03.05.2006 | Театр

Сорокин в комиксах

Фестиваль NET привез два спектакля рижанина Алвиса Херманиса «Долгая жизнь" и "Лед"

Фестиваль NET уже однажды привозил спектакль рижанина Алвиса Херманиса. Семь лет назад мы увидели ироничный, абсурдный и почти бессловесный «Поезд-призрак».

Потом в Москве показали «Ревизора» Херманиса, где гоголевский текст был погружен в густой быт провинциальных советских семидесятых, и история развивалась в горкомовской столовке с гремучими кастрюлями и поварихами в мохеровых беретах. Ностальгии и нежности к краю непуганых толстяков в том спектакле Нового Рижского театра было не меньше, чем юмора.

«Ревизора» быстро расхватали европейские фестивали и Алвис надолго исчез с московского горизонта. Как говорили организаторы фестиваля NET: «Мы много раз хотели привезти Херманиса, но за эти годы он стал настоящей европейской звездой, график гастролей его спектаклей расписан надолго вперед, так что решено было не приурочивать приезд НРТ к фестивальному ноябрю и сделать его специальным событием».

Привезли два спектакля. Во-первых, «Долгую жизнь» - бессловесное произведение, об одном дне из жизни пятерых глубоких стариков в латышской коммуналке. Этот спектакль,  настоящий европейский хит последних лет, объездил уже 20 стран, а в этом году будет показан в официальной программе Эдинбургского фестиваля, где лет 15 не было не одной постановки с постсоветского пространства. И, во-вторых,  «Лед. Коллективное чтение с помощью воображения в Риге» по роману Владимира Сорокина.  Это тоже спектакль не простой – первые две его версии Херманис делал в Германии, сначала во Франкфурте и, уже совсем грандиозную, – на фестивале Рур-Триеннале, где в спектакле, показанном в огромном индустриальном пространстве, участвовала масса народу, включая местных рабочих. На этом фоне рижский вариант «Льда» сам Алвис называет «крупным планом».

Трудно представить себе постановки различнее, чем «Долгая жизнь» - с ее психологической подробностью, трагизмом, апелляцией к  реальной жизни, и «Лед…» - целиком существующий на ироничной территории современного искусства, среди масскульта и интеллектуальных парадоксов, где дурашливые актеры ни на минуту не дают забыть, что все это – только представление, игра ума и слов.

«Долгую жизнь» показывали на «сцене под крышей» Театра имени Моссовета. К местам в зале вели по узкому коридору, заставленному всяким хламом, рваными сумками, пыльными пустыми банками и т. д.,  как всегда бывает в коридорах коммуналке. Головой задевали развешенное на веревке мокрое белье. В нос бил кислый запах старья – все здесь имело настоящую историю (Алвис рассказывал, что в Риге вещи им разрешали брать из квартир умерших одиноких стариков). Облупленная стена дома отделяла зал от сцены, а когда рабочие разбирали ее, мы оказывались в темноте. Но это была шевелящаяся и звучащая темнота старческого сна, какая бывает в больничных палатах или домах престарелых, отовсюду слышалось, как ворочаются, кряхтят, сопят, храпят, пукают во сне старики.

В  этом доме без перегородок жили две семейные пары и одинокий старик. Их играли молодые актеры безо всякого грима, но угадать молодость в этих шаркающих, присвистывающих при дыхании людях, с обвислыми губами, водянистыми глазами и костистыми коленками в спущенных чулках, - было невозможно. Алвис говорил: «Теперь мало кто умеет делать этот трюк с перевоплощением». Мы видели, как старики просыпаются, когда вставать им, вроде, незачем, но надо. Каких сил стоит перелезть через лежащего с краю мужа, чтобы спустить ноги в тапочки. Как каждое движение требует огромного усилия, а сил нет. Как невозможно без помощи попасть рукой в рукав. Остановился - долго бессмысленно смотрит в одну точку. Сел - тут же уснул. Голова закинута, нос заострился и кажется, что уже умер. Стыда нет, мыслей нет - только физиология, только усилие жизни. Обвислые лицевые мышцы не собираются в «выражение лица» - выражения нет, лицо похоже на посмертную маску.

По утрам, когда им, каждый раз заново, нужно принимать решение жить, собирая себя буквально по кускам, смотреть на эти усилия почти страшно. И все время думаешь: только бы не дожить до такого.

Потом они как-то привыкают, приноравливаются к новому дню.

Для этого спектакля очень важно узнавание деталей быта, который, в сущности, не отличается от нашего. Ободранная тахта портного, где под простыню подложена клеенка. Люстра со стеклянными висюльками, полосатый матрас, розовое байковое одеяло, шаткий сервант. Узнаем свои вещи: у меня были такие же весы, а у соседки – чашка из того же сервиза. В горе лекарств у кровати узнаю фарингосепт. Унитаз с ржавым, неработающим бачком высоко на трубе. Сливать приходится из ковшика. В ванной -  висят на веревке мокрые дамские штаны с начесом и комбинация, когда-то, видимо, розовые, а теперь застиранные до серости. С раннего утра работает радио. Пузатый телевизор плохо показывает, но ужасно свистит.

Бог знает, есть ли дети у этих стариков, а если есть, то где они. Но к вечеру старики и сами превращаются в детей. Дарят портному на день рожденья собственноручно, с помощью презерватива, сделанный и раскрашенный акварелью подсвечник. Поют под караоке. Развеселившись от водки, играют в прятки. И засыпают безгрешно, взяв в кровать куклу и уткнувшись друг в друга носами.

«Лед» - это совсем другая история.

«Лед» показывали в «Газгольдере» - в галерее Якута, не отапливаемой круглой башне среди огромного завода.  Там было так холодно, что устроителям пришлось договариваться о спонсорстве с водочной фирмой – зрителей надо было в антракте трех-с-половиной-часового спектакля поить, чтобы не вымерли. Спонсором была водка «Снежная королева», так что все сошлось.  Галерею завесили огромными фотографиями, на которых множество людей обнимались в разных пространствах – на площадях, в церквях, библиотеках, банках, супермаркетах, вокзалах, в бассейне. Рядом висели такие же огромные фотографии молодых актеров НРТ с книгой Сорокина в руках. Зрители амфитеатром сидели вокруг круглой сцены-арены. На ней были только стулья и актеры с книгами Сорокина. Все начиналось как читка.

Нас заранее предупреждали: имейте в виду, там все всерьез. Алвис рассказывал, что Сорокин, давая советы перед постановкой, настаивал, чтобы иронии не было. И не хотел, чтобы спектакли везли в Москву – «не поймут». Поняли или нет – не знаю: в антракте из ледяного зала ушла чуть ли не половина зрителей, но те, кто остались – вызывали актеров без конца.

Умный Херманис не стал ставить спектакль про братство, избранных, звездный лед и тому подобное. Он сочинил постановку про манипуляцию людьми, где «Говори сердцем» становится удачно выбранным слоганом, как некогда у нас «Голосуй сердцем». И вот еще что важно: он поставил мультимедийный спектакль, смысл которого не только на сцене. Он высекается из картинок на стенах, из действий актеров с простыми предметами – где машину изображает стул, а ледяной молот – это пластиковая бутылка из-под воды. Из джентльменского набора русского рока от Цоя и Гребенщикова до «Би-2» и «Пятницы», со сквозной темой любви и льда, вроде «замороженными пальцами в отсутствии горячей воды» Земфиры в момент почти апофеоза. И – самое главное – из розданных зрителям альбомов с комментирующими действие картинками.

В первой части, где речь идет о том, как «будят» ледяными молотами троицу москвичей, зрителям дают альбомы с фотографиями, складывающимися в комикс на тот же сюжет, только как бы в реальной обстановке: в лесу, в больнице, ресторане. И, как положено, - с кровищей и ледяными молотами.

Только там, где по сюжету – фирменная сорокинская «порнография», в альбоме идут листы с рисунками, сделанными в манере настоящего порнографического комикса. Мы косимся на них, когда актеры со скотским серьезом зачитывают по книжке текст Сорокина, скачут на стульях, изображая половой акт и выжимают на себя воду из бутылки, имея в виду эякуляцию. Ясное дело, на сцене все одеты.

Во втором акте для тех, кто еще не понял, о чем речь, все окончательно становится на свои места. На сцене – вторая часть романа бывшего авангардного писателя, рассказ сестры Храм о том, как «будили братьев» в военной Германии и сталинской России. Тут в тексте сквозь пафос уже почти совсем не пробивается знакомая сорокинская глумливая интонация. Но в альбомах, которые нам раздают, чтобы прокомментировать действие, все  эти целомудренные рассказы проиллюстрированы совершенно порнографическими картинками, где грудастые девки без трусов постоянно,  независимо от ситуации, раздвигают ноги, а все немецко-лагерные сюжеты имеют классический садо-мазо вид. И все это, честно говоря, очень смешно, как всегда смешна порнография, если ее не использовать по прямому назначению, да еще в пафосном контексте.

На сцене в это время рвущиеся к «братской любви» персонажи доходят почти до оргии, они сплетаются в клубки и катаются по полу, «разговаривая сердцами», а человек, в микрофон рассказывающий им о небесном льде, ведет себя, как исступленный проповедник в секте. (Кто-то узнал в нем Хаббарда и говорил, что «раздаточные материалы» - классический метод работы дианетики).

На финал зрителям раздали настоящие семейные альбомы. Они начинались с фотографий белокурой женщины в военной форме, а дальше – классически: однополчане, «Привет с Урала, 1958 год», засушенные цветочки, групповое фото в Крыму, вырезки из журналов, и только в конце – отдельно цветная фотография ряда поп-артовских портретов, где все блондины, от Мадонны и принцессы Дианы до Путина и Гейтса. На сцену к этому моменту вытащили десяток точильных аппаратов и артисты стали точить коньки. И правда: что с ним еще делать с этим льдом? Только кататься. А когда погас свет, снопы искр от точильных колес били вверх фейерверками.

Источник: "Газета.ру", 2.05.06 (в сокращении),