05.06.2007 | Нешкольная история

Семнадцать мгновений в войне

И без войны. Работа ученицы 10 класса из Астрахани

АВТОР

Екатерина Травова, ученица 10 класса школы № 55 г. Астрахань.

Данная работа получила 3-ю премию на VIII Всероссийском конкурсе Международного Мемориала "Человек в истории. Россия - XX век".

Научный руководитель - В.В. Левкина

Я родилась в конце XX века в Астрахани и о Великой Отечественной войне знаю только из рассказов взрослых. Это воспринималось мной как что-то далекое, ведь мой родной город не был взят немцами: фашистов остановили в калмыцких степях под Холхутой.

Да, война прошла и через мою семью, но опять же очень «далеко» от меня: бабушка бережно хранит маленькие пожелтевшие «треугольнички» - письма ее отца с фронта, фотографии, грамоты… Он погиб под Сталинградом в январе 1943 года. Вы, наверно, понимаете, почему в моем сознании так крепка была ассоциация «немец – враг».

Но, начав с друзьями год назад занятия «устной историей», я все чаще стала слышать о «захватчиках» совсем другое. В микрорайоне завода им. Ленина, где я долгое время прожила, существует понятие «немецкие дома». «Дом ремонтировали – долго не могли сломать стену. Сосед-старик усмехнулся: «Чего же вы хотите, постройка-то немецкая, не то, что нынешняя…»

Откуда же здесь немцы и что это за дома? Эти вопросы я задавала многим старожилам, пыталась найти ответ в заводском музее, в краеведческом музее, в городской научной библиотеке им. Крупской, городском архиве.

В результате поисков у меня появилось три версии:

- немецкими названы дома, построенные еще при Нобеле – дореволюционном владельце судоремонтных мастерских (ныне завод им. Ленина);

- в них жили поволжские немцы;

- эти дома построены военнопленными немцами в конце Великой Отечественной войны.

Как же это было на самом деле, мне и хотелось выяснить в ходе работы. А поскольку моим основным историческим источником стали рассказы очевидцев и архивные документы, которые являются только фрагментами исторической картины, вспышками, то и название эта работа получила «Семнадцать мгновений в войне и без войны». Кроме того, мне очень нравится книга Ю. Семенова «Семнадцать мгновений весны», под которую я и попыталась стилизовать свое исследование. 

Я заразила этими вопросами всех окружающих. Многие приносили книги, знакомили с людьми, которые слышали, знали о Нобеле, о «Нобелевском городке».

 

НОБЕЛЬ И АСТРАХАНЬ

Вот выдержки из статьи в найденной мной газете «Комсомолец Каспия» №84 (5587) от 1 ноября 2000 года: «Кому неизвестно сегодня о существовании международных Нобелевских премий, ежегодно (с 1901 года) присуждаемых из процентов на капитал, завещанный шведским предпринимателем Альфредом Нобелем.

Но и более ста лет назад эта фамилия была хорошо знакома в России, в частности в Астрахани, где существовал целый Нобелевский городок. Благодаря внедрению в производство новейших идей и технологий, «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель», учрежденное в 1879 году, стояло во главе русской нефтяной промышленности.

Учредители видели источник своего преуспевания в улучшении качества продукта, удешевлении производства и усовершенствовании доставки. Соблюдая эти условия, «Товариществу» удалось выйти победителем в борьбе с американским керосином не только на российском, но и на мировом рынке.

Географическое положение Астрахани на пути транспортировки нефтепродуктов, удобная акватория Волги для безопасного зимнего ремонта и отстоя флота способствовали появлению здесь пристаней, судоремонтных мастерских, плавучего дока, складов нефтепродуктов, принадлежавших «Товариществу братьев Нобель». В 1880 году «Товарищество» открыло свою контору в Астрахани с представителем, заведовавшим перевозкой нефти из Баку вверх по Волге. Пристань «Товарищества» сначала находилась на левом берегу Волги, на земле общества татарского селения Царев, но растущий объем перевозок вынудил искать новые площади и акваторию на правом берегу. Так появился целый «Нобелевский городок» (сегодня район завода имени Ленина) с механическим заводом и мастерскими для выполнения судоремонтных работ. Здесь же были построены контора, дома для служащих и семейных рабочих, казарма для 150 матросов с зимующих судов. Имелись кухни, прачечные, бани, обширная столовая ежедневно питала несколько сот человек. В благоустроенной школе учились дети служащих и рабочих, существовала библиотека, действовал обширный приемный покой с аптекой, а для развлечения устраивались народные чтения и увеселительные вечера. В «Товариществе», где трудилось около 1000 человек, была организована ссудно-сберегательная касса и потребительское общество, которое «приносило служащим немалую экономию в их домашнем обиходе»...»

Чтобы узнать, какие  нобелевские постройки сохранились, я обратилась к Скляровой Раисе Борисовне, работнику местного ЖКО:

- Во-первых, нобелевские дома вернее было бы называть шведскими, ведь Альфред Нобель, основатель нашего завода, родился в Швеции, воспитывался в Петербурге, а в Астрахани появлялся редко. Во-вторых, от «Нобелевского городка» осталось всего лишь два деревянных дома: пятый и шестой. В шестом располагалась конюшня, а в пятом – комнаты работников.

Рассказывают, управляющий очень заботился о своих рабочих, не только снабжал жильем, но и всем необходимым для обустройства.

- Говорят, что дома вдоль заводской стены, трехэтажные, с тяжелыми деревянными лестницами, построены немецкими военнопленными. А правда ли это?

- Пленные построили только один дом, пятнадцатый. Увидите, он от других отличается. Штукатурка до сих пор держится.

Решено, идем фотографировать дома. Действительно, пятнадцатый дом, в отличие от своих «соседей», выглядит по-немецки аккуратно, добротно. Так в мою работу снова вернулась война. Но о войне уже помнят немногие, да и воспоминаниями это трудно назвать – лишь мгновения, вспышки, отдельные яркие фрагменты событий, которые тяжело было сложить в единую историческую картину.

 

ВЫСЕЛЕНИЕ

О поволжских немцах я узнала из рассказов «бабы Зины» (Батаевой Зинаиды Алексеевны):

«По соседству с нами и на Московской улице, что вдоль нефтебазы, жили немцы. Помню, одного Карлом звали. Он помогал отцу моему свиней резать. Ни одна не пикнет: он ее погладит, почешет – и все. Денег он не брал, мама ему потом лишь заворачивала кусок мяса. Были еще Эмма и Андрей. Последний замечательную обувь делал, модельщик прямо. А с Сонькой Минстер мы вместе учились. Жили они в деревянных домах. Когда началась война, их всех стали выселять в Казахстан. Как мы плакали, прощались, понимая, что возможно больше не увидимся! Соня там, в степи, и замерзла…».. Тут Зинаида Алексеевна остановилась, устремив взгляд заблестевших глаз в окно, куда-то вдаль.

От версии, что немецкие дома – дело рук поволжских немцев пришлось отказаться. Осталось лишь третье предположение, что немецкие дома построены военнопленными в конце Великой Отечественной войны.

В ходе работы я встречалась с удивительными людьми, очевидцами событий; они, отвечая на мои вопросы, начинали рассказывать (как обычно это бывает) много о себе, о своей жизни и…, в конце концов, забывали о цели моего визита. Я, идя на встречу с ними, конечно же предполагала это и всякий раз надеялась, что смогу повернуть поток информации в нужное мне русло. Признаю свое «поражение», не смогла… Но совсем не жалею об этом!

Необычные судьбы, интересные события – все это захватило меня с головой. Я никогда не думала, что рассказы о чужой жизни со множеством мельчайших подробностей могут быть настолько увлекательны. Я жестоко ошибалась, но теперь поняла, что интервью отдельных людей в моих руках – это целая веха в истории, и не удержалась от того, чтобы не включить их в мою работу.

Думаю, эти рассказы  помогут мне отыскать истину, глубже прочувствовав атмосферу того времени. 

 

БОМБЕЖКИ

В начале войны в жизни Зинаиды Алексеевны появились «другие» немцы:   «Это было осенью 1942 года, -  продолжала она. - Я возвращалась с проводов дяди Феди (его отправляли в Нальчик, пешком), вдруг смотрю: народ заводской мне навстречу идет, сто платьев на себя надели: «Доченька, не ходи дальше. Там небо, звезды, земля – все смешалось!» Страх перед неизвестностью, страх за близких, за родных, за себя, в конце концов, понес меня куда-то. Ничего не понимаю и лишь кричу: «Ма-ма!» Только я отошла от кузницы, «ти-и-и-и!», бомба падает. Сколько людей там было – все повалились. Одной бабуле ногу оторвало, другой кусок тела вырвало. Вторая бомба попала во двор больницы на Мостстрое. Вдруг слышу родной мамин голос: «Бежим к окопам! Они у кладбища!» - и бегу. Бегу и натыкаюсь на раненую лошадь. Она стонет, смотрит такими большими умными, словно человеческими, глазами, и слезы льются у нее по морде. К ней подходит военный, снимает с плеча оружие и… стреляет в животное… Сердце мое больно сжимается… Горело полтора месяца, наверное. Кирпичные дома, где ЖКО, крыша, как колпак, оторвалась и летит. Из окон пламя. Мы все грязные, сажа-то летит…»

В этой страшной бомбежке у Зинаиды Алексеевны сгорело все.

Хорошо люди добрые помогли: ботинки принесли, потом кофту. Три недели пришлось жить в окопах, после – в чужом доме на Комсомольской улице («люди уехали, а все осталось: книги, мебель, посуда. «Идите и живите, чтоб все так же осталось.»), у Настюнина.

 

ОБСТРЕЛЫ

Воспоминания об этих событиях остались в памяти и Валентины Васильевны Усовой: «К началу войны мне было 3,5 года.

Мама в первый же день собрала папу, брата Володю, сестру Лиду, меня, и мы сфотографировались.

В 1942 году, когда немцы рвались к Сталинграду, они подошли близко к Астрахани, и я уже тогда что-то понимала и запоминала, а военные картинки остались в памяти, как будто это было вчера… Часам к пяти начался обстрел – там за рекой Коньгой, где были бугры, стояли наши пушки, минометы. Мама хватает меня, тянет через вал, прикрывая собой. Я-то слышала: свист пуль был; не знаю: наших, чужих, всяких. Видела: щели, каски, солдат, лица, улыбаются, плачут. Мама тоже плачет и говорит: «Мои родненькие тоже все на фронте», помидоры раздает…»

 

ШПИОНЫ

«Старшая сестра Надя записала меня в комсомольцы, - рассказывала Зинаида Алексеевна. – Мы дежурили на крыше дома, где была маскировка, как деревянный гриб. Один раз мы видим: мужчина откуда ни возьмись.

- Вы как сюда попали? -  спрашиваем мы.

- Я трубочист.

У него две щетки, два ведра.

- А что в этих ямах? – интересуется он, указывая в сторону ям с нефтью, расположенных за заводской территорией.

- Вода. (Нас так научили.) 

- А я так слышал: там нефть.

И исчез.

Мы начали звонить, докладывать в главный штаб.

Все было бы хорошо, да я вздумала пыль выбивать, а покрывало белое. Вдруг звонят: кто там знаки показывает? Нас отругали, стыдили. А вскоре смотрим: военные тащат одного. «Слава Богу, поймали!» Тут «зажигалки» упали в дом соседей…»

С того времени ходит по району миф о том, что, «когда завод бомбили, немцы сбросили на заводской поселок бомбу, начиненную песком вместо взрывчатки». А некоторые говорят, там еще и записка от немецких антифашистов была… Живуча и легенда о трещине на стене дома №19, сохранившейся «еще с той бомбежки».

 

ЭВАКУАЦИЯ

У меня в руках документы Государственного архива Астраханской области по заводу им. Ленина: «Приказы директора по производственным вопросам», «Протоколы производственно-технических и диспетчерских совещаний при директоре», «Годовой отчет о работе с кадрами». Едва различимые буквы на пожелтевшей, «случайной» бумаге (тетрадные обложки, куски обоев, чистые стороны довоенных плакатов), неровные строки первых приказов, рапортов и отчетов свидетельствовали о нервной, сложной обстановке в военные годы.

«Телеграфное распоряжение заместителя народного комиссара СССР  товарища Харитонова. Назначить Боровкова Л. Я. директором завода им. Ленина (Гурьев) с освобождением от должности главного инженера завода им. Ленина (Астрахань)». «Приказ по судоремонтному заводу им. Ленина от 17 сентября 1942 года. Отгружение оборудование и материалы в соответствии указания заместителя Наркома Речного флота товарища Харитонова по прибытии в город Гурьев. Приказываю: уполномоченному т. Хрисенфову принять на хранение от т. Бурченко.

1. Произвести осмотр, принять меры по дальнейшему его сохранению впредь до моего указания о разгрузке и монтажу оборудования не приступать;

2. Материалы с баржи «Вытегра» перегрузить на т/х «Медин», составив общую ведомость наличия всех материалов и сдать их на хранение кладовщикам;

3. Категорически запрещаю отпуск материалов, оборудования, инструментов и приспособлений независимо от решений местных организаций;

4. Командированных рабочих и служащих разместить по квартирам и выдать зарплату из расчета среднего заработка за сентябрь месяц;

5. Рабочих и служащих использовать для подготовки жилья из расчета 460 – 500 рабочих.

                                               Директор завода Казаков»

Да, тяжелое было время: не до рапортов и приказов… Какие резкие переходы, непоследовательность в изложении, ошибки в составлении предложений и оборотов…

Тут не до бездушных документов, тут жизнь рушится. Главное все же – забота о людях.

«Из протокола производственного совещания при директоре,

сентябрь 1942 год

Выступали: Нач-к Пароходства тов. Ромащенко

1. Первоочередной задачей в настоящее время является постройка забора вокруг завода с целью изолирования его от окружающих построек. Для чего необходимо привлечь весь персонал завода, как рабочих, так и служащих, к восстановлению в некоторой степени завода;

2. Улучшить материальное и бытовое положение пострадавших, для чего необходимо приступить к постройке землянок».

(Фонд №3860, оп.1, д.4)

Если даже в документах чувствуется какая-то особая напряженность, то попытайтесь понять это и через рассказы очевидцев.

Зинаида Алексеевна: «Отец работал в заводе. Он старший – станки грузят на баржу, а он как руководитель везет их в Гурьев. С огорода все сняли, курей собрали, по карточкам все получили. И тут у отца температура 40-41°. Врач говорит: «Уж, его трогать нельзя. Пусть лежит». Так мы никуда и не поехали…» Валентина Васильевна: «Маме сказали, чтобы  взяли самое необходимое с собой. Мы собрали. И что она взяла? Мое вельветовое черное зимнее пальто и единственный тогда у папы велосипед (это была редкость), кое-что из вещей. Всех нас посадили на баржу, потому что завод им. Ленина эвакуировали в Гурьев. Оборудование там уже какое-то поотсылали, а всех жителей, в основном это женщины и дети, эвакуировали на барже. Эту баржу заполнили нами и поставили посреди Волги, напротив завода. Где-то часов в пять уже все играют, отдыхают, разговаривают.  Вдруг летят самолеты - все в панике… Бомбардировщики начинают бросать снаряды: они падают впереди, позади, но в нас пока не попадают. Все в ужасе плачут, молятся. И так до темноты. Стоим без парохода, без управления, как все равно мишень. Я помню, как уже к вечеру вдруг мы видим лодки с противоположного берега. Люди на лодках: «Давайте мы вас перевезем!»

Мамка меня хватает, чтобы посадить в лодку и… падает… Я помню, у нее были красивые волосы с такими красивыми шпильками, платье на ней легкое, бордовое с черным, с мелкими цветочками. По ней ходили, шпильки у нее из волос выскочили…

А я  - в зимнем вельветовом пальто. С этой баржи нас выгрузили на остров, где сейчас купаемся. Расположились кто где: в кустарниках с одеялами, подушками. Прожекторы, темнота. Живы, не живы - не знаем.

Через три дня мы направились в Гурьев. Какой-то пароход нас вел: кругом сгоревшие остовы судов, столбы. Доплыли мы до города. Это была сплошная чернота, грязный город: топили мазутом. Нас поселили в какой-то мазанке, где жил однорукий дядька, не всегда трезвый. Вот однажды мама приходит с работы, а велосипеда нет. Он говорит: «Зинаида, я его продал!» Какие-то копейки маме отдал. Мама конечно расстроилась.

В 1944 году нас стали отправлять в Астрахань. Сначала доставили в Угольный (это между Сталинградом и Астраханью), а зимой 1945 года на открытой машине я, закутанная верблюжьей шалью так, что даже дышать было невозможно, вернулась домой».

Рассказывает Тамара Ивановна Столярова:

«В 1942 году я окончила седьмой класс и подала документы сразу в несколько техникумов, но ответ не успела получить: началась эвакуация в Гурьев…». «…7 сентября около 6 часов вечера мы, погрузив свои вещи, ждали, когда начнут отводить нашу баржу. Вдруг смотрим, самолеты летят. «Ура! Это наши «Ястребки»! Провожают нас!» Только поравнявшись с нами, они разошлись в две стороны. Одни направились к заводу им. Ленина, а другие – к нефтебазе. Смотрим, как полыхнет ввысь, в космос пламя здоровое!.. Поднялся огромный черный столб дыма. Тут мы поняли, что это были немецкие бомбардировщики. Они точно знали, где находится нефть, завод, и бомбили. Значит, правду говорили, что спускали шпионов, разведчиков. Как же нам страшно было потом плыть, мимо этих двух огромных факелов, костров; боялись, как бы очередной резервуар не взорвался. Жара была невозможная, дымом задыхались, женщины крестились…

Утром Волга представляла собой ужасающее зрелище: повсюду торчащие из воды обломки разбитых барж, катеров. Настоящее кладбище кораблей!

Мы все как вкопанные стояли и смотрели. Узко было ехать, они ведь много места занимали. Их после войны еще долго-то не вытаскивали, а во время – так уж и подавно. Рыбаки, судоремонтники знали Волгу и говорили: «Вот  село Забуруны проедем, а дальше как эта баржа пройдет, там ведь качка? Огромная, наливная, не выдержит, может переломиться.» Они говорят, а мы еще больше волнуемся. Но ничего, доплыли до реки Урал, а войти не можем – Урал в три раза уже Волги. Нас стали перевозить в Гурьев на легких двухпалубных пароходах: «Чичерин», «Клим Ворошилов», «Тургенев». В них же мы и жили: тесно было, но их отапливали.

Город был переполнен: там и Сталинград, и Астрахань, и Саратов, Ростов, Херсон – откуда только нет!

У кого-то не было возможности дальше ехать, а некоторые считали, что война скоро закончится, и они смогут вернуться домой. В конце сентября я пошла в школу. В обычном классе, рассчитанном на тридцать человек, училось около восьмидесяти. Мне достались места на лавке, сбоку: ничего не слышу, не вижу, пишу на своей сумке, учебников нет. Походила недели две – три, поняла, что ничего здесь не выучу, и бросила занятия. Устроилась на работу: перебирала картошку, мыла помидоры для столовой. Домой мы вернулись в апреле 1943 года. Тяжелое было возвращение: помотало нас изрядно, болели морской болезнью…»

 

«ВРЕДИТЕЛЬСТВО»

Вспоминает Антонина Васильевна Поповичева: «Мои родители поженились, когда им было 17 и 16 лет. Отец, георгиевский кавалер, в Первую Мировую войну попал в плен к немцам. После он рассказывал об их аккуратности и экономии. В 1938 году его объявили «врагом народа» и сослали на 10 лет за Урал, где он и умер. Причиной этому послужили его слова на одном из собраний: «Говорят, кто не работает – тот не ест, а у нас все наоборот!». Согласитесь, ведь это нелепо...  и от того грустно и больно…».

Зинаида Алексеевна: «Когда я токарем работала, пришел к нам в цех новый мастер. Он все время с планшетом ходил, воображал много. Никогда по имени нас не называл. Окликнет: «Эй!» Я не отзываюсь.

«Вы еще меня не называли». А он: «Ядрена мать, вы на меня кричите!» Я молчу. А однажды выхожу в коридор и вижу «Боевой листок». На нем я с разинутым ртом, будто недоумеваю, куда мог деться ключ (который, кстати, потерял кто-то другой). Я срываю этот «шедевр» и в конторку к мастеру: «Вот ваша стряпня! Кто потерял ключ, про того и пишите!» После этого он начал мне вредить. Вскоре меня вызвали в парткабинет: «Ты что же, работаешь – не работаешь, со всеми ругаешься? Ты сколько станков уже сгубила!» «Я? Мне как дали драндулет, так я на нем и работаю. Я его и собираю сама, и ремонтирую без конца. Это кто же такое сказал?» «Члены партии подписали! - показывают акт, что я такой-то станок угробила. – Задумайтесь!..»

Была еще одна неприятная история. Мы должны были изучать биографию Иосифа Виссарионовича Сталина. Меня выбрали старостой, выдали тридцать карандашей, тридцать тетрадей. Одно занятие в неделю. В первый раз пришли все, отметились, на второй – половина, на третий – еще меньше.

Потом пришли только я и преподаватель. «Так и будем сидеть? – спрашивает она. – Ведь биографию Сталина надо изучать!» Я и отвечаю: «Подумаешь, Сталина биографию!» Вот за это меня и обвинили.

Больше терпеть я не могла и, дождавшись того члена партии, который подписал акт, спросила у него: «Что же вы подписываете? Иль не знаете, что я после ремесленного на одном только станке и работала?» «Да, знаю!» «А что же утверждаете, что я станки испортила?» Он ничего не ответил, пошел и акт тот порвал, разругался со всеми. Если б не он, так меня бы точно посадили!» 

 

ГОЛОД, РАБОТА

Тамара Ивановна: «Помню, в колхозе работали… Делали мы что потрудней: пололи, окапывали, поливали, - а собирали только татары. Пололи однажды капусту позднюю. На ней два – три листочка, а трава просянка нам по пояс. Полем мотыгами все подряд: раз саданем и с травой вырубим и капусту – грядка чистая. Ругали, но мы же городские дети. Бригадир спрашивает: «Это что такое? Где капуста?» «Ее не было!» Он разворошит траву и вытащит маленькую капусту: «Вы найдите сначала, вокруг очистите, а потом рубите!» Вот так… 

Бывало, пока мы работаем, ребята наберут в рубашку огурцов, или яблок, или помидор, а потом нас угощают. Главное было - не попасться караульщику – татарину. Жили мы в бывшем свинарнике, куда только нары общие настелили. Днем жрали блохи, а ночью – комары.

Ноги все расчесаны, лечить-то нечем было. У меня до сих пор болячки есть. Мылись в Волге, без мыла, хотя и холодно было. Ели то, что привезли с собой, а у кого была карточка,  тому  выдавали  каждый  день  обед  (завтрака и ужина  не  было):

500 г. хлеба, щи из собранной нами капусты с темно-зелеными листами, может еще кусочек картошки, на второе - тушеная эта же капуста, чай. Мы с девчонками пытались требовать лучших условий, но на нас никто не обращал внимания, ведь война. Висит плакат: «Все для фронта, все для победы!» Делайте!

После ветеринарного техникума папа устроил меня на завод: выписывала наряды на работу и расценивала их. Часто приходилось задерживаться до семи – восьми часов вечера. Вскоре я поступила в педагогический институт на литературный факультет».

Зинаида Алексеевна: «После бомбежки мы жили в квартире у парторга Настюнина. Один раз он нам и говорит: «Сегодня – завтра надо картошку получить по разнарядке.» А получить кто же сможет? Отец дежурит, мама работает. Поэтому в овощехранилище за Большие Исады (так называется рынок) поехали мы с сестрой.

Там нас встретили два молодых парня:

- Что у вас?

- А у нас бумажка.

- Тут восемьдесят килограмм. Кто же понесет?!

- Мы!..

Скрутили картошку в наматрасники: мне килограмм пятьдесят, сестре конечно поменьше – и понесли. Качало из стороны в сторону, по мосту уже ползли, потом совсем выдохлись…

Антонина Васильевна: «В 1943 году, когда мне исполнилось 18, меня приняли на работу на железнодорожную станцию Трусово учетчицей. Было очень тяжело: суровая дисциплина, жесткий контроль, наказания, почти как в армии.

«У нас так с женщинами не обращаются, они все дома сидят», - говорили военнопленные (немцы, венгры, итальянцы), строившие там железную дорогу.

А что можно было на это ответить?..» Лишь сейчас, рассказывая мне о своей жизни, Антонина Васильевна вздохнула: «Сколько наш русский народ перенес, не дай Бог другим!». И это было первым упоминанием о военнопленных в рассказах очевидцев. Дальше - больше…

 

ЛАГЕРЬ  ВОЕННОПЛЕННЫХ  № 204

Лагерь военнопленных и интернированных  № 204  ГУПВИ  НКВД СССР был открыт  в Астрахани Приказом НКВД СССР № 001125 от 3.09.1944 года. В поисках информации о нем я (предварительно вооружившись письмом-просьбой от директора школы) отправилась в областной архив.

Первая попытка не увенчалась успехом. Мне тонко намекнули, что я еще маленькая и не должна отбирать хлеб у больших дяденек и тетенек: вот они придут к ним, напишут книгу, а я ею воспользуюсь.

Но я не оставляла надежды прикоснуться к истории, к пожелтевшим от времени документам, которые скупо, но зримо могут рассказать мне о жизни лагеря и его людях, передать драматические моменты того времени.

Теперь я решила «штурмовать» архив вместе с научным руководителем, и… получилось!

Вот что мне удалось найти:

«Начальнику УНКВД полковнику  Лукъянову:

Доклад о состоянии лагеря военнопленных №204 за III квартал 1945 года

1. Состояло 9095 чел.

Смертность в июле 155 чел.

                    августе 229 чел.

                    сентябре 576 чел.    

Основной процент смертности из-за дистрофии, авитаминоза и малярии.

2. В связи с отсутствием возможностей ликвидировать лагерное отделение №4 при заводе им. Ленина».

 

ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

«В 1944 году в большом бараке при заводе им. Ленина жили военнопленные немцы и мадьяры. Первые, - вспоминает Зинаида Алексеевна, - утром, чуть свет, встают и начинают петь, молиться. Потом их охрана (военные сидели у каждой двери) разгоняет и на работы в котельный, механический, литейный цеха. Трудились они только в дневную смену и только на улице, а к нам греться ходили. Мастер наш, Дмитрий Кузьмич, им однажды и говорит: «Что? Завод бомбили, а теперь греться идете?» Один из них, вздохнув и достав фотографии, отвечает: «Мы люди подневольные. У меня, например, дома жена, два сына остались…» Мадьяры же были очень злые – их боялись (поэтому, может быть, и быстро убрали). Бывало, ведут их в столовую кормить (все закутаны в тряпье, глаза только видно), а охрана мальчишкам-хулиганам грозит: «Не троньте!»

Однако работать эти пленные мастера умели! Все делали на совесть, не абы как».

«За заводом им. III Интернационала в 1944-1945 годах располагался лагерь военнопленных, обнесенный забором с колючей проволокой, по периметру которого стояли наблюдательные вышки и часовые с винтовками и с собаками – мы туда не подходили.  В основном там находилось население европейских стран, захваченных фашистами: поляки, итальянцы, венгры, чехи. Сколько их было – тайна, покрытая мраком. Их водили мимо наших домов на работу в основном ночью (днем работали рабочие). Все скособоченные в грязных, хлипеньких шинельках и в рваных, обмотанных веревками башмаках. Одежду им не давали. Бывало, ведет их один конвоир по 40 – 50 человек, а женщины выбегают из домов и суют им какую-нибудь еду. Некоторые конечно говорят: «Зачем  даете? Ведь они фашисты, они наших родных, земляков убивали!», а те вздыхают: «Авось и моему сыну там кто-нибудь поможет»…» Тамара Ивановна обратила ко мне свой вопросительный взгляд, будто спрашивая, понимаю ли я ее чувства. Я медленно кивнула.

Антонина Васильевна: «Хотя с пленными никто и не дружил, но разделения на «своих» и «чужих» не существовало. Ни конвоя, ни охраны бараков не было, и один немец постоянно приходил к нам за водой с котелками…»

«ЗУП – ВОЛГА»

«Народ не злобствовал, не ругал пленных, - вспоминает Тамара Ивановна. - Пленные, трудившиеся днем на заводе, завтракали в лагере, а обедать они, наверно, и не обедали, возить в лагерь ведь далеко было. Рабочих-то кормили: затируха (бульон – не бульон, а кашица какая-то серого цвета, в ней две – три толстые лапши из ржаной муки), кусочек щуки, давнишней, соленой, отмоченной, и пюре чайная ложка. Так вот, эти пленные после работ находили какое-нибудь ведро или жестяную банку из-под американской тушенки, наливали воды и на костер, а наши рыбаки по пути домой давали им две – три рыбки, женщины – картошку. Получался, как говорили они, «Зуп – Волга». Рабочие с пленными запанибрата: «Ну, как Зуп – Волга?» «Во!»

До сих пор помню: мама сготовит что-нибудь жидкое, а я и говорю: «Ну, мама, Зуп – Волга!».

СС

Тамара Ивановна: «Были в этом лагере и эсесовцы, в хороших зеленых шинелях с петлицами и буквами «СС», в пилотках. Их обычно конвоировало 3 - 5 человек. Они никогда не обращали внимания ни на мальчишек, дразнивших их («Эй, фашист! Гитлер капут!»), ни на искалеченных фронтовиков, иногда кидавших в них камнями». То ли у них такая установка была, то ли они просто не хотели связываться… А итальянцы всегда кутались во что-нибудь: южане же хлипкий народ. Их сразу различали среди военнопленных и кричали: «Это итальяшки идут!»…»

Эта война, жестокая игра человеческими судьбами, была нужна лишь «верхам»; среди обычных же граждан, которые по обстоятельствам считались врагами, в большинстве случаев царила атмосфера понимания, взаимопомощи и сочувствия, не было этого грубого, чисто животного деления на «своих» и «чужих».

В общем, как сказала Зинаида Алексеевна, простые-то люди врагами друг друга не считали… И это была лишь небольшая, но очень важная часть «пути от культуры полезности к культуре достоинства», который должен быть пройден человечеством.

«Немцы немцам рознь, - справедливо замечает Зинаида Алексеевна. -  Помню, был Эдик, красавец: глаза голубые, большие. Он русский не знал, зато толстенький Карл все переводил. Бывало, спросит меня: «Что ты ему можешь сказать?» Я отвечаю: «Красивый, молодой…» И он переводит. Они нам часто помогали: что-нибудь тяжелое переносили, станки наши «допотопные» ремонтировали, иногда нас даже ждали с работы и провожали. Надо что-нибудь перевезти, они у нас тачку заберут и делают. А если задерживались, то говорили: «Зина, больше не можем, нас ругать будут»…»

Антонина Васильевна: «Однажды в марте 1944 года подошел ко мне тот пленный немец, что ходил к нам за водой. Он, соединяя немецкие, русские слова и жесты, говорит мне: «Сегодня картошку привезут, мы будем разгружать вагоны. Приходи». Я, конечно, пришла, ведь продукты тогда были на вес золота. Немец сыпанет, а я набираю, а потом иду и боюсь, чтоб кто не заметил».

 

«БОГАТАЯ ЖАТВА СКОРБИ»

«Много их (военнопленных) умирало, - вспоминает Антонина Васильевна. – Ведь большинство из них молодые, маленькие, хиленькие, культяпышные. Хоронили пленных на Трусовском кладбище, у дороги, каждого отдельно, рядком, аккуратно, как дети в песочнице играют. Вместо креста клали каску»…

Неизгладимое впечатление на Тамару Ивановну произвели похороны на кладбище III Интернационала ее одноклассницы, умершей от туберкулеза, и захоронение пленных:

«В тот хмурый день как будто и небо скорбело по загубленным войной жизням; его слезы бесшумно капали на лица пришедших и медленно, словно задумавшись о всечеловеческой боли, текли по щекам. Помню, везут на телеге, колымаге, с высокими бортами мертвых пленных, человек 30 – 40, полуголых. Почти всю одежду «свои» сняли. (Мальчишки бегали смотреть - а мы нет – и всё кричали: «Фрицев везут! Дохлых!») Подвозят их к огромной яме, вырытой возле кладбища у дороги, переворачивают колымагу, засыпают чуть-чуть землей… и все… Вроде бы и не на кладбище, и не в степи. Никаких обозначений. Потом следующая подвода приходила, пленные ведь как мухи умирали. Сейчас на этом месте уже наши могилы»…

Это подтверждают и документы:

По состоянию на... Содержалось, чел. За … Умерло, чел.

01.12.1944 6170  

31.121944 5604  

01.04.1945 3923 I квартал 1945 1346

01.07.1945 9895 II квартал 1945 385

01.10.1945 5011 III квартал 1945 951

21.12.1945 4147 IV квартал 1945 243

1946  I квартал 1946 21

II квартал 1946 2

III квартал 1946 2

IV квартал 1946 4

01.01.1947 3326 1947-1948 От 10 до 20 случаев в год в расчете на 1000 чел.

01.01.1949 1200 1949 -

(Фонд 2609, оп.2, д.3, лл.51-52; Фонд 2609, оп.2, д.5, л.98; Фонд 2610, оп.2, д.3, л.71)

«Приказом МВД СССР №00690 от 24 июля 1948 года, продублированным приказом начальника УМВД по Астраханской области №0039 от 22 августа 1948 года, лагерь военнопленных №204 был ликвидирован». (Фонд 2607, оп.1, д.25)

Я не знала о пребывании военнопленных в родном городе, но вовремя ухватила эту тонкую ниточку памяти.    Получается все-таки, что «немецкие дома» построены пленными в 1944 – 1948 годах.

***

«Ничто не уходит от нас на этой земле навсегда, даже если мы теряем все, нам остается память, а памятью уже можно жить» (В. Максимов).  

Работая над выбранной темой, я поняла, что память бывает двух видов: повседневности, бережно хранящая, например, историю семьи со всеми мельчайшими подробностями, и глобальная – о целом народе, стране, эпохе. И еще я осознала, что вторая не может быть понята без первой, что идеал, к которому мы должны стремиться, - это если не их единство, то хотя бы «сотрудничество».

Скажите мне, как можно составить четкое представление о советском прошлом целого государства, если не знать, что чувствовали, думали, о чем мечтали и как жили миллионы его граждан, каждый в отдельности?

К тому же, я считаю, очень важно время, в которое я решила исследовать этот вопрос. Ведь были годы, когда обо всем, что происходило в СССР боялись даже думать, потом «восторжествовала» свобода слова, и на граждан полились потоки «черной, грязной» информации, упреки и обвинения правительства во всех смертных грехах, затем наступил период, который был ознаменован попытками восстановить «опороченную» репутацию партии. Эта борьба взглядов ни к чему хорошему не привела: люди не вечны, их жизни, быт, традиции забывались, становились никому ненужными в этом бессмысленном споре, каждый заботился лишь о своей правде, которую хотел кому-то доказать, предавая забвению истинные ценности – человеческие судьбы. Сейчас XXI век, переломное время, именно сейчас еще не все забыто, утеряно, и есть силы и возможности, чтобы по мгновениям, по вспышкам в памяти это восстановить.

Таким образом, своей работой я хочу примирить «враждующие стороны»

и сказать всем: да, XX век был одним из самых драматических в истории России, и мы будем это помнить. Этот путь пройден, и нам лишь нужно бережно хранить память о нем, память не только глобальную, но и память повседневности.

 

Текст подготовила Виктория Календарова