Маршалл Маклюэн, прославленный исследователь масс-медиа, утверждал, что настоящие, подлинные новости – это плохие новости. Новости позитивные не привлекают внимания, проходят мимо ушей, на них не задерживается глаз.
В общем-то, да, похоже на то. Но это правило работает – по контрасту – во времена относительного общественного или личного спокойствия, относительной устойчивости и налаженного ритма социальных процессов.
В другие же времена – вот как сейчас, например, - мы шарим по новостным лентам, лихорадочно и жадно отыскивая там хоть что-нибудь успокоительное.
Но в целом да, исследователь прав.
Значительную часть своего детства я прожил в пригородном поселке. Вокруг, конечно, клубились всевозможные новости. Нет, не те, которые из радиоточки на кухне или из телевизора, и не те, что на школьных политинформациях.
Другие. Те, которыми обменивалась моя мама с соседкой Еленой Илларионовной, а также с матерью моего друга Бори Никитина Полиной Мироновной, а также с неграмотной женщиной Марусей, помогавшей маме по дому.
Я, конечно, прислушивался, к этим разговорам. И хорошо помню, что сведения о чьих-то свадьбах или выигрышах по облигациям внутреннего займа, а также слухи о якобы готовящихся снижениях цен на перловую крупу, какао и чулочно-носочные изделия со свистом проскакивали мимо моих оттопыренных ушей.
Зато как я напрягал слух, когда слышал о том, что у Смирновых случился пожар, что малярша Домна Павловна загремела в больницу с подозрением на рак и что сильно выпивающий хирург Мартемьянов был на днях найден мертвым в придорожной канаве.
Надежным и при этом неиссякаемым источником информации, а также оперативной и квалифицированной аналитики была также очередь за мукой, куда мама ставила меня, а сама убегала занять очередь за мороженым тресковым филе.
В этой очереди можно было узнать, например, о том, что Вовку, сына Ксении Алексеевны, позавчера поздно вечером сбросили на полном ходу с поезда, что братьев Тоболкиных посадили на пару лет за ограбление ларька на Перловском рынке, что ребятишки в школе баловались, один в другого кинулся куском мела и выбил ему глаз, что дурочку-Наташку, дочку школьной уборщицы тети Нюры, нашли в ближайшем лесочке изнасилованной и убитой.
Это были новости в их вербальном, так сказать, обличии.
Но иногда они достигали меня в более непосредственном, в чувственном виде. Без посредников и без интерпретаций. Без участия «медиа».
Боже, какое волнение испытывал я, заслышав издалека хорошо знакомые мне звуки духовых инструментов, чья неизбежная сладковатая фальшивость слегка компенсировалась мужественным и, главное, ритмообразующим участием ударных – барабана и медных тарелок.
Я, как сомнамбула, мчался на эти звуки, и адская смесь из ужаса перед тем, что мне предстояло увидеть, и совсем не объяснимого, но несомненного восторга переполняла мое колотящееся от бега и волнения сердце.
А как я бежал на дым, на запах гари, на тревожный, надрывающий сердце звон пожарных машин, боясь опоздать, боясь, что, прибыв к месту события, увижу лишь обгорелые руины.
Как бежал я вместе с толпой детей и взрослых к месту автомобильных аварий, благо что мы жили рядом с шоссе. А однажды мне пришлось наблюдать в непосредственной близи, как горела инвалидная машина, из которой водителю-инвалиду так и не удалось выбраться. Да, я видел обгорелый труп человека. Да, я стоял рядом с ним и вдыхал этот запомнившийся мне на всю жизнь запах. Да, я стоял и смотрел. И не убежал в ужасе оттуда. Почему? Не знаю.
А вот, скажем, отдаленные звуки баяна – «Амурские волны», «Цыганочка», «Рио-Рита» - оставляли меня равнодушным. «А! Это, наверное, свадьба! – легко и при этом равнодушно догадывался я. - Ничего интересного».
В наши, скажем так, удивительные дни многие из нас почти разучились поражаться или ужасаться, застигнутые врасплох очередными новостями. Потому что каждая новая весть плотным снежным комом сваливается на голову, и мы, как умеем, увертываемся от нее, не успев толком осознать предыдущую. И это, конечно, плохо – это тревожный признак эмоционального оцепенения, блокирующего волю к сопротивлению. Похоже, что именно этого от нас и хотят.
Впрочем, в безразмерном информационном пространстве существует некий спасительный сегмент, служащий источником неиссякаемой радости обывателя, чья жизнь протекает за пределами того сказочного ослепительного мира, где обитают не менее сказочные существа - персонажи светских хроник.
Подобные новости для человека, издерганного
настоящими новостями о катастрофах, эпидемиях, бомбежках, избиениях демонстрантов, судебных безобразиях или о взаимоисключающих заявлениях лидеров фракций по актуальным вопросам миропорядка, примиряют с реальностью, служат золотым ключиком, отворяющим заветную дверь в мир незыблемых вечных ценностей, буквально за ручку вводят его, такого робкого и застенчивого, в атмосферу нескончаемого, как это бывает только в детстве, праздника.
«Некоторые, - говорил мне однажды, уже очень давно, мой старший товарищ-художник. – Некоторые ищут в искусстве НОВОЕ. А другие, - вот я, например, - ищут ВЕЧНОЕ».
Вот и мы с вами его ищем, не всегда даже себе в этом признаваясь. И, главное, ищем его подчас черт знает где. А иногда и находим.
Хорошо, не «находим». Находили. Находили еще совсем недавно, до «всего этого», ставшего в наши дни одной сплошной дурной новостью, новостью, больше напоминающей пересказ температурного бреда, чем привычную для уха, глаза и разума информационную картину относительно привычного мира.
Находили до, и, не сомневаюсь, будем находить и после, когда худо-бедно восстановится опасно пошатнувшееся равновесие.
Так что не будем лениться. Напряжем свое измученное грязевыми информационными потоками внимание, сосредоточимся хотя бы на пару-тройку секунд на какой-нибудь собачьей, казалось бы, чуши. И мы увидим, что не все - чушь. Что есть вещи, вроде бы ничтожные сами по себе, но создающие вокруг себя мощное поле многозначительнейших исторических, культурных, мифологических ассоциаций. Все ведь так или иначе рифмуется в этом мире, и все со всем так или иначе резонирует.
Не вечные ли мифологические или ветхозаветные сюжеты, веками вдохновлявшие философов, музыкантов, поэтов и художников, прячутся за такой, казалось бы, вполне идиотской историей, выброшенной однажды на берег хаотичными волнами Интернета. Историей, выловленной довольно давно, однако запомнившейся мне от слова до слова.
Вот, послушайте:
"Блондинка-модель позировала для фотосессии, обвив себя удавом. Но тот, очевидно, не стерпел чересчур фамильярного обращения и уцепился за ее бюст. Модель отправилась в больницу, где ей на всякий случай сделали прививку от столбняка".
Вы думаете, это все? Хэппи, типа, энд? Прививка, думаете, и все? И пошла, типа, блондинка опять на фотосессию? Сюжет, думаете, картинки с названием «Красавица и чудовище», из тех, что когда-то, во времена моего детства продавали глухонемые в поездах дальнего следования?
Или, думаете, что в новейшей редакции библейского сюжета Ева сумела увернуться от первородного греха, отделавшись прививкой от столбняка?
Ха! Если бы! Но нет, ничуть не бывало.
Самое важное и, увы, самое печальное, дальше:
"… в СМИ появились сообщения, будто удав отравился силиконом и умер".
Ага! Все-таки умер. Все-таки история получилась скорее трагическая, чем веселая и бодрая. Прав, прав был все-таки Маклюэн: настоящая новость это новость дурная. А иначе разве ж сумела ли бы привлечь она столь заинтересованное наше внимание? Да ни за что!
