Россия, 2006
12.02.2007 | Кино
И умерли в один деньПройдя, наконец-то, испытания провинциальной публикой, хоррор Руминова «Мертвые дочери» выходит в московский прокат
Трейлера «Мертвых дочерей» не видел разве что человек, наглухо отлученный от интернета – пятнадцать минут этой тряски уже давно кочуют по сети, обрастая восторженными откликами счастливчиков, которым повезло видеть «Дочерей» на тест-просмотрах. Если вам тоже понравилось то, что вы углядели в маленьком окошке своего медиаплейера – смело отправляйтесь в кино.
При всем напористом самопиаре и назойливом мессианстве, режиссер Руминов играет честно, и рекламные материалы ничем не отличаются от собственно фильма – ни ритмом, ни скоростью смены кадров, ни ясностью (или запутанностью) сюжета. В кино все совершенно то же самое – только несказанно длиннее и несколько понятнее.
Итак, компания необычайно красивых молодых людей из Москвы (кастинг тут действительно потрясающий, впрочем, единственный человек, способный хоть как-то играть, погибает первым) попадает под и странное и довольно тупое проклятье трех Мертвых Дочерей. По правилам игры призрачные Дочери трое суток следят за жертвами и в случае их плохого поведения безжалостно убивают подручными средствами (что такое хорошо, слабо представляют себе и призраки, и жертвы, и сам режиссер – в этом, типа, и философия картины).
Ошалевшие герои пытаются спастись разными, соответствующими их темпераменту, способами и попадают порой в действительно смешные ситуации. Исход дела, впрочем, очевиден любому, кто мало-мальски знаком с жизненным кредо режиссера - его блог, к примеру, называется «мы все умрем».
Напоминания о неизбежности смерти, видимо, кажутся Павлу Руминову самым страшным, что только можно придумать – так что собственно Ужасное на экране отсутствует. Саспенс – тоже. А мощь и динамика фильма создаются дрожащей рукой оператора, у которого отобрали стедикам, и ножницами: картинка нарезана в такую лапшу, которая не снилась и Тони Скотту. Если вдуматься, это самое настоящее эйзенштейновское кино – тут вам и типажи вместо актеров, и монтаж, от которого «взревели камни» московских новостроек. По частям все это невероятно, беспрецедентно красиво и резко (придуманных и понатасканных отовсюду «находок режиссера» российскому кино хватило бы года на два), вместе – похоже на речитатив 2Н Company: технические возможности исполнителя безнадежно превосходят воспринимающие способности зрителя.
В 1930-х такое называлось формализмом, за него можно было вылететь из профессии и домчаться аж до Колымы, и в этом, как убеждаешься на «Дочерях», все-таки был какой-то резон. Но сегодня за лишнюю монтажную склейку никто и словом не попрекнет, тем более на фоне общей бесхитростности российского кино «Дочери» смотрятся если и не «Иваном Грозным», то, во всяком случае, «Стачкой». К тому же, нет худа без добра – Руминов очень любит поучать, говорить слоганами, взывать к хорошему.
Но в «Дочерях» тихий нудноватый голос режиссера тонет в грохоте вызванных им же стихий.
И очень хорошо!
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.