой. Шесть лет сплошного продюсирования, видимо, убедили его: то, что было хорошо 10-20 лет назад, прокатит и сейчас. Оно бы и прокатило – в конце концов, Поллаку прекрасно удается превращать офисные коридоры в плацдармы невидимого фронта, Николь Кидман одинаково хороша и с дерматиновой папочкой, и с пистолетом, а Шон Пенн всегда беспроигрышно смотрелся в роли побитого жизнью, но не сломленного мужчины средних лет (агент Келлер безутешно горюет об удравшей с другим и разбившейся в автокатастрофе жене). Но твердые кирпичи жанровых штампов, слагающие лабиринт «Переводчицы» — вполне, кстати, запутанный — скреплены не цементным раствором злободневной актуальности, а жирным кремом политической благообразности.
Два главных ориентира «Переводчицы» - это Африка и ООН.
На «черный континент» давно махнули рукой все сверхдержавы, даже США. О его реальной жизни никто уже ничего не знает достоверно – так что все сказанное об Африке легко принять за чистую монету. К примеру, вымышленное государство Матобо названо по имени национального парка в Зимбабве (представьте себе фильм о геноциде в Приокско-террасной Республике). Якобы всесильная ООН следит сегодня за мировой справедливостью не эффективнее, чем Лига Наций — во время Второй Мировой. Так политический контекст происходящего в фильме становится не то чтобы неактуальным, но отлакированным до полного исчезновения правдивых деталей. Поступки отважной переводчицы тоже не очень правдоподобны. Какой мститель в здравом уме будет уповать на высшую справедливость Гаагского трибунала, а потому отведет пистолет от жирного диктатора, врага народа, написавшего вредную книжку и косвенно виновного в гибели его семьи?
Ружье, висевшее на стене в первом акте, в последнем прорастает лавровыми ветвями. Злодей переводит дух, главная героиня остается в дураках. Политический триллер, бывший когда-то крепким жанровым кино без иллюзий, превратился в шитый лыком агитпроп. Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.