22.06.2006 | Архив "Итогов" / Наука

Э, ври-ка!

Абстрактные понятия материализуются нечасто

История с "геном счастья" и прочими психогенетическими находками последних лет закончилась тем, чем и должна была закончиться, - первоначальные сенсационные результаты не подтвердились. Это как нельзя лучше соответствует нынешнему разочарованно-опасливому отношению общества к науке: дескать, возможности ее принципиально ограничены, в частности, человеческая душа вообще не подлежит изучению научными методами.

Послесловие для Стенгазеты Этот текст был написан как комментарий к переводу статьи научного обозревателя журнала Newsweek Шарон Бигли о принципиальной некорректности таких понятий, как «ген счастья». С тех пор прошло почти десять лет - и каких! Научившись вставлять, вырезать или выключать определенные гены, ученые превратили их в мощнейший исследовательский инструмент, позволивший узнать много нового о том, как работает живая клетка. Именно в эти годы, например, стали понятны молекулярные механизмы памяти, выяснен механизм действия множества химических сигналов-регуляторов. Сегодня молекулярные биологи строят сложные целостные модели, в которых проигрываются возможные взаимодействия клетки с сотнями и тысячами индивидуальных веществ. Но укоренившаяся манера напрямую связывать единичный ген со сложной функцией никуда не делась, несмотря на предупреждения ученых и компетентных журналистов. Только за последний год с небольшим довелось прочесть об открытии или идентификации «гена альтруизма», «гена лени»,  «гена любви к пиву», «гена первого вздоха», «гена курения», «гена религиозности», «гена любви к матери», «гена поцелуев», «гена ума», он же «ген слабоумия»... Читая эти термины, я все надеюсь, что кто-нибудь когда-нибудь откроет ген прямолинейного мышления. И разработает технологию его блокирования.

На самом деле могущество или ограниченность науки имеют такое же отношение к проблеме "генов комплексных черт", как оптические характеристики очков - к возможности получше разглядеть примерещившегося зеленого чертика.

Никакой прибор или метод не поможет исследовать то, что не содержится в природе объекта исследования, а привносится в него субъектом. Уже сама массовость поиска и особенно обилие возгласов "Эврика!" (при весьма туманных, как выясняется, фактических данных) показывает, что мы имеем дело не просто с гипотезой, от начала до конца порожденной индивидуальным интеллектом. На поиск роковых генов ученых толкнула сама ментальность европейского естествознания Нового времени.

Важнейшей чертой последнего была аналитичность: любое изучение объекта начиналось с разделения его (реально или мысленно) на какие-то составляющие. Мыслители разных стран и веков метали громы и молнии, доказывая несводимость целого к сумме частей и злорадно регистрируя случаи, когда такой подход уничтожал сам объект исследования. Однако для нашего сюжета интересней разделение объекта исследования даже не на реальные части, а на абстрактные характеристики, которые затем мыслятся как самостоятельные сущности. Помните, как в школьном учебнике физики рисовали колебательный контур? Вот у нас значок конденсатора - это емкость всего контура, вот соленоид - это его индуктивность, а вот резистор - это омическое сопротивление...

Беда не в том, что такое рассмотрение убивает целостность - в анализе точно рассчитываемых систем оно часто оправдывало себя и даже оказывалось необходимым.

Беда в том, что представление о предмете как о наборе независимых и легко отделимых друг от друга абстрактных качеств стало привычным. То, что оно нигде не формулировалось, лишь делало его неуязвимым для рефлексии и критики.

В этом смысле открытое выдвижение принципа "один ген - один недуг" оказалось полезным - сформулированный в явном виде, он немедленно обнаружил свою сомнительность.

Впрочем, он, вероятно, никогда и не был бы выдвинут, если бы не два гигантских достижения биохимии. Когда-то мольеровский доктор Диафуарус объяснял, что опиум усыпляет потому, что в нем содержится "фактор усыпления" - virtus dormitiva. Два века образованная публика хохотала над этой тавтологичной бессмыслицей, пока не выяснилось, что таковой virtus в маковом соке действительно содержится (собственно, их там целый букет, virtus'ов этих, но наибольшую известность получил самый сильный - морфин), что его можно выделить, очистить, установить молекулярный вес, элементный состав, структуру молекулы и даже попытаться понять, почему он так действует на человека. Львиная доля всех биохимических исследований (особенно связанных с фармацевтикой) за последние полтораста лет представляет собой выделение и изучение "действующих начал". Для человека, не имеющего химического образования, все эти седуксены и пургены суть не что иное, как абстрактные функции ("успокоительное", "слабительное", "потогонное" и т. п.), материализованные в удобной расфасовке.

А в середине нашего века подоспела и вторая великая победа подхода "материализованных качеств": было выделено не больше не меньше как вещество наследственности. Оказалось, что это сложнейшее явление, эта абстрактная философская категория в живых организмах жестко привязана к конкретным линейным полимерам и почти не подвержена влияниям всех остальных составляющих нашего тела. Более того - выяснилось, что все неповторимые и невыразимые нашим языком наследственные черты вроде фамильного характера или поворота головы на самом деле полностью передаются нуклеотидными "буквами" и "словами", словно инструкция по сборке шкафа. Ну как было после такой удачи не поискать "молекулы памяти" (помните "обучающие таблетки" из фантастики того времени?), "гены счастья" и прочие философские камни?

Сегодня, как видно из статьи Шарон Бегли, обольстительные миражи понемногу рассеиваются. Видимо, подход, принесший столь великолепные результаты, исчерпал свои возможности - по крайней мере, в данной области знания.

Механизмы, лежащие между цепочкой азотистых оснований и чертами личности, оказались слишком сложны. Чтобы представить, о чем идет речь, обратимся к одному такому механизму - из числа самых простеньких. С прошлого века в физиологической литературе люди-альбиносы характеризовались весьма противоречиво. Некоторые из них отличались повышенной возбудимостью, агрессивностью, сексуальностью и т. п., в то время как другие обладали темпераментом дохлой рыбы. Связь обоих взаимоисключающих синдромов с альбинизмом стала понятной, когда выяснилась биохимическая подоплека последнего.

Альбинизм развивается из-за отсутствия в организме меланина - пигмента,окрашивающего наши волосы, глаза и кожу. Меланин образуется в организме из вещества под названием диоксифенилаланин (ДОФА). Из него же вырабатываются катехоламины - гормон адреналин и целый ряд нейромедиаторов, работающих, в частности, в тех отделах нервной системы, которые связаны с регуляцией тонуса, организацией ритмических движений, реакциями страха и ярости и т. д. Каждое из этих превращений совершается специальным белком-ферментом, кодируемым своим отдельным геном (иногда и не одним). Если ген дефектный, в организме не будет соответствующего фермента и как следствие - продукта совершаемой им реакции.

Если отсутствует фермент, производящий ДОФА, в организме не будет ни меланина, ни катехоламинов (точнее, содержание последних будет резко снижено). Если же нет того фермента, что превращает ДОФА в меланин, то меланина не будет, а вот катехоламинов будет больше нормы, так как весь ДОФА пойдет в них. Носители обоих дефектов будут выглядеть совершенно одинаково - альбиносами, но по темпераменту будут отличаться, как "лед и пламень". Таким образом, мы видим, что внешний признак контролируется двумя (на самом деле - куда большим числом) независимыми генами, каждый из которых к тому же сильнейшим образом проявляется в совсем другой сфере. Очевидно, что для понимания подобных механизмов (а речь идет, повторяю, об одном из самых простых и потому уже выясненных), выражения типа "ген того-то" выглядят скорее помехой, чем рабочей терминологией.

Тем не менее сообщения о вновь открытых "генах чего-то" продолжают поступать с завидной регулярностью. И стимулируют их не только привычка ученых мыслить качества объекта как самостоятельные сущности или помянутое доктором Китчером стремление свести сложные проблемы к простым решениям. К сожалению, на тот же путь исследователей толкает действующая система стимулирования науки, ориентированная на конкретный и быстрый результат.

Источник: "Итоги", №30, 03.12.1996,