04.09.2006 | Нешкольная история

Холмики на берегах Печоры

Коми-Голгофа. 30-40-е годы. Работа десятиклассницы Марины Калины из Сыктывкара

АВТОР

Марина Калина, на момент написания работы -ученица 10 класса Республиканского физико-математического лицея   г. Сыктывкар (Республика Коми). 

Работа получила 3-ю премию на VII Всероссийском конкурсе Международного Мемориала "Человек в истории. Россия - XX век".

Научный руководитель - Б.Р. Колегов

Депортация – это термины, которые означают насильственное переселение людей с их исконной Родины. Это слово отражает самые трагические страницы в истории нашего государства. Это грубое насилие властей по отношению к сотням тысяч людей разной национальности, проживающим в разных регионах нашей страны.

Наш Троицко-Печорский район в Республике Коми - один из многих островков ГУЛАГа – невольный участник той страшной драмы. Он создавался и улучшался силами заключенных и спецпоселенцев. Поэтому в нашем районе драма депортаций и репрессий вобрала в себя очень много людских  судеб. И при всей их схожести чаша страданий была у каждого своя.

После войны в 1945 году в Коми АССР оказался очередной (из многих) спецпоселенец – литовец. Это был мой дедушка Пронас Антонович Урбас. Его судьба – это судьба сотен тысяч несчастных заключенных, спецпоселенцев и высланных. Все они были разных национальностей. И все они вместе прошли ГОЛГОФУ (страшный путь).

Я хочу попытаться рассказать об этом страшном пути. О тех, кто, как и мой дедушка, насильственно был арестован, насильственно (по этапу) препровожден в Республику Коми и насильственно поселен там на постоянное место жительства.

Кроме устных воспоминаний дедушки я использовала в своей работе: воспоминания Паулине Мотечени (Мотечене П. Холмики на берегах Печоры // «В краю вечной мерзлоты».- Вильнюс, 2000, С. 20-35; далее -  Паулине Мотечени), материалы Национального архива Республики Коми (НАРК), публикации документов о литовских событиях 40-50-х гг. XX века.

***

В пору своего счастливого детства в родном Троицко-Печорске, я не задумывалась о том, как здесь появилась я и моя семья. Семья была большая: дедушка, мама с папой, я и сестра. И в моем детстве все было очень хорошо: Я - и моя семья, Я - и мой детский сад, Я – и моя школа. Я - и моя сестра Оля.

Мы росли совершенно счастливыми детьми. У нас была масса друзей. Мы с ними играли, ссорились и мирились. А защитой для нас в наших детских ссорах всегда была наша семья: дедушка и мама с папой. Последнее Слово всегда оставалось за дедушкой. Он, и только он, имел право «миловать и казнить».

Дед судил настолько справедливо, что в нашей семье всё было постоянно хорошо. Именно поэтому семья наша всегда была очень дружной.

И жили мы очень хорошо. Мы дружно отмечали религиозные или иные праздники, которые не совпадали с праздниками, отмечаемыми в России. При этом, будучи еще маленькими, мы с сестрой не задумывались, почему Рождество отмечается не 7-го января, а 25-го декабря.

Только дедушка вдруг  совершенно внезапно для меня и сестры нас оставил - взял и уехал в Литву. Это меня удивило. Почему?

Я спросила об этом свою маму. Мама объяснила мне, что мой дедушка не местный, что он литовец и что он приехал в Троицко-Печорск в 1945 году, а теперь решил вернуться на свою родину. Тогда это объяснение меня вполне устроило. И я не обращала внимания на слово «ТОТ ДЕНЬ», когда слышала его во время семейных разговоров мамы с моим дядей (ее братом). Я не понимала, что речь при этом идет об аресте и депортации дедушки.

Непонятность вновь возникла в школе. Я стала посещать школьный исторический кружок в районном музее. Там мы занимались поисково-исследовательской работой. Изучали историю своего поселка.

Зимой - собирали воспоминания местных жителей, проверяли и уточняли их в республиканском архиве, а летом ходили в исследовательские походы. В походах мы искали и исследовали заброшенные поселки района, заброшенные поселковые кладбища. Все найденное мы описывали и наносили на карту, устанавливали памятные знаки.

Но и тогда я еще не понимала, что все, что мы находим -  следы ГУЛАГа, что  все посещенные нашими экспедициями населенные пункты – это лагпункты и спецпоселки узников ГУЛАГа, а заброшенные кладбища - лагерные захоронения. Это сейчас я могу сказать, что мы исследовали территории входящие в состав бывшей Когельской спецкомендатуры № 63. Она охватывала территорию равную по площади областного города в Центральной России: от Троицко-Печорска  и вверх по Печоре до Усть-Илыча, а затем  - по рекам Илыч, Большая Ляга, Когыль и их притокам.

Время и земля стирают следы. Мало что остается от человеческой деятельности.

Я видела еле различимые, проросшие травой и кустарником провалы в земле (следы лагерных землянок и бараков), поваленные полусгнившие столбы с остатками ржавой железной проволоки (следы внутренних и внешних границ зоны), ряды упавших деревянных столбиков с жестяными полосками, сгнившими от времени (следы лагерных кладбищ). Видела и ничего не понимала.

Маршрут, поиск, описание, ночевка. Обычная походная жизнь. Однажды, возвращаясь домой, мы встали на ночевку у реки Печоры. Поставили лагерь, развели костер и определились по карте. Выяснилось, что стоим мы около Урбасовской курьи. Это стало для меня полной неожиданностью. Урбас – фамилия моего деда. Урбасовская курья и Троицко-Печорск - места не близкие. Как? Почему? Откуда? Вопросы роились в моей голове. «Как получилось, что курья носит имя моего деда?», - спросила тогда я себя.

С этим же вопросом я обратилась к маме. Мама и рассказала мне, о том, как уважали дедушку в районе. Рассказала, что эта курья - любимое место рыбалки моего дедушки и поэтому она получила такое название. А потом она рассказала, что  дедушка мой приехал сюда не добровольно, а был депортирован  из Литвы и жил здесь до конца 90-х годов XX века. Именно тогда я впервые начала  осознавать трагичность того, дедушкиного, времени.

А полностью о судьбе дедушки и о репрессиях и депортации узнала я, как ни странно, только в 6-м классе.

Как сейчас помню, предложила мне учительница  истории поучаствовать в районной конференции, посвященной Дню памяти политических репрессий. Сразу в голове возник ворох вопросов: «Почему именно я?», «Что я такого сделала?», «О чем я там буду рассказывать?».

Некоторую ясность снова внесла учительница. Она объяснила мне, что я, как внучка депортированного (?) в Троицко-Печорский район литовца, расскажу о его судьбе до и после депортации. Я согласилась. Сказала об этом маме. Мама показала мне документы нашего  семейного архива. Я стала его перебирать (справки, фотографии, письма родственников, грамоты, наши с сестрой детские рисунки) и нашла дедушкину характеристику:

«Производственная характеристика на заместителя директора Троицко-Печорского леспромхоза Урбас Пронаса Антоновича

год рождения 1930,

литовец, член КПСС с 1958,

образование средне-техническое.

Тов. Урбас Пронас Антонович работает в Троицко-Печорском леспромхозе с 1945 года, в начале рабочим лесозаготовок, шофером, в 1952 году после окончания курсов автомеханика работал сменным механиком, заведующим ремонтно-механической мастерской Большелягского лесопункта, в 1959 году как способный организатор, руководитель был выдвинут на должность начальника Большелягского лесопункта. В 1968 году тов. Урбас был назначен директором Комсомольского леспромхоза, в 1969 году был переведен для работы в Троицко-Печорский леспромхоз в качестве заместителя директора. На всех участках тов. Урбас П.А. весь свой практический и теоретический опыт, энергию, знания отдает улучшению организации производства, воспитанию и сплочению коллективов, совершенствованию стиля руководства. Руководимые им коллективы систематически выполняли государственные планы и социалистические обязательства. Тов. Урбас дисциплинирован, требователен к себе и подчиненным, пользуется авторитетом в коллективе леспромхоза, свой богатый опыт передает молодым специалистам. Тов. Урбас активно участвует в общественной жизни коллектива и района, неоднократно избирался и в настоящее время избран депутатом Троицко-Печорского Совета депутатов трудящихся. Тов. Урбас систематически повышает свои деловые и идейно-политические качества, в 1972 году, без отрыва от производства окончил Ухтинский лесотехнический техникум. За активное участие в производственной и общественной жизни коллектива тов. Урбас неоднократно поощрялся администрацией, партийной и профсоюзной организацией леспромхоза, комбината «Печорлес», объединения «Комилеспром». В 1965 был награжден значком «Заслуженный работник народного хозяйства Коми АССР». В 1966 за достигнутые успехи и выполнение семилетнего плана награжден Орденом «Трудового Красного Знамени», в 1970 году награжден юбилейной медалью «За доблестный труд» в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И.Ленина. Тов. Урбас П.А. хороший семьянин, воспитывает трех детей, в быту ведет себя правильно. Является членом штаба народной дружины района.

Директор Троицко-Печорского  леспромхоза                                          27 апреля 1974 года».

Я не знала, по какому поводу была написана эта характеристика. Как и из-за чего нужно было так далеко уехать от дома, чтобы заслужить такую характеристику и личное название курьи. Спросить об этом было некого. Я попыталась разобраться сама.

«…работает в Троицко-Печорском леспромхозе с 1945 года, в начале рабочим лесозаготовок, шофером, в 1952 году после окончания курсов автомеханика работал сменным механиком, заведующим ремонтно-механической мастерской Большелягского лесопункта».

Получалось, что с 1945 года дедушка уже работал в районе. И именно с этого года начался его карьерный рост. А где он жил до этого?

«…в 1959 году как способный организатор, руководитель был выдвинут на должность начальника Большелягского лесопункта. В 1968 году тов. Урбас был назначен директором Комсомольского леспромхоза, в 1969 году был переведен для работы в Троицко-Печорский леспромхоз в качестве заместителя директора…».

Тогда курья и стала Урбасовской. Только я так и не смогла найти ответ на вопрос: как мой дедушка попал сюда? Мне стало еще интереснее. Я перечитала письма дедушки. Нашла в них воспоминания о его семье, его родственниках.

Расспросить самого дедушку о том времени было невозможно – он жил в иностранном государстве, почти не приезжал, ссылаясь на старость и длинную дорогу. Я пыталась расспрашивать его по телефону и через интернет, но отвечал он на мои вопросы очень неохотно, а порой и не отвечал. Это сейчас я понимаю, что он просто не хочет вспоминать о том времени.

Я попросила рассказать маму о судьбе деда, но мама тоже не хотела говорить об этом и не хотела никому на свою судьбу жаловаться. Объясняла она это тем, что тогда ее не было, и в семье дедушки об этом не любили говорить. А если говорили, то она этого не помнит. Людей, депортированных вместе с дедушкой, в поселке не осталось. Они либо умерли, либо, как и мой дедушка, вернулись на свою историческую Родину. Материалов в районном музее было мало, а архивы с возможными материалами были в Сыктывкаре и в Ухте. Работа не получилась. Руки опускались.

Все изменилось в 2003 году. В этот год я поступила в Коми республиканский лицей-интернат. Он находится в столице Коми – городе Сыктывкаре (тут и архивы). Здесь у меня появилась возможность продолжить работу.

Я рассказала о своей работе учителю истории. Все пришлось начинать заново. Я стала искать ответ на вопрос: как мой дедушка попал сюда? И я нашла ответ.

***

Отец моего дедушки, Урбас Антон Яковлевич родился в 1888 году и провел молодость в Литве. Был он из бедной семьи. В 1914 году он был призван в царскую армию. Воевал сначала за царскую Россию (участвовал в боях в Галиции, в Брусиловском прорыве), потом стал бойцом Красной армии (где он воевал в это время и что делал – вспоминать не хотел). Вернулся в Литву в 1920 году. Это была уже не Лифляндская губерния, а независимая Литовская республика, вышедшая из состава России. Вернувшись, прадед женился. Вскоре в республике стали проводить аграрную реформу и передавать землю в собственность всем желающим. При делении мать и отец моего деда получили 72 га земли. Но земля эта была плохая и выдавалась новым хозяевам только вдали от поселков и деревень. Только 11 га из полученной земли на участке прадеда были пахотные, а остальные – заросшие кустарником и заболоченные пустоши. За всю выделенную землю приходилось платить налоги. На полученном участке надо было: возвести все необходимые для хозяйства постройки; купить и завести скот, птицу, лошадей, инвентарь. А для всего этого – брать кредиты и ссуды. Поэтому семъя моего деда жила очень бедно. Зато земля была их собственностью. Они трудились на своей земле и отказывали себе во всем.

К концу 30-х годов XX века семья выросла до 6 человек: Урбас Антон Яковлевич (1888 г.р., мой прадед), Урбене Ангелия (1906 г.р., прабабушка), Урбайте Леония (1921 г.р., сестра деда), Урбас Антон (1923 г.р., брат деда), Урбас Пронас (1930 г.р., мой дед), Урбайте Марите (1933 г.р., сестра деда).

Вся эта большая семья трудилась день и ночь, без сна и отдыха.

Когда дети были маленькими, то большая часть работы приходилась на отца. Его дети видели дома только по воскресеньям. В рабочие дни, когда они вставали, то он был уже в поле. А приходил отец с работы тогда, когда дети уже спали. По мере своего взросления, дети тоже начинали  работать. Сначала старшие: сестра и брат дедушки. А когда мой дедушка подрос – очередь дошла и до него.

Пока дед был маленьким и не поспевал идти за лошадью, то ему подбирали самую спокойную кобылу. К кобыле подцепляли борону. Отец сажал деда на лошадь и показывал, как правильно выполнять работу.

Так дедушка и работал, пока не смог самостоятельно стоять за плугом. Потом ему подбирали участок земли полегче, и дедушка его потихоньку распахивал. Сестры дедушки Лене (Леония) и Марите чаще всего пасли коров и овец. Так трудилась вся семья.

Они не следили за политическими событиями. Мимо них прошли: создание национальной политической партии «Таутининкай саюнга» и выборы первого независимого президента Литвы Антанаса Сметона (30-е годы прошлого столетия), присоединение Литвы к СССР (июль-август 1940), оккупация Литвы фашистскими войсками (июль 1941), освобождение Литвы частями Советской Армии (1944). Всегда, при любой власти, было тяжело: приходилось регистрироваться, платить налоги, нести повинности, переносить реквизиции.

Но все в семье трудились на своей земле. За период с 1920 по 1945 годов семья моего деда своим трудолюбием и настойчивостью смогла создать крепкое, хорошее хозяйство, а также увеличить пахотную землю до 62 га. Ничего не предвещало беды. Но несчастье пришло и в этот дом.

Литва попала «между молотом и наковальней». Между проигрывающей Германией и выигрывающим СССР.

Фашисты, отступая, создавали на оставляемых территориях партизанские национальные отряды. Это произошло и в Литве.  Часть литовцев, пострадавшая от СССР и не испытавшая на себе подлинных планов фашисткой Германии, поддалась на призыв. Среди них был и старший брат моего дедушки Антон.

Можно только догадываться (дедушка не хочет рассказывать), что толкнуло его на этот шаг. Брат дедушки ушел в «лесные братья». Его участие в националистическом подполье стало началом конца счастливого будущего семьи и началом ее ГОЛГОФЫ.

Темными ночами Антон часто приходил к родным. Он отдыхал от лесной жизни. Родные не отказывали ему в помощи. За что и пострадала вся семья.

Никто из них не знал, что  на стол Министра Государственной Безопасности  Л.П. Берии легла справка о деятельности антисоветского националистического подполья в Литве. Министр прореагировал предсказуемо – «Покарать!». На местах органы МГБ приняли распоряжение Центра к исполнению. И на всех освобожденных Советской Армией территориях началась «мясорубка». Не миновала она и Литвы. Специальные подразделения МГБ «СМЕРШ» стали решительно бороться с «литовскими братьями».

Из материалов архива КГБ СССР:

«В течение 1944-1946 гг. органы госбезопасности ликвидировали основные силы «Союза литовских партизан» и «Армии свободы Литвы», в частности два состава «верховных штабов», десятки окружных и уездных «командований» и отдельных бандформирований...». (Вчера это было секретом: Документы о литовских событиях 40-50-х гг. // Известия ЦК КПСС. № 10, 1990. C. 139).

Правда, боролись они не только с самими «литовскими братьями», но и с их родственниками. Пытаясь лишить «лесных братьев» поддержки местных жителей, МГБ не только проводило военные операции против них, но и выселяло «родственников активных националистов». Не избежала этой участи и семья моего дедушки.

Операция по выселению семей «лесных братьев» была назначена на конец июля – август 1945 года. На выполнение этой операции были созданы специальные отряды МГБ СССР. Помогали им отряды бойцов местной самообороны. Литовцы называли этих бойцов  – стрибы  (предатель).

***

ОНИ пришли тогда, когда ночь еще не закончилась, а утро еще не успело начаться.

И постучали в дверь. Стучали для проформы. Этот, хоть и ожидаемый, стук всегда звучал совершенно неожиданно.

«1945 года 24 июля рано утром постучали в дверь» (дедушка). «Но пришла неожиданно ужасная 1945 года 23 июля ночь. Вечером  долго смеялись. Мамочка, вроде бы чувствующая беду нам говорила: «Не к хорошему девочки так смеяться». Как только заснули, начался сильный стук в дверь, крик в квартирке, который нас и разбудил». (Паулина Мотечене).

После стука сразу же пошел штурм – ОНИ ввалились в дом. «Отец не успел даже открыть дверь. Ее просто выломали. Около 20 вооруженных автоматами и винтовками русских солдат ворвались в дом» (дедушка). «Ввалились вооруженные мужики». (Паулина Мотечене).

Операции ОНИ проводили тогда, когда знали, что «лесные братья» отдыхают у родственников. «И тут послышалась стрельба, потому что брат и два его товарища, которые  ночевали в сарае на сене стали отбиваться» (дедушка).

Брату с товарищами повезло – отстреливаясь, они смогли прорваться в лес. Не повезло остальным. Проживающих в доме ОНИ сразу же изолировали. Взрослых – отдельно, детей - отдельно.

«Выгнали всех нас на улицу, не дав даже одеться» (дедушка). «Двое увели мать, а нас тоже остались охранять вооруженные. Солдат сидел у дверей с автоматом. Я захотела вылезти с койки, дойти до ведра с водой и попить. Тут закричали: «Застрелю». Приказали сидеть и не шевелиться». (Паулина Мотечене).

Детей ОНИ не допрашивали. Допрашивать стали взрослых. «Нам с отцом связали руки и били со словами: Покажите, где бандиты!» (дедушка). «Двое увели мать… Ее привели обратно плачущую на рассвете…Бабушка Паулине  рассказала, что ее увели в сарай, где было сено, угрожали застрелить ее и требовали отвернуться. Бабушка просила, чтобы ее застрелили в лицо. Не стали стрелять. Снова втащили в дом и велели срочно взять, что необходимое и ехать с ними». (Паулина Мотечене). Бабушке Паулине тогда было около восьмидесяти лет, а ее муж Казимир был инвалидом с горбом и работал деревенским сапожником. Но даже они были подвергнуты издевательствам и последующей депортации.

Параллельно с допросами шел откровенный грабеж.

«…рылись в шифонере, кидали одежду на пол, опрокидывали книги с полок. Что понравилось клали в карманы». (Паулина Мотечене). Грабеж ОНИ скрывали с помощью огня. Людей специально заставляли смотреть на это. ОНИ должны были видеть, как психологически ломаются арестованные. Каково было наблюдать за тем, когда все, что ты нажил своей тяжелой жизнью, в несколько минут превращается в беспощадное пламя.

«В это время были подожжены все постройки, даже со скотиной. Не подожгли еще только жилой дом. И то из-за того, что оттуда еще не успели разворовать все нужные вещи. Но и его потом тоже подожгли» (дедушка).

После этого всем «пособникам», велели собираться  и, кто в чем был, повезли в близлежащий районный «накопитель» МГБ. На все сборы ОНИ дали меньше часа.

«Приказали собираться и тот час оставить дом. Мать плакала и кидалась из угла в угол, держалась за нас. Чего она могла взять с собой? Помню солдаты связали в простынь постель и немного одежды из шифонера. Хлеб наш был заквашен в посуде… и поэтому… нас увезли без куска хлеба. Нас везли на лошади, а «народные  защитники» (стрибы) нас сопровождали». (Паулина Мотечене).

Местоположение «накопителей» было разное, но суть – одинаковая - брали родственников всех «лесных братьев». «Когда привезли через высокие железные ворота во двор милиции, в нем было уже немало народу. Привезли и дедушку Антона с нашим братиком Ионуку, привезли и нашу старенькую бабушку с дядей Казимиром. Они были привезены полуголые, кто в чем, только бабушка держала на коленях из белой косынки котомочку. В ней был молитвенник, рожанчюс и хлеба кусочек». (Паулина Мотечене).

Семья дедушки попала в один из таких «накопителей» - Кловайняй. Перед «накопителями» регулярно выставляли тела убитых «лесных братьев».

Так ОНИ пытались установить их личности, с помощью находящихся в «накопителе» родственников. Живые  должны были опознать среди убитых своих родных и знакомых. Однажды среди убитых оказался и брат дедушки – Антон. Семья прошла мимо и… не опознала.

«Семью водили по два-три человека к ним, чтобы мы их опознали. Представь себе, каково было матери смотреть на убитого сына, держать себя в руках, не поддаваться эмоциям и говорить, что это не ее сын, а вернувшись к своим, она с ужасом говорила, что ее сына уже нет в живых. Это был один из самых страшных моментов в моей жизни. Но от судьбы не уйдешь. Так случилось, значит так должно было случиться» (дедушка).

Так началась ГОЛГОФА моего дедушки и его семьи. Впрочем, как и сотен тысяч других людей и их семей. Людей разных судеб и разных национальностей. Этих людей объединяло одно – они попали под МОЛОХ.

Их конечные места назначений были разными (Коми АССР, Магаданская область, Казахстан или другое). Их судьба тоже оказалась разной. Кто-то погиб ужасной, нечеловеческой смертью и похоронен неизвестно где и как. Кто-то умер вдали от своей этнической Родины, так и не сумев еще раз увидеть родные места. Кто-то, как мой дедушка, не только смог все пережить, но и вернуться на СВОЮ РОДИНУ. Можно ли говорить о том, что ему повезло? Возможно, это так. Во всяком случае, он жив, и счастливо живет на родной земле.

***

В воспоминаниях самого дедушки о его Пути в Коми ничего нет. Поэтому этот отрезок мне пришлось восстанавливать на основе других материалов.

После всех допросов ОНИ разделили семьи. Глав семей увезли в республиканское управление МГБ. Что с ними там делали, и что с ними случилось потом – мне до сих пор неизвестно, и вряд ли удастся узнать. Знаю только, что мой дедушка никогда больше не получит никакой информации о судьбе своего отца, которого отправили в Шауляй. Кроме места его захоронения. Потом дедушка и его родные перезахоронит останки отца на семейном кладбище. Прочих (женщин, детей, стариков) - погрузили в машины и под охраной повезли в неизвестном направлении.

Никто из арестованных не знал, куда их везут. Спросить боялись, солдаты даже если и разрешали разговаривать, то только шепотом. «Одни говорили, что везут в лес расстреливать как евреев. Другие говорили, что в Сибирь. Не знали что такое есть Сибирь». (Паулина Мотечене).

Арестованных спецпоселенцев (об этой категории узников ГУЛАГа они узнают позже) доставляли на ж/д станции. «Доехали до леса – не расстреляли, привезли в Кедошняй на ж/д станцию». (Паулина Мотечене).

На станциях из них формировали этапы и под крики охраны и лай овчарок в спешном порядке загоняли эшелоны. Вагоны были телячьи (для перевозки скота) и забивались  битком. «Там стояли для перевозки скота деревянные вагоны без окон. Загнали всех в вагоны. Людей было столько, что сесть и вытянуть ноги не было места». (Паулина Мотечене).

Ночью очередной эшелон, в котором оказался и мой дедушка тронулся из Литвы. Условия в вагонах были не просто плохими, а ужасными. Не было нар, уборной, печки. За все время пути узников почти не кормили, а если и кормили, то ту еду вряд ли можно было употреблять в пищу. «Спали сидя на полу, на мешках голодные. Взрослые несколько раз без туалета, потому что его не было. Только по середине вагона – дырка в полу, возле которой тоже сидели и стояли люди». (Паулина Мотечене).

Эшелон иногда останавливался на разъездах и на дальних путях крупных станций. Тогда людей выпускали из вагонов. Некоторые пытались бежать, но эти попытки редко были успешными, так как люди были уже слишком слабы и измучены.

У них просто не было сил на побег. А за более крепкими постоянно следили солдаты.

Становилось все холоднее. Удлинялись дни и укорачивались ночи. Вдоль дороги потянулись сосны и ели. Мелькали зоны, окруженные колючей проволокой и сторожевыми вышками. Везут на Север – поняли несчастные люди. Куда? Что там их ждет? Наверно именно такие вопросы задавали мой дедушка и члены его семьи, как и их невольные попутчики. Впереди была полная неизвестность. Неизвестность, которая пугала и не давала никакой надежды на будущее. Уповали только на Господа… «Люди тихо молились… если молитвы были слышны, солдаты грозились отделить детей от родителей». (Паулина Мотечене).

Через восемь ужасных утомительных суток эшелон оказался в районе станции Кожва. Там всем депортированным дали один день на отдых, а потом  отконвоировали на пароход «Сыктывкар», стоящий у берега реки.

«Первый раз увидел такую большую реку и такой большой пароход. Разместили нас в нижнем помещении, где были маленькие круглые окошки» (дедушка).

После погрузки этапа пароход отошел от берега и пошел вверх по течению. Узников наконец накормили. «Были голодные. Помню давали испорченную с нехорошим запахом рыбу, всем по норме» (дедушка). «Давали суп из крапивы, хлеба по маленькому кусочку в день и снова этой с большим запахом рыбы». (Паулина Мотечене).

Через двое суток этап прибыл в село Дутово. Дальше пароход идти не мог, так как в реке Печора воды было мало. Людей перегрузили на берег и стали ждать мелкосидящих барж, чтобы можно было ехать дальше. Ждали около недели или двух недель. Люди начали тяжело болеть. Больных с каждым днем становилось все больше. Обессиленные, исхудавшие, живущие уже почти месяц в антисанитарных условиях люди и так были не в состоянии продолжать этот мучительный путь. Теперь же они должны были еще бороться с холодом и мошкой.

«Я была уже не ходячая. Лежала на земле. Брат сделал для меня затишье от ветра. Вокруг комарье, мошка, мухи. Ручки еще шевелились и я с веточкой изгоняла их». (Паулина Мотечене).

И вот прибыли четыре баржи.  «…Обнаружено: Баржа обычная товарная. Без палубы, с крышей. Печей, баков для кипятка и вообще для воды нет, равно и кипятильника. Котлов и прочей посуды для приготовления пищи нет…» (НАРК, Ф 136, Оп. 1, Д. 229 «Надзорное дело о смерти ссыльных при этапировании». Л. 5-6).

Людей погрузили в трюмы и баржи пошли вверх по Печоре. Узников почти не кормили и не поили. Уборной не было.  «В разных местах баржи большое количество экскрементов - кала, мочи и мусора…» (НАРК, Ф 136, Оп. 1, Д. 229 «Надзорное дело о смерти ссыльных при этапировании». Л. 5-6).

Люди стали умирать. Сначала эти смерти были явлением необычным. Потом к ним привыкли. Трудно не привыкнуть к смерти, когда сталкиваешься с ней лицом к лицу каждый день.  «Начали болеть, потому что пили ту самую воду, в которую испражнялись. Умирали люди, особенно мужчины. Сколько тогда пришлось увидеть умерших…». (Паулина Мотечене).

Мертвых подымали из трюма и складывали на корме, чтобы захоронить на берегу. Когда трупов становилось слишком много – часть тел просто сбрасывали в реку.

«На корме баржи собрано в кучу 21 труп и внизу среди ссыльных два трупа, всего 23 трупа. Из них 22 мужчины и один труп женщины. По возрасту, приблизительно 6 трупов 25-30 лет, остальные 50-60 лет. Признаков насильственной смерти на трупах не обнаружено. Все имеют общий признак - истощения (отсутствие подкожножирового слоя, выступающие контуры костей, стянутые и запавшие щеки и живот, землисто-бледный цвет кожных покровов)». (НАРК, Ф 136, Оп. 1, Д. 229 «Надзорное дело о смерти ссыльных при этапировании». Л. 5-6).

К берегу баржи приставали тогда, когда накапливалось много умерших, и надо было их захоронить. Живых тогда выпускали на берег. Но и эти редкие остановки только добавляли страдания. Каждый день какой-нибудь семьи был наполнен горечью очередной потери.

«Люди падали как листья. Мужчины не успевали снимали штаны, болели животы все время. Они залезали в воду и там стояли или сидели в воде. Ехали с похожего возраста девочкой Онуте Брожите. Играли на берегу. Она как закричала: «Смотри, упал. Подбежали к этому человеку, а он уже не живой. Оказалось, это был Онутин отец». (Паулина Мотечене).

Кто-то бежал. Охрана на это внимания не особо обращала. Куда денется истощенный физически и больной человек. Повяжут в первой же деревне, куда он обязательно придет. Не в первой, так во второй. Или сгинет в лесу. Иногда на берегу оставляли и особо истощенных, но еще живых людей. Указывали им направление на ближайшую деревню и баржи отходили от берега. Смогут дойти, повезло. Не смогут … «Где-то между Митрофаном и Покчей оставили мы и наших бабушку и дедушку Казимира.

Их высадили первых на берег из нашей родни. Не помогли ни материны слезы, чтобы их везти вместе с нами. Высадили их как стояли. В связке давно уже и хлеба куска не было. Жена дяди успела передать подушку с одеяльцем. Плакали они, плакали и мы все потому, что видели, что бабушка еле ходит. Казалось, она тут же и упадет». (Паулина Мотечене).

И опять тянулись вдоль борта бесконечные берега, покрытые лесом. Баржи все шли и шли вверх по Печоре. Только прибыв к Скаляпскому песчаному перекату (деревня Скаляп, 18 км от Троицко-Печорска) они остановились. Вода была низкая. Баржи дальше идти не могли. Стали ждать высокой воды.

Места пошли глухие и людей выпустили на берег. Но уже похолодало, пошли частые и обильные дожди. И люди предпочли жить на баржах. Мерзли, болели, умирали. Умерших хоронили тут же – на берегу.

Через десять дней вода в реке поднялась и баржи пошли дальше, оставив на берегу 12 холмиков – 12 могилок умерших людей. В том числе там похоронили и мою прабабушку Елизавету Бучене (1869 г.р.).

Через сутки баржи с остатками этапа подошли к Троицко-Печорску. Людей высадили на берег, провели медицинское обследование и распределили по населенным пунктам. «Остальных, …по роду заболеваний не нуждающихся в стационарном лечении (истощение, старость, язвы, фурункелез) и могущие быть излечены амбулаторно при улучшении питания, оставлены … для дальнейшего следования». (НАРК, Ф 136, Оп. 1, Д. 229 «Надзорное дело о смерти ссыльных при этапировании». Л. 5-6).

Дедушке и его родным повезло, что их этапировали по маршруту Кожва – Троицко-Печорск (прямо по Печоре), а не по маршруту Котлас (по рекам Северная Двина, Вычегда, Сысола) - Усть-Кулом (пешком через тайгу) - Троицко-Печорск. На этом маршруте число ссыльных, умерших от истощения и болезней было гораздо больше.

«Из Сыктывкара было направлено два этапа…всего - 807 человека. Померло в пути…всего - 122 человека. Убежало в пути…всего - 116 человек. Оставлено по слабости и болезени…всего - 243 человека. Прибыло в распоряжение Тр.-Печорского РУМ (Районное управление милиции) …всего - 352 человека. Померло в Тр.-Печорске - 62 человека. Передано в распоряжении Нарсуд II уч. - 3 человека. Находятся в больнице - 32 человека. Всего находятся на карантине - 241 человек. Находятся в отлучке/бегах - 14 человек…». (НАРК, Ф 136, Оп. 1, Д. 229 «Надзорное дело о смерти ссыльных при этапировании». Л. 5-6).

***

Ссыльные литовцы были расселены в окрестностях Троицко-Печорска (Усть-Ляге, Лева-Керки, Мишкин-Ёле, Большой Ляге, Усть-Илыче, Паде-Иване) и в самом Троицко-Печорске. Дедушка со своими родными попал в Усть-Лягу.

«Нам дали лошадь, чтобы довести до бараков вещи, которых у многих не было, в том числе и у нас». (дедушка). «Все вещи, которые с ними были мы выменяли на хлеб и картошку с рыбой в Троицко-Печорске. Поэтому шли налегке» (Паулина Мотечене).

Примерно 15-16 августа ссыльные прибыли в поселок. «Разместили нас в бараках». (Паулина Мотечене). «Всех литовцев поселили в одной комнате барака (36 кв. м). Всего в этой комнате проживало 37 человек. Это были семьи: Урбас (3 человека), Кивиле (4 человека), Буткус (3 человека), Матулис (3 человека), Помку (4 человека), Палуаускас (2 человека), Рамонас (4 человека), Киселюс (3 человека), Чуджинскас (3 человека), Миколайтис (4 человека), Чучкус (2 человека). С семьями жили два одиноких человека Мотескайтас и Бочките» (дедушка).

Получается, что на одного человека не было и одного квадратного метра пространства. «Ночью на полу не было куда пылинке упасть. Все было занято, а если кому-то нужно было выйти, то всем приходилось вставать, чтобы освободить ему дорогу. За первую зиму умерло 12 человек и уже летом и на вторую зиму в комнате стало посвободнее» (дедушка).

На следующий день после расселения все ссыльные были разбиты по бригадам и отправлены на работу. «Взрослых всех заставили рубить лес. Мужчины валили деревья, а женщины обрубали сучья». (Паулина Мотечене).

Работать заставляли даже маленьких детей, чтобы те отрабатывали свой хлеб. «Братик (в коротких штанишках, босой, потому что другой одежды и обуви не было) был назначен отмерять и отмечать кто сколько заготовил дров. Эти дрова были предназначены районному центру. Комары и мошка не давали покоя, а сучья не давали свободно ходить босиком». (Паулина Мотечене).

Никого из начальства не волновало, что большая часть ссыльных разута и раздета. Дедушка был босой, без головного убора, как и многие другие депортированные. Одежду и обувь он променял на продукты еще в Троицко-Печорске.

«Шли на работу кто и как в чем мог одеться. У меня почти ничего из одежды не было, за исключением того, что дала…одна хорошая женщина Криаучиунене Кири. У нее был маленький ребенок. Она дала нам две подушки, одеяло, ботинки, кружку и шапку» (дедушка). «Одеться было не чем. Мать на голову завязывала клетчатую скатерть, в которую в Литве солдаты кое-что завернули. Обуть дали гиндюры. С наружи их обматывали тряпьем, чтобы они не упали с ног и был бы теплее. Снегу было уже более метра». (Паулина Мотечене).

Дедушке в это время было еще только 14 лет, но работал он наравне со взрослыми мужчинами.

Работа была тяжелая. Одежда и обувь очень быстро приходили в негодность. Поэтому по вечерам его мать и сестра чинили ему одежду и обувь. А не работать было нельзя. От работы зависел размер пайки ссыльного.

«Месячный паек ссыльного тогда состоял из 2,2 кг муки, 2,2 кг мяса или рыбы, 0,5 кг масла, 0,7 кг сахара. Хлеб выдавали ежедневно: работающему – 700 г, ребенку – 400 г, старому – 300 г. Вот и все, на что человек мог рассчитывать». (Паулина Мотечене). «Постоянно мне помогали добрые люди. Вот и тогда был один старик-одиночка Мотескайтис, который ухаживал за лошадьми. Он приносил нам то кирзы от хомута, то овса приносил из конюшен, который мама и сестра чистили, а затем варили. Это была хоть небольшая, но добавка к пайку, который в то время выдавали» (дедушка). 

Не работающий лишался даже этого. Исключение делалось только для сильно больных людей. Но в поселке не было медицинских работников, самых элементарных медикаментов и медицинских принадлежностей. Не было даже термометра для того, чтобы измерить температуру. Поэтому не было и тяжелобольных. Все, кто сильно болел, считались симулянтами и поступали с ними очень жестоко. Охрана и бригадиры, нанятые из числа уголовников, издевались над ними.

«Жил в поселке Усть-Ляге рабочий, отец большой семьи, в которой было семь детей, по фамилии Живаткаускас (1905 г.р.) так вот, он сильно заболел и не смог идти на работу, а мастер Рубцов Василий пришел утром в бараки приказал выбросить больного с койки и забрать у него постель. Человек собрал последние силы и пошел на работу. Там ему стало сильно плохо. Товарищи посадили больного на сани и повезли в поселок. По