18.11.2006 | Общество

Кодекс неполноценности

Оруэлл в русском лесу

Известно, что всякая революция есть борьба невежества с несправедливостью. Но, оказывается, бывают и такие конфликты, в которых обе стороны одерживают убедительную победу.

Еще в начале 2003 года правительство сочло необходимым коренным образом изменить Лесной кодекс, принятый всего шестью годами раньше. Причины были очевидны: владея более чем четвертью лесов планеты, Россия занимает унизительные 3-4% мирового рынка древесины и изделий из нее.

При этом основную часть российского экспорта составляет почти не обработанное сырье – круглый лес, т. е. срубленные и очищенные от сучьев стволы. Российские леса плохо управляются, сильно страдают от стихийных бедствий (прежде всего пожаров), а масштабы незаконных рубок ограничены только себестоимостью вывоза. Но при этом бюджетные расходы на лесное хозяйство превышают доходы от такового. Понятно, что с этим нужно было что-то делать.

Как на грех, профильное ведомство – Министерство природных ресурсов – в очередной раз лежало в руинах ввиду прихода нового министра и учиненной им реорганизации. Поэтому разработка проекта нового Кодекса была поручена Минэкономразвития. Основных требований было два: документ должен быть рыночным, и сдать его нужно было вчера.

Когда первые версии документа просочились за пределы рабочей группы, все заинтересованные стороны схватились за головы: проект являл собой поразительное сочетание более или менее здравых общих идей с невнятными, безграмотными, а зачастую и прямо противоречащими заявленным целям конкретными нормами.

Поскольку МЭРТ, стараясь выдать продукт максимально быстро, не вступало ни в какие дискуссии, дело дошло до митингов, коллективных писем и публичного окрика президента. Сверхсрочный проект так и не был рассмотрен кабинетом Касьянова, а после начала административной реформы правительству надолго стало не до него – он был внесен в Думу лишь весной прошлого года.

Дальше было поспешное принятие в первом чтении, новый шквал протестов, создание рабочих групп, выработка приемлемых формулировок – которые потом не удавалось найти во всплывающих невесть откуда новых вариантах текста... Этот мыльный сериал тянулся добрых полтора года, порождая надежды, что про злополучный Кодекс в конце концов просто забудут.

И вдруг вопрос о Лесном кодексе чудесным образом оказывается в думской повестке дня, 1 ноября законопроект (имеющий весьма отдаленное отношение к тексту, принятому в первом чтении) проходит второе чтение, а еще через шесть дней – и третье. 1 января будущего года он должен вступить в силу.

Последнее обстоятельство особенно интересно, если учесть, что одной из новаций Кодекса является передача управления лесами субъектам Федерации. Сама по себе эта мера, может быть, даже и полезна, но откуда регионы (бюджеты которых на будущий год уже расписаны и утверждены) возьмут средства для финансирования своих новых полномочий? Грубо говоря, кто будет платить зарплату лесникам?

Другая коллизия: новый Кодекс выводит любую хозяйственную деятельность в лесу из-под контроля экологической экспертизы, заменяя ее требованием соблюдения технических регламентов. Каковых просто нет и не будет еще долго после вступления Кодекса в силу.

Отсылка к несуществующим подзаконным актам вообще чрезвычайна характерна для нового Кодекса (который, заметим, имел смысл только как свод норм прямого действия). На практике же это означает, что в ближайшее время в российских лесах можно будет творить что угодно – и все это будет совершенно законно.

Разрушение сложившейся системы регулирования, создание правового вакуума – обычный признак законопроектов, разрабатываемых и принимаемых в режиме «давай-давай, после разберемся!». Но в данном случае, похоже, это было сознательной целью разработчиков:

блокирование механизмов экологического контроля изящно дополнено снятием всех ограничений на перевод лесных земель в другие категории (в частности, в земли поселений), ликвидацией института общественных слушаний и резким ограничением доступа любых лиц и организаций к информации о хозяйственных проектах.

Даже решения о допустимости строительства того или иного объекта в национальном парке будет теперь принимать не орган управления федеральными резерватами, а структура при МЭРТ. Ну ясно же: если разрешения выдают в чужом ведомстве, то это административный барьер, а если в своем – эффективный государственный контроль! Впрочем, представить ликвидацию экспертизы (которую все-таки проводили не чиновники, а более или менее независимые специалисты) и общественных слушаний как «снятие административных барьеров» и «сужение возможностей для коррупции» можно только в логике мира Оруэлла.

Спрашивается, куда же смотрела общественность, доблестно державшая оборону почти четыре года? Конечно, накануне второго и третьего чтений подконтрольные федеральным властям масс-медиа (а других в стране почти и не осталось) получили команду не давать слова независимым ньюсмейкерам, а особенно – из неправительственных организаций. Но это дело привычное – во время конфликта вокруг проекта нефтепровода по берегу Байкала такая команда тоже была и выполнялась, но это не спасло безумный план «Транснефти».

Но в данном случае энергия протеста была направлена на другие новации проекта: возможность приватизации лесов, долгосрочную аренду и право лесопользователя ограничивать посещение леса гражданами.

Нетрудно видеть, что ни одно из этих положений не угрожает окружающей среде (скорее наоборот – исключение любого из них ухудшает экологическую ситуацию) и только последнее имеет какое-то отношение (изрядно, впрочем, преувеличенное) к социальной справедливости. Но даже наиболее здравомыслящая часть российского «зеленого» движения упорно выдвигала именно эти вопросы – вероятно, надеясь на то, что антилиберальные страхи и предрассудки населения выльются в такую волну протестов, которая сделает невозможным принятие Кодекса.

Сегодня разработчики Кодекса могут с чистой совестью сказать, что мнение народа учтено в полной мере.

В окончательной редакции документа право граждан посещать леса гарантировано, а ограничивать его можно только по очень немногим конкретным причинам. Предельный срок аренды снижен с 99 до 49 лет (напомним, что в наших широтах даже в самом эффективном лесном хозяйстве срок от «посева» до «урожая» не бывает меньше 60 лет). Наконец, из текста Кодекса исключены всякие упоминания о частной собственности на лесные участки. Зачем она, в самом деле, если участок теперь можно легко перевести в «земли поселений», а уж после этого приватизировать? Понятно, что для ответственных лесопромышленников это не выход: енисейскую тайгу или даже псковский бор «землями поселений» не объявишь. Так что о «повышении инвестиционной привлекательности лесной отрасли» (объявленной в свое время целью нового Кодекса) можно спокойно забыть. Зато приватизации и застройке пригородных лесов больше ничто не помешает. Тем более что, скажем, «зеленым поясом Москвы» отныне будет распоряжаться правительство Московской области, вовсе не обязанное учитывать интересы жителей столицы. Но вы не волнуйтесь, граждане – главное, что частной собственности на леса не будет!..

Откровенно коррупционная, «откатная» логика «лесной конституции» настолько очевидна, что директор российского отделения Всемирного фонда дикой природы Игорь Честин, выступая на парламентских слушаниях, предложил объединить его и ждущие второго чтения поправки в Градостроительный кодекс (о которых я упоминал в прошлый раз) в единый законопроект под названием «О содействии коррупции в РФ».

Однако язвительные выпады вряд ли помогут хотя бы отсрочить ввод в действие безумного документа. Разве что глава государства решит, что это подходящий повод вновь выступить в роли спасителя родной природы.

...Сравнивая цели, ради которых почти четыре года назад начиналась разработка Лесного кодекса, с получившимся продуктом, невольно вспоминаешь старый советский анекдот: работница завода швейных машинок все хочет завести у себя дома изделие родного предприятия – но из вынесенных с завода деталей всякий раз выходит только пулемет.  

Источник: "Ежедневный Журнал", 14.11.06,