23.10.2006 | Асаркан

Асаркан. Asarkan

Это была свободная речь человека, иначе понимающего жизнь и письмо

Текст: Алексей Чанцев

В марте 2000 года исполнилось 70 лет Александру Наумовичу Асаркану, чье имя, вероятно, не много скажет читателям, хотя его статьи в «Театре» 60–70-х годов становились событием, вызывали обсуждения и споры и между прочим формировали сознание многих, в том числе и далёких от театра людей.

Впрочем, не только статьи. В угрюмой Москве тех лет Асаркан – человек живого общения, блестящий собеседник, любитель прогулок по городу и дружеских застолий, был безупречным воплощением интеллигентности, причём, что особенно важно, без малейшей тени иллюзий и заблуждений, присущих тогдашнему сознанию интеллигенции. Это был человек, рано и хорошо понявший, где и в какое время он живёт. Если простителен некоторый пафос (который сам Асаркан тер¬петь не может), каждая встреча с ним была научением свободе.

Как журналист он избегал писать о серьёзных жанрах и высоких материях и не симулировал многодумной «проблемности» – его сферой были мюзикл, эстрада, вообще лёгкие жанры, и это был несомненно расчётливый выбор – уход от фиктивного советского глубокомыслия. О тинейджерах и детском фантазёрстве он писал с гораздо большей симпатией и увлечением, чем о туповатом «серьёзном» искусстве. Раз в два года Асаркан две недели работал в «Спутнике Московского кинофестиваля», оставляя за собой исключительно обзоры детского кино. Работавшие там, конечно, помнят, как, отсмотрев дневную программу, Асаркан к ночи появлялся в типографии «Известий», где печатался «Спутник», всегда весёлый, насмешливый, с неизменной сигаретой, и приносил две-три странички написанного за несколько часов литого текста, качеством своим резко выделявшегося на фоне серого хлама, печатавшегося, как правило, в этом издании.

Этот прирождённый журналист высокого класса жил в условиях полного отсутствия житейской и профессиональной обеспеченности. Данное обстоятельство он понимал гораздо лучше других, принимал его совершенно сознательно, и оставалось только удивляться, с каким умом и достоинством он при этом держал себя. Тексты Асаркана были лояльны, но только слепой не разглядел бы их иноприродности  всему окружающему. Он писал так, будто никакой цензуры не существовало, но генетической памятью советского гражданина помнил о ней и весело предугадывал каждый её возможный изворот. Лучше Асаркана в этом роде не писал никто. Это отнюдь не был эзопов язык – язык либерального подвоха.

Это была свободная речь человека, иначе понимающего жизнь и письмо. Было наслаждением видеть, как посреди скованных и опасливых советских текстов пробивалась лёгкая, полуразговорная, изобретательно свободная речь Асаркана. Речь улицы и беседы интеллигентных людей. Естественно, эта искрящаяся свобода всегда знала свою меру, вкус и такт и никогда не превращалась в развязность. Она была живой манифестацией человеческого и профессионального достоинства, и в этом смысле, если угодно, была дидактична.

В 1980 году Асаркан эмигрировал. Ныне он живёт в Чикаго, который сумел узнать и полюбить так же, как когда-то любил и знал Москву. Его друзья получают от него замечательные поп-артистские открытки-коллажи, сам факт присылки которых часто более значителен, чем содержащаяся в них информация. Они как бы доказывают, что жизнь, какая бы ни была, ещё не кончена и разговор между своими ещё не оборвался. Статей он теперь почти не пишет и не любит вспоминать о них. Думаю, потому, что специфический и неповторимый блеск его стиля во многом определялся сопротивлением несвободе. Люди, сильные духом, могли бы писать такие тексты из тюрьмы. А на свободе о чём же и писать? И зачем? И для кого?

Источник: «Театр». 2000. № 1,