20.10.2006 | Театр

Бумажные глаза демона

Сгоревший Гоголь, грузинская Тамара и страшный Берия в неожиданном спектакле «Демон. Вид сверху»

Финансирование нового спектакля Дмитрия Крымова - предмет особой гордости организаторов фестиваля «Территория».  Это понятно: иметь собственную продукцию для любого фестиваля престижно, а бесхозная Лаборатория Крымова, сочиняющая постановки в непривычном для нас жанре «театра художника» (что-то среднее между театром предметов, кукольным, драмой и многим другим) – просто подарок для мероприятия, делающего ставку  на экспериментальность.  И Крымов не подвел.

В зале «Глобус» театра «Школа драматического искусства» он показал спектакль «Демон. Вид сверху». Чтобы понять название, надо знать, что «Глобус» - это небольшая восьмиугольная сцена, окруженная тремя кольцевыми ярусами зрительских мест, один над другим, и публика,  сидящая у парапетов, действительно видит действие только сверху. 

Говорить  об этой  постановке невозможно иначе, чем, описывая ее. Поскольку то, что получилось у Крымова и его гитисовских студентов-художников, играющих на сцене, - это череда бессловесных картинок–микросюжетов, одни из которых будто бы продолжают предыдущую тему, а другие высекают эффект из парадоксального  столкновения с ней. Своему спектаклю Крымов предпослал целых четыре иронических эпиграфа, будто бы пытаясь заранее обезопаситься от каких-нибудь слишком важных ценителей прекрасного. Первый: «Мы с Тамарой ходим парой (из русской лирики)» многое говорит об отношении спектакля с лермонтовским «Демоном», по мотивам которого он поставлен. Второй: «Мальчик жестами показал, что его зовут Хуан (из испанской лирики)», касался того, как играют актеры. Третий: «Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень (И. Ильф и Е. Петров)» - недвусмысленно намекает на способ работы художников, подобный тому, который разработал О. Бендер. И, наконец, четвертый: «Караул!!! (К. С. Станиславский)» - высказывает отношение к театру в целом. Но, несмотря на всю эту защитную иронию и замечательное остроумие того, что происходило на сцене, спектакль получился щемящим, а иногда даже патетическим.

Но, пора уже начать описывать.

Все начинается с того, что откуда-то с самой верхотуры, почти из-под стеклянного купола зала, на сцену падает огромная черная куча тряпок. Актеры выходят ее разбирать, подкладывая то в одном углу лист с карандашным наброском стопы, то в другом – с когтистой лапой или огромным глазом, - и становится понятно, что эта гора – упавший Демон. Его цепляют к веревкам, поднимают, и огромные распластанные крылья с обрывками черного тюля остаются висеть под куполом весь спектакль.

Представление  оказывается «видом сверху», глазами Демона.

Фонограммой звучит Артур Рубинштейн, на освещенную белую сцену падает огромная темная тень, она быстро сворачивается, будто фигура, загораживавшая солнце,  набрала высоту, и по сцене начинает бежать, петляя, темная линия. А, понятно: это «вился излучистый Дарьял». Вокруг него возникают, будто детской рукой нарисованные черно-белые картинки: домики, люди, овцы, поля, горы. «Под ним Казбек как грань алмаза Снегами вечными сиял». Летим дальше: видим парящую внизу обнаженную крылатую фигуру, все крупнее, крупнее… и вдруг крылья отваливаются, и человек стремительно падает в море. Икар? Тут в море появляется цвет, мы следим, как одна на другую идут флотилии кораблей, вот красные взрывы, потом летим над землей, похожей на старинную карту с указаниями названий,  крупнее возникает городок, над которым проплывают шагаловские  влюбленные. Под нами вылетают самолетики с мальчишеских рисунков, у них на боках свастики, а вниз падают бомбы. Мы летим и видим, как с коричневатой земли будто бы оттирается кусками ржавчина и под ней проявляются частями рублевские лики и иконописные крылатые ангелы. Только после этого начинается действие.

Сцена затянута белой бумагой, на нее выходят двое в белых комбинезонах, с ведрами черной краски в руках.

Один рисует огромной малярной кистью женскую фигуру во всю сцену, другой – мужскую. Между ними дерево, на дерево сверху положили зеленое яблоко. Ага, Адам и Ева. Дальше будет веревка-Змей, женщине проковыряют дырочку на месте рта, засунут туда яблоко, а потом вслед за ним в тело заберется и искуситель.   Змей превратится в плеть, избивающий нарисованные фигуры, бумага порвется в клочки и под ней обнаружится слой полиэтилена. И вот уже его подхватывают за края выбежавшие мальчики-девочки, бросают сверху свои газетные треуголки. Звуки грома, шторм, полиэтиленовые волны роняют кораблики и  сбивают их в кучу. Раз! – сдернули море вместе с кораблями и снова солнце, а под ногами – чистый лист бумаги. 

Понятно, что такой спектакль рождается прежде всего из пластической идеи: вид сверху открывает «невиданные» прежде возможности. Крымов говорил: «Лермонтовская поэма – повод, чтобы посмотреть на нашу жизнь сверху. Пролетев над годами, веками, искусствами, страстями, судьбами, ошибками. Посмотреть таким черным глазом – критически-скептическим. Взглядом существа, которое никогда никого не любило, но вдруг полюбило…».

Ребята ходят по сцене, вынимая из конвертов и разбрасывая по полу старые пластинки – звучат обрывки мелодий. Сверху выглядит очень красиво – на белом фоне черные круги с разноцветными серединками. Вдруг откуда-то плюхнулась гора желтых резиновых перчаток. Все быстренько разложили их вокруг пластинок, как лепестки - получились подсолнухи. Кто-то принес ведро черной краски, пририсовал стебли, сходящиеся в вазу. На вазе написал: Vincent. Свернули – внизу снова оказался чистый лист.

Нарисовали три домика с колоннами. Сверху написали – ЯСНАЯ ПАЛЯНА. В двери вырезали дырочку сердечком, а из нее за длиннющую бороду-мочалку вытащили Льва Толстого. Великого писателя поставили ногами в ведра черной краски, рядом пририсовали железную дорогу, и когда старик вышел из ведер и двинулся в «уход», за ним потянулись следы. Кроме картинки еще очень важны звуки: приближающийся поезд, топот многочисленных ног, в то время как вокруг лежащего на земле и укрытого гробом-домиком «Толстого» рисуют все прибывающие толпы людишек. Голос писателя, повторяющий одну и ту же фразу, цокот копыт, когда из «гроба» выедет на нитке маленькая лодочка, будто похоронные дроги, на которой будет лежать фотография Толстого в рост.

Потом бумажный Гоголь будет жечь II том «Мертвых душ» и сам сгорит в этом огне. Следующий лист бумаги будет сорван  со сцены и скатан в шар. Наступит зима, станет падать снег, все выбегут в ушанках лепить из мятой бумаги снежную бабу, а в вышине полетит маленькая бумажная ракета с лампочкой внутри и надписью «СССР» на борту. А потом начнется история про девочку, которая родится из снежного кома, будто из яйца. Это детство Тамары.

Девочка запрокинет лицо, чтобы мы видели его, и к нему, показывая, как ребенок растет, будут пристраивать то одеяльце конвертом, перевязанное розовым бантом, то пририсуют тело девочки со скрипкой и бантом. Потом Тамара будет лежать на сцене, весело крутя педали велосипеда, у которого нарисовано все, кроме колес и руля. Справа положат папу в костюме, слева – маму в платье в цветочек и дорисуют им руки такой огромной длины, чтобы они могли поддерживать свою маленькую велосипедистку.

А потом папа с мамой встанут и вдруг костюм и платье снимутся с них, станут расти вверх, высоко-высоко, пока вовсе не оторвутся от земли и не улетят, как души умерших родителей.  А вслед за тем  начнется свадьба Тамары, построенная по всем законам традиционной грузинской живописи. Девушку, лежащую на земле, будут декорировать черными косами, длинным, во всю сцену, белым грузинским платьем с развевающимся поясом, под ноги положат коврик с оленями.  А рядом будет лежать огромный жених в бурке, у которого под папахой, на месте лица – портрет Гагарина, а вместо газырей – цветные фломастеры.  Поперек новобрачных положат длинный лист бумаги, на котором быстро нарисуют яства – это стол. Тут же зарежут только что нарисованного дрожащего барашка. А вокруг «стола» разложат солдатские френчи, пиджаки с орденами, и, когда их рукава длинными палками будут двигать актеры, «гости» на свадьбе всплеснут руками и грянут грузинское многоголосие, покачиваясь в такт. Тут выйдет актер, наденет плащ и шляпу одного из гостей, вынет из кармана и пристроит на нос пенсне, запрокинет голову и мы ахнем – Берия! Он пойдет танцевать по столу, раздирая бумагу с блюдами, разметывая гостей и топча жениха.  И этот лист тоже снимут. На сцене останется лежать, скорчившись, только девочка Тамара в измазанном краской комбинезоне.

«Взгляд сверху – это смешно, - говорил Крымов, -  люди кажутся такими маленькими: суетятся, как муравьи, трудятся, совершают какие-то поступки. Оттуда, сверху, эти поступки кажутся такими жалкими и грустными. Но именно в этой обреченности большое достоинство и какая-то мудрость».

В финале на сцене будут лежать уже все актеры и художники с обрывками бумаги в руках, будто с крыльями, а над ними загремит шаляпинский бас с клятвами Демона: «И будешь ты царицей мира…»

Источник: "Газета.ру", 19.10.2006 (в сокращении),