Похоже на кино, где мы видим только то, что вошло в кадр. Но, собственно, это и есть кино, в котором Дженни Кёниг – Офелии приходится играть на крупных планах: ужас в глазах, слезы и дрожь как стадии деформации тела и души, кем-то безжалостно смонтированные.

Без этого не объяснишь, отчего гастрольная программа оказалась такой небольшой. И тем не менее, на нынешнем фестивале было о чем рассказать и что показать, поэтому наш припозднившийся обзор NET будт выглядеть прежде всего, как галерея прекрасных фотографий Владимира Луповского.

В сущности, Херманис в «Двенадцати стульях» пытался избыть латышскую вину ХХ века перед евреями, которую он остро чувствует и о которой много говорит, так что роман Ильфа и Петрова стал для него поводом вывести на сцену невероятное разнообразие еврейских типов.

«Репетицию умирания» правильнее было бы назвать уроком выживания, если говорить о зрителе, которому отведена особая роль. Он не сидит в кресле, не смотрит на сцену, он ходит по лабиринту из комнат, натыкаясь на живые экспонаты, девушек, которые смотрят на всякого входящего так, словно хотят что-то сказать, да не могут: на лицах маски и голоса нет.

Барышников выходит из глубины сцены, неся обшарпанный чемоданчик с хромированными уголками, и проходит через центральные двери павильона к залу. Могу себе представить, как на такой фронтальный выход звезды зашлась бы в воплях и аплодисментах московская публика, но рижане молчат. Херманис всегда говорил: «Кто хочет мышцы накачать, приезжайте играть перед латышской публикой — она вообще не реагирует, даже, когда точно известно, что спектакль ей нравится».

Судя по фестивальной афише, два главных театра нынешней российской провинции – Красноярский ТЮЗ и Новосибирский “Красный факел”. А в самом Екатеринбурге наиболее заметной и влиятельной остается эстетика Николая Коляды, распространившаяся и на спектакли Центра современной драматургии, который вместе со старой сценой “Коляда-Театра”, кажется, унаследовал его стиль.