04.07.2007 | Город / Общество

Сорный вопрос

Экономическая конъюнктура и технологии ничего не изменят, если против них будут работать культурные нормы общества

Июнь прошлого года. Культурная столица России – Санкт-Петербург, стрелка Малого и Каменноостровского проспектов. У выхода из небольшого магазинчика, прямо на тротуаре стоят под нелепым углом поношенные, но вполне целые кроссовки. Третью вершину треугольника образует выпотрошенная обувная коробка. Кто-то купил себе новую обувку, вышел на улицу, посреди густого людского потока переобулся – и пошел своей дорогой, оставив все там, где оно перестало быть ему нужным.

Впрочем, это всего лишь мои домыслы – в отличие от сцены, свидетелем которой я стал почти на том же самом месте несколькими минутами позже. За углом, под стенкой  ДК сидят три-четыре девицы с гитарами, у ног которых красноречиво лежит распахнутый футляр с несколькими монетками. Естественно, курят. Одна докурила и тут же, не глядя, швыряет непогашенный бычок в сторону мостовой – прямо сквозь текущую в обоих направлениях толпу.

Конечно, мегаполис – он на то и мегаполис, чтобы в нем время от времени совершались очень странные действия. Проблема в том, что действия, подобные вышеописанным, случаются далеко не время от времени и не воспринимаются как странные – по крайней мере, значительной частью наших сограждан.

Что красноречиво подтверждается ровным слоем мусора на наших улицах и газонах или бутылками и жестяными банками, весело перекатывающимися практически в каждом вагоне метро. И каждый из нас постоянно видит, откуда все это берется: мусор в нашей стране принято оставлять там, где он стал мусором. Докуренную сигарету – зашвырнуть подальше, допитую бутылку – поставить к стенке или бордюру, а бумажную или целлофановую обертку – просто выпустить из рук.

Жесткие нормы бескультурья

Когда речь заходит о подобных гигиенических привычках, почти все видят их корень в бескультурье, невоспитанности и общем падении нравов. Многие еще добавляют, что, дескать, в советские времена ничего подобного не было.

Это объяснение более или менее правдоподобно, когда речь идет о подростках – от того, кто не чурается прямого вандализма, в самом деле трудно ожидать усилий по поддержанию чистоты на улицах. Однако солидные, ответственные члены общества ведут себя точно так же. Несколько лет назад в одной из наших региональных столиц я разговаривал с преподавателем университета – умным, образованным, нетривиально мыслящим человеком. Во время разговора, происходившего у него дома, хозяин, докурив очередную сигарету, привычным жестом отправил бычок в открытое окно. И на мой удивленный вопрос «ты что делаешь?» ответил не менее удивленным: «А что я сделал?!». Он искренне не заметил, что совершил какое-то действие – движение было совершенно автоматическим, как моргание, как вдох-выдох.

Что подобные манеры свойственны не только провинциальной интеллигенции, я убедился примерно тогда же, обозрев подступы к знаменитому кооперативу МОСХа на Малой Грузинской: не всякое лимитное общежитие могло похвастаться столь замусоренным и вытоптанным палисадником. Причем было совершенно очевидно, что над ним потрудилась не орава пришлых поклонников или погромщиков, а сами жильцы элитного дома – в частности, кусок гнилой апельсиновой кожуры, застрявший на голове бронзового Высоцкого на рельефной мемориальной доске, мог прилететь только сверху, из чьего-то окна. Дело, конечно, не в Высоцком: никто не обязан считать его святыней, да и вообще – представим, что он тут не жил и никогда не бывал. Но те люди, что так загадили землю под своими окнами, – они-то тут точно живут. Сюда, в этот дом, они зовут публику и даже приводят покупателей. И, видимо, не чувствуют никакого душевного дискомфорта.

Собственно, этот случай примечателен лишь тем, что помойку вокруг своего жилья устроил не кто-нибудь, а художники – люди, по идее отличающиеся обостренным чувством прекрасного и уж во всяком случае никак не заслуживающие имени «бескультурных».

Понятно, что если уж таковы сливки общества, то его основная часть ничем не лучше. Выгляните в окно собственного дома, посмотрите вниз – особенно если ваши окна выходят не на фасад (перед которым палисадники более-менее регулярно подметают), а на противоположную сторону, – и вы убедитесь, что ваши соседи тоже считают окно альтернативным мусоропроводом. Любой незастроенный овраг, перелесок среди городских кварталов, долина ручья или малой речки превратились в свалку бытовых отходов, в любом заметном водоеме – реке, озере, городском пруду – непременно валяются старые покрышки, бутылки и обязательная газовая плита или холодильник. (Причем если водоем используется для купания, то наибольшая концентрация отбросов наблюдается именно вокруг наиболее популярных мест захода в воду.) Если жилая застройка граничит с лесом, можно не сомневаться – полоса вдоль опушки представляет собой свалку. Да что там овраги, речки, опушки! Выйдите в Москве, Тарусе, Козельске, Нижнем Новгороде или любом другом российском городе на общепризнанную смотровую площадку, с которой открывается самый популярный вид города, и гляньте вниз по склону – что вы увидите? Правильно – все то же самое.

Кстати, особая притягательность для мусора некоторых мест и объектов (по сути своей никак не связанных со сбросом отходов, а часто наоборот  особо чувствительных к загрязнению) опять-таки никак не может быть объяснена «бескультурьем».

Если бы дело было именно в отсутствии всяких норм, плотность мусорного покрытия того или иного места была бы просто пропорциональна проходящему через него людскому потоку. Но овраги, перелески, опушки – места несомненно менее людные, чем, скажем, дворы или детские площадки.

Конечно, надо учесть, что многие из этих мест как бы «ничьи» – за поддержание чистоты в них никто не отвечает, да и для уборочной техники они непроходимы. Поэтому выброшенный туда мусор не вывозится, а накапливается. Но за те же опушки отвечают городские лесопарки (персонал которых добросовестно, но безуспешно пытается противостоять захлестывающему их девятому валу отбросов), а про пруды и говорить нечего: они невелики, доступны и всегда имеют хозяина. Однако плотность мусора в них всегда больше, чем на прилегающих территориях – словно какая-то неведомая сила побуждает граждан вопреки запретительным надписям и здравому смыслу выкидывать весь мыслимый хлам именно сюда.

Иногда действие этой неведомой силы можно увидеть буквально воочию. Замечательная журналистка Галина Ковальская как-то рассказывала о некоем российско-японском массовом мероприятии на Курилах. Программа мероприятия включала пикник на природе – после которого, естественно, неизбежно должны были остаться отбросы. Гости заблаговременно запаслись пластиковыми мешками, хозяева же предпочитали отправлять объедки и пластик в ближайшие кусты. Доходило до гротескных сцен: японец выразительно жестикулирует широко раскрытым мусорным мешком, а его русский собеседник делает вид, что еще доедает что-то с пластиковой тарелки – чтобы в момент, когда японец отвернется, все-таки закинуть эту тарелку в травку.

Мне и самому приходилось выступать в роли такого японца, убеждая разного рода любителей отдыха на природе забирать свои отходы с собой. Мои собеседники были вполне культурными людьми, некоторые из них даже сами провоцировали меня на проповедь, вслух сетуя на растущую загаженность любимых мест. Казалось бы, в чем же проблема? У тебя есть машина, места в ней навалом, пластиковый мешок я тебе сейчас дам – загрузи хотя бы собственный мусор в багажник и довези до ближайшего мусорного контейнера, мимо которого тебе все равно ехать!

Первой реакцией обычно бывает глубокое удивление.

Человек мог быть всерьез обеспокоен проблемой уборки мусора, озабоченно выяснять, можно ли закапывать консервные банки прямо так или лучше их сначала прокалить в костре. Но мысль о том, что все это можно забрать с собой, кажется ему поначалу абсолютно несуразной.

Убедившись, что над ним не шутят, он начинает искать причины, почему именно он именно сегодня именно отсюда вывезти мусор не сможет. Причины, естественно находятся. А если нет – твой собеседник с тобой согласится, но когда ты отвернешься, быстро сунет мешок с отбросами в куст и еще веточками прикроет. Или даже погрузит в машину – но довезет только до ближайшей ямы за пределами прямой видимости.

Такое поведение невозможно объяснить бескультурьем, ленью, безответственностью. Столь упорное и массовое сопротивление может вызывать только попытка заставить людей действовать вопреки культурной норме.

Границы «скверного города»

Здесь самое время вспомнить, что все традиционные культуры знали ровно один способ обращения с мусором – выведение его за пределы обжитого, присвоенного, «осмысленного» пространства. Размеры человеческих поселений, количество и состав производимых ими отходов (значительная часть которых утилизировалась сразу по образовании: отрубями кормили кур и свиней, сломанный инвентарь шел в печку и т. д.) были таковы, что природные системы самоочистки с ними вполне справлялись. Эта практика не только закрепилась в качестве универсальной, но и приобрела дополнительный смысл: мусорные отвалы сами стали межевыми знаками, наглядным выражением мысленной границы, проводимой людьми между своим и чужим («чужим» не в смысле принадлежащем другому собственнику, а – ничьим, диким). Впрочем, «свое» пространство было зонировано по степени «свойскости» (дом, двор, огород, территория деревни – «до околицы», пашни и выгоны и т. д.) – и разные виды отходов отмечали разные зоны. Достаточно вспомнить хотя бы широко распространенный обычай посыпать печной золой проход от калитки до деревенской улицы – границу между территориями семьи и общины. (Там, где этот обычай сохранился, его ныне понимают как противогололедное мероприятие – но, во-первых, скользко бывает не только на этой короткой тропке, а во-вторых, ее посыпают и летом.) Собственно,

использование отходов для маркировки территориальных границ намного старше самого человечества. Его активно применяют многие животные: от собак с их всем известной манерой метить мочой вертикальные предметы, до гиппопотамов, энергичным вращением хвоста разбрызгивающих полужидкий навоз по границам своих наземных участков.

Этот способ обращения с отходами не исчез и тогда, когда люди стали жить в больших городах – примеры чему можно найти в материалах этого номера. Однако рано или поздно поток мусора и нечистот оказывался непомерным для природных систем самоочистки. Кроме того, в хозяйстве людей все большую роль начинали играть материалы, трудно поддающиеся разложению (металлы) или не поддающиеся ему вовсе (керамика, стекло). Оказавшемуся в таких условиях обществу волей-неволей приходилось перепоручать обращение с отходами специальным службам, ограничивая своих членов в «естественных» порывах отправить мусор в окно (за которым для небогатого горожанина начиналась «ничья» территория). Нельзя сказать, что новое отношение к мусору утверждалось быстро и бесконфликтно или хотя бы что к настоящему времени оно восторжествовало окончательно. Но все же улицы европейских и американских городов сегодня весьма далеки от того состояния, в котором они были полтора-два века назад. Это стало возможным благодаря тому, что в западной культуре наряду с индивидуальным пространством всегда существовало и пространство общины – не совсем свое, но уж точно не чужое и не ничье. Проблема была лишь в том, чтобы перенести это восприятие на очень большие территории – мегаполиса или даже всей страны.

Вот именно это условие категорически не выполняется в России: для ее жителей «своя» территория ограничена квартирой и дачным участком, в лучшем случае – подъездом (в собственном подъезде мусорят и пакостят действительно в основном подростки либо совсем уж асоциальные типы). Иногда говорят, что за «порогом квартиры начинается сразу страна» – имея в виду именно отсутствие в России реальных общин и муниципий. Но и это неверно: страна для россиянина – скорее нечто трансцендентное, существующее вне повседневного опыта. Страна – это имя, история и мифы, это президент, Дума и прочие персонажи из телевизора (включая спортсменов), это заветный «порядок», который должен быть, но которого все никак нет. А за порогом квартиры, за дверью подъезда начинается нечто, не имеющее ни смысла, ни закона, ни ценности. Некая среда, чуждая и даже отчасти враждебная, но требующая регулярного посещения,  так как она – источник ресурсов, необходимых для жизни.

Узнаете? Это и есть «дикое», абсолютно внешнее пространство традиционной культуры, то самое, в которое полагается отправлять отходы жизнедеятельности. Не только потому, что его не жалко, но и затем, чтобы обозначить границы обжитого и осмысленного.

Бутылка в окно, бычок через плечо, пластиковая посуда в лесопарке – это как бы начало освоения территории, обозначение своего присутствия на ней.

С этой точки зрения усилия городских служб по благоустройству территории не только не побуждают граждан к более цивилизованному обращению с отходами, но наоборот – закрепляют существующую архаичную модель. Во-первых, эта внешняя забота непрерывно напоминает жителям, что они – не хозяева даже палисадника под собственными окнами (какой смысл, скажем, сажать в нем цветы, если неизбежно придет коммунальный таджик с газонокосилкой и порубит в силос все травянистое, сколько ты ему ни объясняй разницу между крапивой и мальвой?). Во-вторых, тем самым коммунальщики обеспечивают важнейшее свойство «дикого» пространства – выкинутый в него мусор чудесным образом куда-то в конце концов исчезает. Традиционному обществу эту услугу оказывали процессы естественной биодеградации; обществу, чей мусор чуть ли не наполовину состоит из неразложимых пластиков, ее оказывают дворники – подтверждая, этим что пространство перед домом и есть та самая «дикая» периферия, которую нужно укрощать и осваивать мусором.

Ясно и то, почему столь притягательны для сброса мусора реки, пруды, овраги, опушки, кюветы и полосы отчуждения... Все эти разнородные элементы ландшафта объединяет то, что они – границы.

Перенос отходов через них бессознательно ощущается как правильное, упорядочивающее мир действие. Особенно ярко это ощущается на берегу водоема: бульк! – и отбросы мгновенно исчезают, поглощенные чуждой стихией. (Поэтому пруды и речки России неизбежно превращаются в помойки, даже если их ограждает сплошной частокол из запрещающих табличек.) Почти так же идеальна дорога, топологическая сущность которой просто-таки предписывает ей быть границей. Чего с чем – неважно: в деревне Гурьево близ знаменитой Тарусы хозяйки исправно выносили мусор «за дорогу», вываливая его в кювет с противоположной от себя стороны – прямо под окна стоявших по ту сторону дороги домов, обитатели которых избавлялись от своих отходов тем же способом. Хорошо работает и опушка – граница леса, который даже в ипостаси городского лесопарка воспринимается как еще одна чуждая стихия, противостоящая освоенному пространству (характерная деталь: почти весь валяющийся на опушке мусор лежит с ее лесной стороны). Если же физическая природа границы не позволяет отходам преодолеть ее, их складывают вплотную к ней – что подметил еще Гоголь в знаменитой тираде Городничего: «...возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Что это за скверный город! только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто забор – черт их знает откудова и нанесут всякой дряни!».

В свете сказанного уже не кажется странным упрямое нежелание дачников и любителей пикников вывозить свои отбросы в город – т. е. возвращать их из «дикого» пространства в освоенное. Такое действие прямо противоречит мощнейшей культурной норме и потому невыносимо, каковы бы ни были рациональные аргументы в его пользу.

Становятся понятны и другие закономерные и повторяющиеся феномены. Например, в любом депрессивном или умирающем русском городе, занесенном многолетними мусорными сугробами, можно найти пятачок, на котором не валяется ни единого окурка, – двор действующей церкви.

Непонятным остается одно: что с этим делать? Ясно, что пытаться преодолеть древние архетипы – задача безнадежная: самые могущественные социальные организации, вдохновляемые самыми высокими идеями, мало чего достигли на этом пути. Другой путь – ощутить весь мир как хотя бы самую периферическую, но все же часть освоенного и обжитого пространства, а «зону хаоса» загнать в преисподнюю, представленную в зримом мире только входами в виде унитазов и мусорных бачков. Это более реально, но вопрос в сроках. На путь от члена  родовой общины до гражданина Земли у народов европейской ойкумены ушли даже не века – тысячелетия. У нас этого времени просто нет.

Но любому решению всегда предшествует постановка проблемы. Все сказанное выше о структуре пространства, о границах, о культурных нормах – банальность для антрополога или этнографа, но эти понятия до сих пор не проникли в среду людей, профессилонально решающих проблемы отходов. Может быть, в еще большей мере это касается экологических активистов: почти все они, независимо от теоретических воззрений, видят объектом своих действий нормативные акты, экономические схемы, технологические решения – но никак не культурно-психологические архетипы. Некоторые программные заявления «зеленых» можно даже понять как отрицание самого существования такой проблемы, взгляд на нее как на попытку нерадивых чиновников и корыстных бизнесменов «перевести стрелки» на ни в чем не повинных граждан. «Основным препятствием на пути к организации раздельного сбора мусора в нашем городе является, как ни странно, не отсутствие культуры у граждан, а нежелание чиновников администрации работать с жителями для решения этой самой насущной экологической проблемы», – читаем мы в тематических документах «Гринпис России». В еще более общей форме эту мысль высказал известный ученый и экологический активист Алексей Яблоков: «за каждой экологической проблемой в России обнаруживается интерес олигарха либо госмонополии». Если для нефтяной или атомной отраслей эта формула вполне справедлива, то применение ее к проблеме бытовых отходов напоминает поиск потерянного ключа не там, где его потеряли, а там, где светло.

Отрицательный товар

Тем не менее как бы ни были велики залежи неубранных отбросов, все же большая часть производимого нами мусора попадает в систему организованного сбора и утилизации твердых бытовых отходов (ТБО). Что происходит с ним дальше?

В Москве принята двухстадийная схема вывоза: всем известные машины-мусоровозы везут содержимое мусорных баков на станции перегрузки, где его, уплотнив, перегружают в машины еще большего размера и отправляют на так называемые «полигоны бытовых отходов». Вообще говоря, так должны были бы называться только высокотехнологичные объекты – с  надежной гидроизоляцией снизу, кольцевым желобом по периметру, куда стекают сочащиеся из складируемого мусора жидкости; системой отвода газообразных продуктов разложения, водоустойчивым покрытием сверху, весовым и радиационным контролем и т. д. Из сооружений, более или менее соотвествующих всем этим требованиям, в России сегодня можно назвать, пожалуй, только одно – полигон «Новый Свет – ЭКО» в Гатчинском районе Ленинградской области. Объектов, приближающихся к этому светлому образу, тоже очень немного. Большинство полигонов – это в лучшем случае примитивные хранилища советской постройки (но хотя бы располагающие какой-то водоупорной подстилкой и как-то контролируемые), в худшем – обычные свалки. Почти любую из них можно было бы закрыть за несоответствие санитарным нормам – но тогда возить мусор станет и вовсе некуда, да и проконтролировать соблюдение запрета сегодня практически невозможно.

Полигоны – самостоятельные коммерческие предприятия. Главный источник их доходов – платежи за прием и захоронение мусора. За отходы, поступающие из жилого сектора, платят ДЕЗы (как в Москве) или городской бюджет (как в Санкт-Петербурге). В любом случае эта плата невелика: в Москве за каждую принятую тонну отходов полигон получает около 90 рублей. Организации и учреждения (а также ЖСК и ТСЖ) оплачивают вывоз мусора самостоятельно, по договорным ценам, которые обычно в несколько раз выше тех, что установлены для города. Поэтому конторы, особенно мелкие и арендующие помещения в жилых домах, норовят сбрасывать свои отходы в коммунальные баки – что категорически запрещено, но тем не менее широко практикуется.

В Питере часть мусора поступает на так называемый «завод по механической переработке». На нем отходы загружают во временное хранилище и «подвергают компостированию» (попросту говоря, ждут, пока сгниет то, что может сгнить).

После этого из них механическим просеиванием удаляют крупногабаритные фракции (металл, куски пластика и т. д.). Оставшийся компост по идее должен использоваться в городском хозяйстве в качестве удобрения для почвы или просто как свободный грунт. Однако озеленители категорически не хотят брать этот обогащенный тяжелыми металлами, углеводородами и прочими пикантными приправами продукт, так что в действительности его вывозят на те же самые полигоны ТБО и в лучшем случае используют уже там вместо почвы, закрывая им сверху заполненные сектора. Тем не менее такая предварительная обработка полезна: компостированный мусор не выделяет взрывоопасный метан, не проседает и занимает гораздо меньший объем на полигонах. Конечно, она и стоит дороже: за каждый кубометр мусора завод получает 122 рубля, в то время как полигон – 41.

На первый взгляд все логично, справедливо и рыночно: есть поставщики услуг, есть нуждающиеся в них клиенты, есть цены. Но экономику отходов можно представить и как своего рода отрицательный рынок, на котором поставщик «товара» платит получателю, чтобы тот его забрал. Поскольку самому получателю «товар» тоже не нужен, у него всегда есть соблазн взять деньги, не выполнив обязательства – свалить вывозимый мусор в ближайшем придорожном лесочке. В первой половине 90-х несанкционированные свалки разного масштаба были постоянным бедствием окрестностей крупных городов.

Ответом на эту проблему стала принятая ныне система контроля вывоза. В общих чертах она выглядит так: первое звено в цепочке – владелец контейнеров получает от ДЕЗа определенное количество талонов. Каждый талон состоит из пяти отрывных частей и символизирует собой стандартную порцию отходов. Сдавая содержимое баков, коммунальщик оставляет себе одну часть талона, остальные четыре переходят к шоферу мусоровоза. Вторая часть так и остается у шофера, третья – на станции перегрузки, четвертая – у шофера «большого» мусоровоза и последняя – у оператора полигона. Только когда все пять бумажек снова соберутся вместе в ДЕЗе, подтверждая тем самым, что мусор доставлен по назначению, все участники цепочки получат свои деньги.

С «вывозом под елочку» эта система (подкрепленная усилиями созданной в Москве экологической милиции) более или менее справилась. Но платой за это стали ее чрезвычайная неповоротливость, невосприимчивость к новым технологиям и глубокие внутренние противоречия.

Поскольку наладить персональный или поквартирный учет мусора не представляется никакой возможности, объем образующихся отходов (и, следовательно, необходимое количество талонов) рассчитываются умножением числа жителей обслуживаемой территории на некий норматив (для Москвы – 1,44 кубометра отходов на человека в год). На основании чего рассчитывается этот норматив, сказать трудно.

Но даже если бы он точно соответствовал объему отходов, производимому средним горожанином, результат расчета все равно получался бы заниженным: в крупных городах всегда обретается заметное количество непрописанных жителей. К тому же, как уже говорилось, нежилой сектор (не только офисы, но и торговые точки) все время норовит спихнуть свои отходы в общую помойку. Реально на каждого москвича, например, приходится в год около полутонны мусора. В результате талонов и стоящих за ними денег регулярно не хватает – особенно к концу года. Возможно, именно поэтому первичный учет мусора ведется не по весу (изменить который почти невозможно), а по объему – в кубометрах. Мусор – субстанция довольно рыхлая (средняя плотность – около 200 кг на кубометр), и если хорошо попрыгать в баках, в нормативы вписаться обычно можно. Но иногда этого оказывается мало – и тогда коммунальщики ищут другой выход, которым нередко оказывается поджог.

Другим следствием этой системы становится стремление закрыть «свои» контейнеры для «чужого» мусора. Особенно этим отличаются элитные дома: с одной стороны, они, как правило, находятся в ведении ЖСК или ТСЖ, которым приходится платить за вывоз мусора втридорога. С другой – у них есть охрана, способная пресечь покушения чужаков на место в элитной помойке. Впрочем, и коммунальщики, обслуживающие самые обычные дома, не жаждут допускать чужих жильцов к своим контейнерам. Можно ожидать, что в конце концов человеку для  того, чтобы выбросить мусор, нужно будет иметь с собой если не паспорт с пропиской, то персональный электронный ключ от мусоропровода или контейнера.

Порой стремление оставить за собой весь объем оплаченной услуги доходит до гротеска. Мне известен дачный кооператив, расположенный очень удачно: с одного бока – железнодорожная станция, с другого – живописное и удобное для купания озеро. Кроме этого кооператив соседствует с еще двумя такими же товариществами, и границы между ними извилисты и прихотливы, как рубежи среднеазиатских республик. В озере в сезон купаются жители всех трех плюс толпы «разовых» приезжих из Москвы и городов помельче. А поскольку никаких мест для сбора мусора при строительстве дач предусмотрено не было, все отходы попадали в большую яму под внешним забором кооператива, отделенную от озера только насыпью дороги.

В конце концов кооператив заключил соглашение на вывоз мусора – и поставил два больших контейнера в самом центре своей площади, надежно защищенной прочным забором. Дескать, почему мы должны платить за чужие отбросы? Соседи пусть тоже потрудятся наладить вывоз, а «дикари» пусть валят, куда хотят. То, что при этом происходит с озером, где купаются их дети, дачников (людей небедных, для которых оплата лишнего рейса мусоровоза уж точно не разорительна) волнует куда меньше, чем соображения справедливости. В конечном счете проблемой опять-таки оказываются не экономика или технология, а культурные нормы и ценности.

С земли на небеса и обратно

Нетрудно видеть, что индустриальная технология обращения с отходами заканчивается их вывозом за пределы территории поселения (т. е. опять-таки «своего пространства») и захоронением там. Правда, у нее есть два принципиальных отличия от аналогичных технологий традиционного общества. Во-первых, химический состав современных отходов не позволяет надеяться на их полную и безопасную деградацию (заполненные полигоны предполагается со временем рекультивировать, но даже если это будет сделано с соблюдением всех норм, элитный дачный поселок там уже не построить никогда). Во-вторых, территория, на которую вывозят отходы, не «ничья»: она принадлежит другому муниципалитету, который, естественно, не жаждет отдавать ее под чужой мусор – по крайней мере, без соответствующей компенсации.

Выход из этого положения отцы самых разных российских городов увидели в мусоросжигающих заводах (МСЗ). Решение представлялось простым, радикальным и чистым: завод занимает ограниченную площадь, которую не нужно увеличивать.

С другой стороны, львиная доля городского мусора образована горючими материалами. Правда, большую часть их сначала надо просушить, но расчеты вроде бы позволяли так организовать процесс, чтобы мусор, сгорая, просушивал сам себя получаемым теплом. При правильной организации дела можно было даже надеяться получить дополнительное тепло и энергию в городские сети. Но, возможно, больше всего МСЗ очаровали российских (да и не только российских) чиновников своим идеальным соответствием культурным архетипам: отбросы исчезали на глазах, а остававшийся от них дым отправлялся в небо – которое уж точно было пространством ничьим и не освоенным.

Иначе трудно объяснить, почему идея «огненного погребения» отбросов до сих пор пользуется такой популярностью у руководителей городского хозяйства, несмотря на ее весьма серьезные изъяны. Далеко не все неприятные составляющие отходов можно окислить до нейтральных низкомолекулярных продуктов. Тяжелые металлы, например, остаются токсичными во всех своих соединениях, но при сжигании часть их может перейти в летучую форму. Огненная утилизация может и сама порождать яды, причем чрезвычайно опасные – в частности, знаменитые диоксины, для которых не удалось определить безопасных концентраций. Гарантировать же полное сгорание при сжигании бытовых отходов трудно: влажность этой субстанции не только весьма высока, но еще и изменяется в очень широких пределах. Приходится применять кислородный поддув (а в августе, когда в помойных бачках резко возрастает доля фруктово-овощных объедков, особенно арбузных корок, компенсировать ее добавкой природного газа) и ставить на МСЗ очень мощные системы очистки отходящих газов. В результате стоимость утилизации мусора на МСЗ оказывается на порядок выше, чем на полигонах: 1320 рублей за тонну. Правда, обслуживающие компании платят только чуть больше 50 рублей, остальное доплачивает городской бюджет – иначе ни один вменяемый коммунальщик ничего в «печку» не повезет. Но при таком соотношении цен соблазн отправить мусор на полигоны, проведя его по бумагам как утилизированный на МСЗ, становится уж слишком велик. По данным независимых экспертов, это реально и происходит: единственная реально работающая московская «печка» в промзоне «Руднево» близ района Косино перерабатывает в несколько раз меньше мусора, чем позволяет ее мощность.

Самое обидное, что субстанция, от которой  приходится с такими трудами избавляться, содержит немало ценного. По оценкам специалистов «Гринпис», 35 – 45% городского мусора составляют материалы, извлечение и переработка которых может быть экономически прибыльной или по крайней мере безубыточной. Еще около 30% составляют пищевые и иные биоразлагаемые отходы, которые можно превращать в компост, получая в качестве попутного продукта биогаз. Сделать эту технологию самоокупаемой сегодня не представляется возможным, но часть затрат компенсировать все-таки можно. Наконец, 20 – 30% составляют так называемые «хвосты» –  использованные памперсы, презервативы и тому подобные материалы, переработка которых либо невозможна в принципе, либо требует запредельных затрат.

Однако глубокая переработка бытовых отходов по-прежнему остается предметом оценок, расчетов, проектов, в лучшем случае – экспериментов на продвинутых полигонах. Материал, который сам по себе может быть весьма ценным сырьем, сильно проигрывает, оказавшись перемешанным с другими субстанциями.

Иногда это практически непоправимо: бумагу или картон, перемешанные с влажными пищевыми отходами, уже невозможно переработать во что-то более ценное, чем компост. В общей куче ускоряется коррозия металлолома, из выброшенных батареек утекают ионы металлов (отравляя тем самым биоразлагаемую фракцию) и т. д. Но даже если материал обладает химической устойчивостью стекла, его повторное использование возможно только после отделения от всех остальных субстанций. Эта работа очень плохо поддается механизации – а ручной труд такого рода будет заведомо низкооплачиваемым (ввиду малой производительности) и в то же время морально непривлекательным.

Выход один: максимально переложить эту операцию на население, организовав раздельный сбор мусора. Опросы и эксперименты показывают: 15 – 25% населения готовы взять на себя эту работу немедленно, как только им будут доступны контейнеры для отдельных видов отходов. Этого достаточно для того, чтобы начать такую практику – в надежде, что к ней постепенно присоединится абсолютное большинство жителей. Опыт Германии и других стран Европы показывает, что это вполне реально.

В Москве неоднократно проводились эксперименты по раздельному сбору, но все они входили в конфликт с талонной системой контроля и ориентацией московских ведомств на технологию сжигания. Несколько лучше обстоят дела в Санкт-Петербурге, где основным мотором идеи раздельного сбора стал директор автокомбината спецтранспорта (одного из двух главных городских перевозчиков отходов) Анатолий Язев. Однако любые инициативы такого рода наталкиваются на то, что российская промышленность избалована дешевым первичным сырьем и весьма неохотно работает со столь неоднородным и дисперсным источником сырья, как полигоны ТБО.

Специалисты надеются, что ситуация изменится в ближайшие годы, когда нехватку в сырье ощутит быстро растущая промышленность «новых индустриальных» стран – прежде всего Китая. Очень хочется разделить эти надежды, однако жизненный опыт рисует иную картину.

В 80-е годы прошлого века, набредя где-нибудь в лесу на очередную груду ржавого металла, мы мечтали: вот будет в стране нормальная рыночная экономика, граждане не только ничего не будут в лес вываливать, а еще, глядишь, и вот этот лом стащат в пункты приема вторсырья...

Экономика в стране давно рыночная. Ржавого железа в лесах и полях меньше не стало. А многочисленные пункты приема вторсырья успешно обеспечивают деэлектрификацию всей страны: сматывать провода со столбов оказалось куда более эффективным занятием, чем собирать неукладистые грязные железяки.

Можно не сомневаться: никакая экономическая конъюнктура и никакие технологии и в дальнейшем ничего не изменят, если против них будут работать культурные нормы общества.

Источник: «Отечественные записки», т. 35, №2, 2007 ,