Авторы
26 июля исполнилось 150 лет со дня рождения Бернарда Шоу, драматурга, публициста, остроумца, парадоксалиста, борца за права человечества и обязанности людей.
Экзаменационные вопросы по творчеству Бернарда Шоу всегда были для студентов-театроведов чистым наказанием. Во-первых, Шоу прожил длинную (1856-1950) жизнь и успел написать очень много разных произведений. Во-вторых, пьесы его, особенно поздние, - громоздки, многословны и в сюжетном смысле не сказать что увлекательны.
Но главное - пьесы Шоу представляют редкую для русской театральной эстетики и вообще для русской культуры разновидность театра идей. Причем идей по преимуществу социальных. О положении женщины, о положении рабочего класса, о войне и мире, о том, как государство богатеет и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет. Все это казалось скучным. Разве для этого существуют сцена и искусство? Да еще на рубеже веков, когда вокруг пышным цветом цветут модернизм, эстетизм и дендизм еще не канул в Лету. Шоу всем своим творчеством настаивал - для этого.
Он начал как неудачливый романист (из пяти толстенных романов ни один не остался в истории литературы), а продолжил как удачливый журналист. И драмы, которые он стал писать уже после рецензий и статей, были логичным продолжением его журналистики-публицистики. Шоу попытался доказать, что интерес в пьесе могут представлять не интрига и сюжет, а идеи как таковые. Его герои, конечно, не сидят на месте, а ходят туда-сюда, влюбляются, ревнуют, разоряются, изменяют женам, но все это нужно лишь для того, чтобы в какой-то момент предоставить им слово в ходе стихийно возникших общественных прений.
Даже самая известная, ставленая-переставленая, превращенная в мюзикл пьеса "Пигмалион" в оригинальном своем виде есть не что иное, как драма идей, наилучшим способом упакованная в историю о встрече социально чуждых мужчины и женщины. Шоу потратил немало слов и общественного темперамента, чтобы развеять у читателей всякую надежду на брак Хиггинса и Элизы Дулиттл. Он беспокоился, что упаковку пьесы примут за ее суть. (Кстати, правильно беспокоился: об идеях все давно позабыли, а сюжет оказался бессмертным.) Что уж говорить о таких его пьесах, как "Женева", "Человек и сверхчеловек", или совсем ранних - "Дома вдовца" или "Профессия миссис Уоррен". Это дискуссионный клуб чистой воды.
Шоу был социалистом, фабианцем, горячо приветствовал революцию в России, приезжал в СССР и наивно поверил в реальность потемкинских деревень сталинского образца. В общем, он был типичный европейский левак со всем вытекающим из этого опасным идеализмом: когда ему говорили о голоде в России, он уверял, что никакого голода нет, потому что его там кормили черной икрой. Но пьесы его не есть просто рупор его идей. Они — именно дискуссионный клуб. Шоу умеет создать обстановку полемики. На всякий аргумент найти контраргумент. Всякий тезис подвергнуть сомнению. Он не просто драматург, он еще искусный модератор. Я собрал вас, господа, чтобы вы обсудили следующие проблемы...
Традиция, созданная Шоу, получила свое продолжение, во-первых, в виде бесконечных телевизионных ток-шоу. Во-вторых, в феномене так называемой court drama, пережившей подлинный расцвет в американском кино ХХ века. Там ведь существует немыслимое количество фильмов, действие которых происходит в суде. Адвокаты и прокуроры, свидетели обвинения и свидетели защиты, судьи и подсудимые борются за свое видение ситуации. Но самое удивительное, что драма идей не умерла и в самом европейском театре. У нас, не считая нескольких лет перестройки, она мертва. Так же как не наполнено никаким смыслом для русского кинематографа понятие court drama.
Там, на Западе, родине гражданского общества, Шоу еще продолжается. У нас, в стране вялотекущего консенсуса и смехотворного парламентаризма, он никогда по большому счету и не начинался.
Софья Толстая в спектакле - уставшая и потерянная женщина, поглощенная тенью славы своего мужа. Они живут с Львом в одном доме, однако она скучает по мужу, будто он уже где-то далеко. Великий Толстой ни разу не появляется и на сцене - мы слышим только его голос.
Вы садитесь в машину времени и переноситесь на окраину Екатеринбурга под конец прошлого тысячелетия. Атмосфера угрюмой периферии города, когда в стране раздрай (да и в головах людей тоже), а на календаре конец 90-х годов передается и за счет вида артистов: кожаные куртки, шапки-формовки, свитера, как у Бодрова, и обстановки в квартире-библиотеке-троллейбусе, и синтового саундтрека от дуэта Stolen loops.
