В наши, скажем так, удивительные дни многие из нас почти разучились поражаться или ужасаться, застигнутые врасплох очередными новостями. Потому что каждая новая весть плотным снежным комом сваливается на голову, и мы, как умеем, увертываемся от нее, не успев толком осознать предыдущую. И это, конечно, плохо – это тревожный признак эмоционального оцепенения, блокирующего волю к сопротивлению. Похоже, что именно этого от нас и хотят.

А если учесть, что помимо временно застлавшей информационное небо коронавирусной пандемии, мы все оказались если не жертвами, то по крайней мере свидетелями другой пандемии — пандемии наступательного мракобесия, то и тут во весь рост встает вопрос о необходимости защитной дистанции — не «социальной» и не «санитарной», другой…

За слова можно было здорово пострадать. За слова могли, конечно, и наградить, хотя чаще всего посмертно. Но могли за них также и убить, и посадить, и исключить из партии, комсомола или высшего учебного заведения, и публично осмеять, и подвергнуть общественному презрению и остракизму.

В наши, скажем так, удивительные дни многие из нас почти разучились поражаться или ужасаться, застигнутые врасплох очередными новостями. Потому что каждая новая весть плотным снежным комом сваливается на голову, и мы, как можем, увертываемся от нее, не успев толком осознать предыдущую.

В последнее время я все чаще ловлю себя на том, что я стал более пристально, чем обычно, и с большим, чем обычно, сочувствием пытаться всматриваться и вслушиваться в малодоступный для меня внутренний мир моего кота Дживса, вся мыслимая вселенная которого ограничена пространством нашей совсем не обширной квартиры.

Есть несколько таких продуктов, которые одна моя знакомая называет «нервными». Она так и говорит: «Чуть что, из магазинов исчезают нервные продукты — соль, подсолнечное масло, сахар, макароны, стиральный порошок, мыло, почему-то еще и сыр…» И гречка! Конечно же, гречка!