Авторы
Узнав, что я иду на конференцию «Развитие биотехнологий: вызов христианской этике», один коллега переслал мне официальный пресс-релиз другого мероприятия, также проходившего под эгидой Московской патриархии и посвященного вопросам демографии.
Из этого документа я узнал, что «православный ученый» – это человек, который признает телегонию (то есть существование «гадюк семибатюшных», в геном которых внесли свой вклад несколько отцов), видит в молекуле ДНК непосредственную речь Творца и считает, что стресс или беременность могут и в отсутствие вируса СПИДа (в реальности коего он вообще сомневается) привести к появлению в организме специфических антител на него.
Особенно удручающим было то, что, судя по злополучному пресс-релизу, ни единого хотя бы относительно здравого доклада на том форуме не было.
Поэтому я был приятно удивлен уже самим составом участников конференции, которую посетил сам. Среди них было значительное число сотрудников самых респектабельных академических институтов и практикующие врачи. Другую часть собравшихся в конференц-зале гостиницы «Даниловская» составляли православные клирики – иные из них тоже на удивление грамотно оперировали понятиями современной биологии и знали на память частную эмбриологию человека. В работе форума (финансово поддержанного фондом имени Конрада Аденауэра) участвовало также немало представителей католической и протестантских церквей Германии и немецких ученых-гуманитариев.
Разумеется, и в выступлениях участников конференции не было ни телегонии, ни дезоксирибопятикнижия. И когда митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл заявил о категорическом несогласии церкви с идеей «клеймления людей» (то есть снабжения их тел неотделяемыми идентификаторами личности) и заранее потребовал для граждан права на отказ от вживления каких бы то ни было чипов, я готов был подписаться под каждым его словом. Другой тезис владыки Кирилла – о том, что грех есть феномен физический, влияющий на состояние и взаимодействия материальных тел – звучал, конечно, куда более странно. Но, в конце концов, наши организмы – тоже материальные тела, и медицине известно, что у людей, регулярно совершающих то, что сами они считают неправедным, повышен риск заболевания целым рядом серьезных болезней.
Однако по мере работы конференции на ней все отчетливее звучала некая тема, странная не только с точки зрения «либерального секулярного гуманизма» (многократно и всегда с особой неодобрительной интонацией помянутого ораторами), но и с точки зрения самого ортодоксального христианства.
Тот же владыка Кирилл в конце вступительного слова с умилением вспомнил о своем давнем визите к индейцам Амазонии: мол, живут люди нагие и босые, но с чистой душой, умствованиям не предаются, на медицину не уповают – если чем и лечатся, то только травами да корой деревьев. И результат – «они не болеют СПИДом, у них нет Паркинсона, нет диабета, нет катаракты...» Словом, идиллия.
Не будем задавать бестактных вопросов: сколько длится земная жизнь среднего обитателя этого новоявленного Эдема, скольких своих детей он успевает похоронить, какая доля женщин счастливого племени не переживает первых родов и т. д. Но заметим: эти блаженные существа живут не только без медицины, но и без Христа и божьего слова. Неужели для православного митрополита даже нетронутое язычество самого архаичного толка лучше современного секуляризованного сознания?
Аналогичное недоумение вызвало выступление председателя Союза православных врачей профессора Александра Недоступа. Почтенный медик категорически осудил то, что отношения врача и пациента из патерналистских все более превращаются в договорные, что врач обязан предупредить пациента обо всех возможных последствиях лечения, что пациент имеет право знать свой истинный диагноз, даже если тот не оставляет надежд... Словом, все основные черты того подхода, благодаря которому западный мир совершает сейчас второй рывок в продолжительности жизни. (Что дело именно в этом, доказывает контрольный опыт: в середине 60-х советская медицина, мало уступавшая тогдашней европейской по оснащенности, отказалась передать пациенту ответственность за его здоровье – и именно с той поры продолжительность жизни в нашей стране прекратила рост.) Ладно, поверим на минутку, что лучше пусть люди умирают лет на 15 раньше, чем могли бы, зато в блаженном неведении (хотя именно христианам вроде бы не пристало уклоняться от знания о смерти). Но список напрасно предоставленных пациентам прав профессор Недоступ завершил правом родственников умершего на отказ от патанатомического исследования. Вот те раз! С тех пор, как безбожным анатомам впервые пришла в голову кощунственная мысль о вскрытии мертвых тел, церковь упорно сопротивлялась сначала допущению, а затем всякому расширению подобной практики. А теперь, выходит, отказаться от нее – грех?
Идея, доведенная до гротеска, звучала и в большинстве других выступлений – пусть не так ярко, но достаточно отчетливо, чтобы можно было ее сформулировать. Это не фундаментализм, не консерватизм, не ретроградство. Это системная оппозиция идее человеческой свободы, личного выбора и ответственности.
Биотехнологии виновны уже тем, что дают человеку новые возможности – и тем самым расширяют его свободу. Дерзкое своеволие можно углядеть даже в невинной перинатальной диагностике, о которой говорили многие участники: можно ли говорить беременной женщине, что у ее плода генетическая болезнь? А вдруг это побудит ее к аборту? И хотя директор аахенского Института гуманной генетики доктор Клаус Церрес все же сделал вывод, что «надо доверять матери», его соотечественники-священники отнеслись к подобным возможностям с явным неодобрением. В просвещенной светской Германии сегодня запрещено уничтожение «лишних» эмбрионов, возникших в результате экстракорпорального оплодотворения (хотя при этом разрешены аборты – чудны дела твои, господи!). Совет вылить эти комочки клеток в раковину германский закон рассматривает как подстрекательство к убийству. Проявив жесткость, церковь сумела сделать свое мнение общеобязательной нормой.
Однако в последние десятилетия обнаглевшая служанка (каковой, по мысли Фомы Аквинского, является наука по отношению к богословию) задает растерявшейся госпоже все более бестактные вопросы. Если вечная и бессмертная душа воссоединяется с телом в момент оплодотворения яйцеклетки, то как быть с клонированием, при котором оплодотворения не происходит вовсе, а человек родиться может? А где находится душа человека, у которого умерла кора головного мозга? Он навсегда лишен всех проявлений психической жизни, но при этом он дышит, его сердце бьется, кровь бежит по жилам, и это может длиться годами. Кто он – живой или покойник?
«У нас нет ответа на этот вопрос», – сокрушенно признал митрополит Кирилл. И немудрено: ни в догматах веры, ни в предании невозможно вычитать ответы на вопросы, создаваемые новейшими технологиями. Богословское знание неизбежно вступает в конфликт с неограниченно растущим и обновляющимся эмпирическим знанием. Но если церковь хочет оставаться живым организмом, куда люди приходят с проблемами, волнующими их здесь и сейчас, то, наверное, она должна пытаться ответить на эти вопросы.
Собственно, на конференции прозвучало и такое мнение. «Кризис – это не только угроза, но и новые возможности. Технологии, о которых мы говорим, – это медицина будущего, и мы должны определить свое отношение к ним, исходя из христианского мировоззрения», – сказал в кратком выступлении с места священник Владимир Соколов.
...По дороге к метро участники продолжали дискуссию. Не обращая никакого внимания на вывеску клиники экстракорпорального оплодотворения у себя над головами.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»
