В шестнадцать строк Neither («Ни…») уместилась вся философия экзистенциализма от Кьеркегора до Сартра, апелляции к притче Кафки «Врата закона» плюс ровно то, что нужно было Фелдману для его мерцающей плотной звуковой текстуры, состоящей из множества повторяющихся минималистских пассажей: «нечто неподвижное и плавающее».

Режиссер Алвис Херманис делает в Берлине уже третью постановку, в которой приучает зрителя к «табуированному», как он считает, на немецкой сцене «историзму». Удивляя чем-нибудь западным умом не постижимым, вроде туалета петербургского денди

Где это происходит, когда? Похоже, это все та же Азия, только обвешанная хайтеком, и никакие гаджеты не выведут из обихода проверенные народные средства — зелье, чтоб «красоту извести», да нож под ребро.

Из романтической баллады Вальц и Хоcокава соорудили, быть может, самый жуткий оперный «ужастик» со времен «Поворота винта» Бриттена и одновременно — не слабее балетной «Жизели» — лирическую грезу о любви, не угасающей даже после смерти.

Открытая сцена в лесу смогла вместить 12 тысяч зрителей, желающих увидеть "Дидону и Энея". Но в постановке Вальц слишком много прелестных мелочей, и упускать это барочное изобилие, разглядывать его в бинокль иногда просто жалко.

Альмавива поет серенаду Розине не в привычной атмосфере южной ночи, а под хлопьями снега, ежась от холода. Цирюльник Фигаро, напротив, бодро обтирается снегом, не боясь мороза. Розина, распевая арию, скользит по линолеуму как по льду.