25.02.2007 | Литература / Общество

Четвертый удар

Сегодня исполняется десять лет со дня смерти Андрея Синявского

Андрей Синявский, со дня смерти которого исполняется 10 лет, как-то сказал, что он – враг. И добавил: не кому-то, не почему-то, а враг вообще, враг как таковой. Со свойственным ему заострением проблемы указал место писателя в обществе. Писатель – ни с кем, всегда сам по себе. А значит, в расхожем понимании – против. Значит – враг.

Зря, что ли, Синявский взял псевдонимом не просто еврейское имя, но имя одесского налетчика – Абрам Терц. Такого вызова русская словесность не знает.

Политический процесс Синявского-Терца (вместе с Юлием Даниэлем) в 1965 году за публикации на Западе стал точкой отсчета советского диссидентства. Однако сам он был по своей подлинной сути не диссидент в узко-политическом смысле слова, но только в широко-мировоззренческом. Всегда независим, самобытен, противоречив.

Так было при жизни. Так же – в смерти. Отпевание Андрея Синявского проходило не в известном всем парижском соборе Александра Невского на рю Дарю, а в небольшой деревянной Свято-Сергиевской церкви на северной окраине города. И хоронили его не на Сен-Женевьев де Буа, где покоится цвет русской эмиграции – а на муниципальном кладбище пригорода Фонтене-о-Роз, где Марья Васильевна и Андрей Донатович прожили вместе больше двадцати лет.

Вдова почувствовала неладное, когда над могилой стали выступать генералы – российский посол, знаменитый московский поэт. В 97-м изгнанники еще были в моде, сейчас бы из посольства не пришли. Марья Васильевна, жена своего мужа, прервала речи и сказала, что Синявский был человек веселый, и надо скорее идти в дом – выпивать, закусывать, рассказывать анекдоты: все, что он так любил. Мы пошли, и это были самые ненадрывные похороны и поминки, которые мне приходилось видеть.

Синявский и после смерти не хотел быть, как все. И еще важное: он не хотел быть с теми, кто отвергал и травил его.

Синявский уникален в русской культуре: его травили три России. Блистательные дерзкие книги навлекли на него и репрессии советской власти, и осуждение русского антисоветского Зарубежья, и ругань постсоветской России.

Между тем все три России, вся современная русская словесность именно ему, Синявскому-Терцу, больше чем кому-либо, обязаны чувством легкости художества, освобождения писателя от обязательной роли наставника народов и властителя дум.

За девять дней до десятилетней годовщины смерти Андрея Синявского пятнадцать молодых российских писателей пришли на собеседование к российскому президенту. Не только чтобы выслушать, о чем и как надо писать, приободрившись обещанным "госзаказом", но и чтобы самим попросить президента организовать специальное общество с целью повышения статуса писателя в стране.

Кажется, они действительно не понимают, что статус писателя устанавливается только самим писателем.

Кажется, ни они, ни президент, действительно, не догадываются, что любой заказ, кроме внутреннего художественного, уничтожает саму идею творчества: под бременем внешней  сверхзадачи надломились Гоголь и Толстой, куда уж этим комсомольцам. 

Синявский бы откликнулся, и по нему бы снова ударили. Он-то точно знал, что, когда государство начинает заботиться о писателе, словесность – в опасности.

Источник: Радио "Свобода", 25 февраля 2007 года,