Часто люди смеются, говоря о словах, которые когда-то пытались проникнуть в язык, да не попали и забылись. А те слова, что удачно в языке обустроились, кажутся совершенно нормальными. Совсем как в анекдоте про смешную фамилию
Зайцев.
Ха-ха-ха,
мокроступы! Какая потеха! Кто мог даже предположить такую глупость, что такое дурацкое слово приживется? А интересно, почему глупость-то?
Самокат и
паровоз прижились — и ничего.
Мокроступы совершенно в том же духе. Повезло бы больше — и никто бы не смеялся, а наоборот потешались бы над тем, какое было когда-то уморительное слово — не то
галоши, не то
калоши. Вместо нормальных обычных
мокроступов.
А какой-нибудь
летчик? Слово используется где-то с 1910 года
(Реалисты на руках перенесли его из экипажа к аэроплану, взобравшись на который летчик на открытом воздухе прочел лекцию об авиации ), но еще в 1912 году Блок называет стихотворение «Авиатор» и использует в нем слово
летун. Видимо, какое-то время слово
летчик казалось странным и искусственным. Наверно,
летчик вместо
авиатор — это было как
мокроступы вместо
калош. Не зря же возникла легенда, что слово
летчик изобрел поэт Хлебников в 1915 году. В 1984 году Б. Слуцкий писал:
Понадобилось перешагнуть порог / небес, чтобы без всяких отсрочек / слово «летун» придумал Блок / и Хлебников чуть поправил: / «Летчик».
Мой любимый сюжет с неприжившимся словом — это печальная история слова
неделимое. Как часто случалось в русском языке, одно и то же слово и заимствовалось, и калькировалось. Часто приживались оба, как-то распределив между собой сферы влияния (как
объект и
предмет). Французское
individu, восходящее к латинскому
individuus (неразделимый, неделимый) было вполне усвоено русским языком
(индивид, индивидуум, индивидуальность). Хотя тоже, между прочим, не сразу приладились, как его склонять-то. Сначала писали:
индивидуов, индивидуам. Ну, потом приспособили — ненужное отрезали, суффиксов прилепили. Однако в языке любомудров стала использоваться и калька -
неделимое,точный перевод этого
individu. Например, у Н.В. Станкевича в письме А.М. Неверову («Моя метафизика»):
Целое природы составлено из неделимых; каждое неделимое живет на основании общих законов, есть часть общей жизни природы… <...> Многие неделимые не сознают себя. В дневнике А.В. Никитенко под 1841 годом:
Не целое живет, а живут неделимые, которые одни могут страдать или не страдать. Заботьтесь же о неделимых, а целое всегда будет, так или иначе хорошо, независимо от вашей воли. В книге К.П. Зеленецкого «Опыт исследования некоторых теоретических вопросов» (М., 1836) читаем, что
Сие-то преимущественное, исключительное начало в истории народа сообщает ему особый его характер, неделимость, национальность и отличает его всем этим от других народов. Значение это просуществовало в русском языке достаточно долго, хотя потом уже в качестве редкого. Так, Даль использует его для толкования слова
особь: Особь — неделимое, индивид; всякое отдельное существо или растенье. А вот дневниковая запись Пришвина:
Реальность в мире одна — это творческая личность (творческое неделимое) . Или вот у Бердяева:
Индивидуум есть неделимое, атом .
Однако в целом можно сказать, что слово неделимое в этом значении в русском языке не прижилось. Причина, видимо, кроется в сбивающей с толку внутренней форме этого слова. Как и латинский прототип, неделимое призвано было выражать идею того, что далее не делится, то есть единицы, или, как у Бердяева, атома, или кванта. Однако из-за внутренней формы это слово тяготело к выражению несколько иной идеи — идеи слитности, цельности, неразрывной связи; то есть не единицы, а единства. Впрочем, и сам европейский прототип слова неделимое оказался носителем двух разных идей, постепенно дрейфуя от «схоластического» понимания в смысле «единица» к «романтическому» пониманию в смысле «единство».
Интересно, что в русском языке эти два понимания для прямого заимствования размежевались словообразовательно: для нас
индивид — это единица общества, его атом, а
индивидуальность — это уникальное единство свойств человека в его цельности и неповторимости. А кальке найти свое место в этом тонком семантическом процессе мешала внутренняя форма, провоцировавшая употребления одного типа, в то время как терминологическое представление о том, что
неделимое — это русский вариант слова
индивид, подразумевало употребления другого типа; и калька так и не была вполне усвоена.
Любопытно, что это слово критиковал уже В.А. Жуковский в заметке конца 40-х годов XIX века «Философический язык»: «Говорят
неделимое, чтобы выразить
individu; едва ли это слово останется в употреблении: оно не выражает вполне соединенного с ним понятия. Неделимость не значит единство; оно означает одну только материальную сторону предмета, только его неразделимость на части. Слово
лицо выражает, кажется мне, его полнее и точнее. Впрочем, понятие
individu не может быть выражено в разных случаях одним и тем же словом; например, мы не можем употреблять слово
неделимое, как французы употребляют свое
individu; никто не скажет:
это неделимое у меня нынче обедает; этот неделимый очень глуп; его неделимость мне несносна. Это понятие должно быть раздроблено на многие выражения:
лицо, личность — когда дело идет о человеке;
единица, единичность — для выражения единства вообще;
неделимость — для выражения единства материального. Не выдаю здесь предлагаемых выражений за счастливую находку; думаю, напротив, что они будут новым доказательством, сколь трудно выдумывать слова отдельно. Слово упрямо и причудливо: его нельзя взять силою; оно прячется от нас, когда мы его ищем и кличем, и вдруг нам является там, где мы найти его не ожидаем. Слово есть откровение».
Слово упрямо и причудливо — лучше и не скажешь. Как мы теперь знаем, русский язык приспособил для описания человека и слово
лицо, и слово
личность, и
индивид, и
индивидуальность, и
индивидуум. А вот
неделимому места не нашлось. А могли бы ведь как ни в чем не бывало говорить:
Меня восхищает его яркое неделимое...
Источник:
"Троицкий вариант", 3 июня 2014 года. № 155,
