15.02.2006 | Ворчалки о языке

На страже

Об оговорках-неологизмах

Сидела я тут как-то вечером на кухне и вяло тюкала по клавишам компьютера. А в телевизоре говорящие головы обсуждали актуальное искусство. Оказалось, что я их хоть и вполуха, но все-таки слушала. Потому что вдруг в обалдении уставилась в экран, уловив одну фразу. Речь шла о семидесятых годах и одном левом (в эстетическом смысле) художнике. И вот Леонид Бажанов, руководитель Центра современного искусства, сказал: «Ну, разумеется, он был в конфликте с правозащитными организациями».

Я удивилась. Если бы такое сказали о современном художнике, это было бы еще понятно: скажем, в контексте противоречия между идеалом полной свободы художественного самовыражения и идеалом политкорректности. Но в 70-е годы?? Вроде враг у всех был один, чего делить-то? Нет, делить всегда есть что, и в конфликте может оказаться кто угодно с кем угодно. Но почему же художник, РАЗУМЕЕТСЯ, должен был быть в конфликте с правозащитными организациями? Вот тут моя картина мира зашаталась.

Нельзя было не вспомнить Грибоедова, который говорит, что в его пьесе, кроме Чацкого, нет «ни одного здравомыслящего человека; и этот человек разумеется в противуречии с обществом его окружающим». В школе на уроках литературы особенно упирали на это «разумеется», делая из него вывод о революционных взглядах Грибоедова.

Все эти мысли за доли секунды успели пронестись в моей голове, и тут оратор поправился: «…с правозащитными организациями… То есть с правоохранительными органами». Я выдохнула. Картина мира плюхнулась на место: художника-экспериментатора гнобили власти.

Но как хитро устроен язык! Два таких похожих выражения: тут «право-» и там «право-», тут «защитный», там «охранительный», почти одно и то же, и один и тот же греческий корень в словах «орган» и «организация». А в сумме – вещи почти противоположные. И как досталось в свое время правозащитным организациям от правоохранительных органов! Как раз в 70-е годы.

Надо, впрочем, сказать, что фрагмент «право-» в словах «правоохранительный» и «правозащитный» имеет разный смысл. В слове «правоохранительный» имеется в виду право, право вообще, то есть закон, правопорядок. А в слове «правозащитный» имеются в виду права – права человека. Отдельного человека, и притом вовсе не того, которого видел чукча из анекдота.

Я хорошо помню, как звучало сочетание «права человека» в позднесоветское время. Оно звучало абсолютно диссидентски и связывалось в первую очередь с деятельностью Хельсинкской группы. У многих людей выражение «права человека» вызывало страшное раздражение и отторжение: что, мол, они правда такие идиоты и не понимают? Донкихоты малахольные. Ну какие могут быть у человека права? Как будто не видят, что права есть у государства, а у человека… Все равно, что прийти на избирательный участок и спросить: а этот кандидат от какой партии? А чем его программа отличается от программ конкурентов? С такими вопросами можно было и в психушку загреметь. Права человека. Хельсинкские соглашения. Вы слушаете голос Америки из Вашингтона. Обзор «События и размышления» ведет Наталья Кларксон.

Абсолютно не могу себе представить, чтобы тогда кто-то мог спутать «правозащитные организации» и «правоохранительные органы». А теперь вот такая оговорка стала возможна. Это хорошо или плохо? Как посмотреть. Хорошо, что сочетание «права человека» уже не звучит так утопично и так вызывающе. Плохо, что оно превратилось в очередное общее место.