20.05.2021 | Нешкольная история

Ригеры – русские немцы. Часть 1

Интервью с потомком жителей Немреспублики

Россия – многонациональное государство. По статистике в ней проживают представители более 190 национальностей. В одной только Волгоградской области их более 130. Многонациональность – источник духовного богатства и в то же время причина националистических раздоров. Мы видим это в уличных стычках, слышим и читаем об этом в средствах массовой информации. Иногда стараемся не замечать этого, иногда мысленно становимся на ту или иную сторону.

А между тем в любом коллективе есть представители разных национальностей. Например, в нашем классе кроме русских – три армянина, два белоруса, дагестанец, немка и еврей. Но мне никогда не приходилось видеть ссор на национальной почве.

Несколько раз мы выезжали в историко-этнографический музей-заповедник «Старая Сарепта», который находится в Красноармейском районе Волгограда. Этот музей посвящен истории немецких колонистов, которые прибыли в наш край по приглашению Екатерины II. Он очень интересен и своей архитектурой, и интереснейшими экспонатами, и современными интерактивными формами.

Надо сказать, что тема «русских немцев» для нашей семьи не нова. Еще в 2012 году мой отец, Александр Александрович Атесов, составил доклад по этнологии немцев Поволжья.

Папа учился в школе с одним немецким мальчиком, и в докладе он не раз обращался к рассказам его отца – Константина Александровича Ригера, Оказалось, что Константин Александрович живет в соседнем поселке.

Мы созвонились. Услышав, что ему звонит дочка Сан Саныча, Константин Александрович сразу потеплел, разрешил называть себя дядей Костей, и мы договорились о встрече. Так началось мое исследование. Всего мы встречались три раза. Изредка в наших беседах принимала участие жена Константина Александровича, Татьяна Геннадьевна (в девичестве Матукина).

Результаты своих бесед я решила представить в виде диалога. Это позволило сохранить голос моего героя.

Свои вопросы и примечания я выделила курсивом.

Полина Атесова (П. А.). Расскажите о начале рода Ригеров. Как они приехали в Россию? Как обустраивались на новом месте, как все начиналось?

Константин Александрович (К. А.). Конкретно о начале рода Ригеров я могу тебе мало чего сказать, потому что это было еще очень давно, при Екатерине. Как раз она приглашала немцев на пустынные земли, например, Заволжья. Но она эти колонии селила не только в Саратовскую губернию, они были и в Ростовской области. Приезжали целыми колониями, дома земли не хватало, кризис был или что-то такое, вот они сюда и ехали. Так и мои предки сюда приехали. После революции, когда к власти пришли коммунисты, там была Немреспублика. Жили в совхозах, колхозах – всё как надо, как у всех. Были свои школы, где предметы преподавались на немецком языке. Мой отец, например, учился в немецкой школе, а моя мать закончила первый класс, когда война началась. Как только война началась, моих предков сослали в Сибирь, это было в августе 1941 года.

П. А. А что Вы можете рассказать о быте в семье до революции?

К. А. У моих предков были свои дома, работали в колхозах. А до них была частная собственность. У деда до революции была своя сеялка, лошади, занимались сельским хозяйством в основном. Держали свиней, утей, курей и хлеб сеяли. Там степь, Заволжье, город Энгельс за Саратовом, вот там была столица Немреспублики. Мы жили не в самой столице. По материнской линии жили в деревне Красный Кут, где-то, где Балаково, в Саратовской губернии. Названия деревни, в которой жил отец, не знаю, но помню по его рассказам, что там была кирха, и бабушка моя там до войны работала уборщицей. А дед работал в колхозе.

П. А. А Вас крестили?

К. А. Нас крестили уже здесь (в Краснослободске Волгоградской области), «подпольным» способом. Я тогда уже женатым был. Дед приехал, а с ним их церковный предводитель, лютеранин. У деда нас на Баррикадной собрали, покрестили в лютеранство. Но Надька (дочь) у нас уже крещеная, Женька (сын) тоже там. Но тогда еще скрывали факт крещения, в то время это было не очень. Мой свояк, например, отказался крестным быть, он был коммунистом и боялся, что кто-то узнает. Деды собрались, книжки почитали: «Иисус Христос». И до свидания. Крестиков не было, у бабушки только была очень толстая библия, она ее читала. Только на ней изображен крест не православный, а их.

Отец у меня по-немецки читал и писал, он же немецкую школу заканчивал, ему было 13 лет. Считай где-то пятый класс он там и окончил. А мать только начала, поэтому неграмотной и была, читать-писать не умела, только немного, как сама научилась.

А отец, тетки мои, дед тоже все по-немецки писали. Когда одна из теток в Германии жила, они переписывались спокойно.

П. А. Как восприняли революцию и участвовали ли Ваши родственники в Первой мировой войне?

К. А. В Первой мировой дед не мог почему-то участвовать, хоть он и был 1900 года рождения. Его младший брат, дядя Карло, служил в Красной армии. Даже фотография где-то есть: буденовка, он, лошадь. Когда война (Вторая мировая) началась, их всех – немцев – эвакуировали и его отправили в Караганду, на шахту. А старший брат деда, Александр Андреевич, был директором школы в Немреспублике. У него детей своих не было, и как война началась, он не попал под выселение почему-то. Они с дедом общались не очень, так что единственное известно, что жизнь он свою закончил в Туле. Тоже преподавал где-то, в каком-то сельхозинституте или техникуме.

Мои родители, дядька и еще один дядька ездили хоронить его. У него «Победа» даже была, ружье было со всеми принадлежностями от Императорского Тульского оружейного завода 1914 года – отцу моему осталось. Дядьке – фотоаппарат «Зенит» со всеми принадлежностями. А тому двоюродному обещал машину «Победа», но не за просто так, а за деньги, как предлагала жена этого самого Александра Андреевича.

П. А. Много ли родственников в старшем поколении Вы помните?

К. А. Вот у моего деда были еще два брата и сестра. Фотография еще их тоже где-то сохранилась, считай, четвертое колено, на той фотографии прадед уже с бородой сидит. Он рано овдовел, и мой дед с его братьями и сестрой с детства росли с мачехой.

Потом они (дед с семьей) перед войной с этой Немреспублики поехали в Казахстан. В Казахстане жила дедова сестра, тетя Маргарита. Зачем они туда поехали, я толком не знаю, может, там была другая земля или условия другие. В общем, они были там. Дед собрал всю свою семью и поехали. Дом не продавали, просто заколачивали ставни. Поехали туда, хотели в колхоз вступить, а ему и говорят: «Чтобы вступить в колхоз, нужно внести определенную сумму денег». Дед тогда возмущался; «Как же так, я только семью привез, денег совсем нет. Только сеялку купил, пришлось в колхозе оставить, всё оставил там, денег нет». И они вернулись сюда назад в июле, а в августе опять в Сибирь, как только война началась. Разрешили с собой взять только какие-то вещи, свинью одну зарезать, чтобы есть в дороге, а остальное всё бросили: коров, свиней, у кого что было. И поехали в Красноярский край, семья попала в Ачинск, деревню Каменка. А дед в Даурск, Красноярский край, а потом уже в поселок Раздольный, где я родился в 1954 году.

Расселяли по людям в принудительном порядке. Большое количество созвали на фронт, так что наших туда и вселяли, правда, ненадолго. Деда сразу в трудармию взяли, старшую его дочь, тетю Линду, тоже (ей сейчас 92 года).

Отца тоже уже после войны куда-то забирали, но он потом сбежал, всю жизнь боялся, что ему «припаяют» это дело. А вот младшего брата отца, он уже 1931 года рождения, не забирали.

В трудармии был дед, его туда забирали два раза, как он говорил, «списывали доходяг», в лагерях распространено было это слово. Они на лесоповале работали, считалось, что они не заключенные, но все равно при них была охрана, проволоки, бараки. Очень много людей там умирало. И он уже работать не мог, кожа да кости. Тетя Полина его встречала обратно. Не то на вокзале, не то еще где-то, его вытащили, посадили на санки, а он только и мог, что голову на коленки положить и спокойно ехать. Ну, ничего, откормили, отпоили – и опять его забрали. Точно не скажу, но наверняка всю войну там пробыл.

А вот отец матери в 1943 году в трудармии умер. Никто не знает, где его похоронили, но он прислал последнее прощальное письмо откуда-то из лесов под Пермью. Переправлялись через реку, там он и простыл, подхватил воспаление легких и умер. Он еще до 1900 года рождения, его фамилия — Штирц, чуть не Штирлиц. И у всех у них было по пять–шесть детей. Тогда как было, рожали-рожали, пока могли. У деда по отцовской линии было три дочери и три сына, и один между моим отцом и дядькой, он умер. У деда по матери было пять дочерей и один сын, дядя Андрей, тоже недавно умер. Он тоже в трудармии был. Устроился там, говорят, неплохо, совсем пацаном был, его старики подкармливали. Потом на шофера выучился, так в Казахстане жил, а потом была перестройка, и они переехали в Омск.

П. А. Что было в голод 30-х годов и в военное время?

К. А. Про голод 1933 года могу рассказать. Это даже мой отец помнил. Голодуха была страшенная. Дед (по матери) собрал всё свое семейство, посадил на пароход, и они поехали в верха по Волге, где картошка. Он там сапожничал на пароходе, так и зарабатывал на еду. И где-то под Новгородом они стали снимать квартиру, жить во время этой голодухи. А потом назад вернулись, в каком году не знаю. Как мать голод пережила – не помнит, она младше отца была. А с дядькой, когда вместе жили, пытался как-то поговорить, но они не любят это вспоминать. Мать уже к старости стала что-то говорить, как они ходили побирались во время войны. Мать у них болела, умерла вперед их отца (речь идет о бабушке и дедушке КА по матери), а он в 1943 году умер в трудармии.

Родственники еще были, конечно, но у каждого свои дети, каждому свое кушать надо.

Мама вспоминала: «Мать умерла, мы оделись, пришли к какой-то тетке и сидим на завалинке. Холодно, зима». Вышла тетка и взяла их. Но не насовсем, позже их раздали в няньки. Мать была нянькой у каких-то судей.

А в голодуху они ходили и побирались. Картофельную кожуру, очистки; что найдут – глотают. Но все справились, выжили. Ноцаренус была фамилия у дяди Феди. Тетя Лиза (видимо, мать Федора), я ее еще захватил, и моя бабушка – двоюродные сестры.

Дядя Федор на Урале в шахте работал, тоже в трудармии, с эсэсовцами. Он у них там горным мастером был, а эсэсовцы на него работали. Как скажешь «Гитлер ваш такой-сякой», они злятся, не хуже наших коммунистов. Идейные! Вот он с ними там и работал. Он же потом в Германию ездил и признавался, что, если б у него были их адреса, он обязательно  нашел бы их, увидел. Они ж там по десять лет отпахали, их отпустили. Работал с ними, да. Много чего рассказывал. Эти эсэсовцы много фотографий показывали: на мотоцикле, с часами... Вот и спрашивается: чего им не хватало? Почему полезли, хорошо же жили!

Потом он какую-то болезнь себе в шахтах заработал, поехал в Ессентуки лечиться. Ехал назад, вышел в Волгограде и пошел в «желтый дом», в милицию: «Мы родом из Саратовской губернии, с Немреспублики, хотим вернуться». А ему отказали, сказали, что туда нельзя возвращаться, потому что «там, как только их выселили, в их дома заселили беженцев с Украины и других мест, куда немцы дошли. Заселили-то в готовые дома: кто скотину взял, кто еще что. Сейчас если немцев туда заселить, начнется... Вот здесь можешь». И он здесь в Слободе (Краснослободске) присмотрел дом на Волге, где-то на набережной, они его потом сюда перетащили.

П. А. А с какого времени Вы себя помните?

К. А. Ну, как в Сибири родился, в девять лет я уже себя хорошо помню. 1957–60 год.

У нас свой дом был, купленный. Родился я еще на улице Набережная, речка рыбная (Большая Бобровка), дома еще не было. Там у нас, как дед говорил, землянка была. Но в Сибири я уж не знаю, какая землянка была. И там жили, значит, дед с бабушкой, отец мой, его брат младший, а эти уже в трудармии были, старшие. Тетя Полина – она на Урале в Нижнем Тагиле, тетя Линда была где-то на севере, за Байкалом, чуть не в океане рыбу добывали.

Вот я родился в этой землянке, мать еще и говорит, корыто какое-то поставили, негде лежать было. Потом деду в леспромхозе выделили делянку, и там бригаду он нанял, лес напилили, там же дом срубили.

А потом разобрали, под номерами, привезли в поселок Раздольный и там его поставили. Вот этот дом я уже помню. У нас рабочий поселок, там леспромхоз и шахта были. Тротуары там по всему поселку, вот такие доски-пластины по улицам. Во дворе ни у кого грязи не было, всё было деревянным. Запах леса такой стоял. Поселок был более-менее по тем временам. У некоторых света не было, а у нас и свет был, и радио стояло (вот такая тарелка висела черная), и по улицам столбы освещения, своя ТЭЦ была. У них такие приспособления были, метра по два. Туда бревна закладывали и – ух! – они оттуда половинками выходили.

Дядьку я помню, он еще не женатый был. Потом дед дядьку женил: привезли ему невесту с Даулска (возможно, с. Даурское Краснярского края), тетю Катю, из немцев. Была у него там русская подруга, дед ни в какую, нужно, чтобы род был. Сказал: «Женишься – на ней!»

А потом нам купили домик у геолога какого-то. Набережную улицу я хорошо помню, наш домик на углу стоял – Набережная, 11. Конечно, не как дедовский, но тоже хорошо. Прихожая была, досками отгорожена типа умывальня, полка большая, ружье, валенки. В середине печка, там была комната (их спальня), тут была комната и еще в углу комнатка. Из скотины корова была, куры и свиньи. Потом корову свели, мать тогда работала в аптеке уборщицей. Может, некогда было за коровой ухаживать, может еще что-то. Свинью тоже помню держали. Отец поддатый еще говорит: «Дай я попробую зарезать!» Сел на нее верхом, уложил на лопатки, тыкал-тыкал... Они, как говорится, молодые были, жили коллективом. Соседи, все друзья, работали в одном леспромхозе. Свинью закололи, пока свежая, все едят – половину свиньи съедали сразу. Курей тоже помню. Вышел один раз на улицу, капает, шапка опущена. Одна курица «кррррр» мне на голову села! Вторая! А я стою, не шевелюсь... Отец из леспромхоза привез барсучка. Лапки порезал, и он у нас прямо дома в клетке жил. Потом убежал. Мать работала уборщицей в аптеке, отец трактористом в леспромхозе. Мать на работе, а мы одни дома, со старшим братом. Там братья были двоюродные. Баловались, в лес ходили, и что мы только не делали. И самолетики поджигали в доме, пускали их там же. Хорошо, что ничего не спалили – ну, одни дома! Зимой, летом.

А потом в школу пошел, в семь лет в первый класс. Номер школы не помню, помню только имя учительницы – Октябрина. Сам туда ходил, никто нас не провожал. Школа находилась на приличном расстоянии, но в поселке.

Два класса я там окончил. А в третий класс я пошел уже в 3-ю школу в Краснослободске (семья вернулась на Волгу). Школа там и школа здесь, в принципе, ничем не отличалась. Что там мы ходили с этими мешочками с перьями, что здесь. Хотя уже здесь в четвертом классе начали появляться новые ручки: сначала с пипетками (набираешь в них чернила, потом пишешь), а потом уже автоматические. Я окончил десять классов.

После школы сразу пошел проходить водительские курсы. После восьмого класса я пытался поступить в техникум. По конкурсу не прошел. Лидия Васильевна на меня такую характеристику написала, что друзья мои прошли, а меня с равными отметками не взяли. Нет, не думаю, что она там написала, что я хулиганом был. Она просто хотела, чтобы я дальше в школе учился. Я по английскому языку неплохо учился, как она говорила, у меня были способности.

Татьяна Геннадьевна (Т. Г.). Когда он ко мне начал ходить, она и меня «облаяла», что я плохо учусь и ему учиться не даю. До сих пор помню! Мы же вместе в школе учились. После восьмого класса нас объединили.

К. А. Николай Васильевич был отличный человек, учитель, историю у нас преподавал. Все его уважали. У других на уроках буянят, еще что-то, а у него всегда тишина, всегда интересно что-то рассказывал.

Если у кого учителя нет, то Николай Васильевич зайдет, истории какие-нибудь начинает, мы рот пораскроем... Он кружок фотодела вел.

До восьмого класса нас вела Лидия Васильевна, англичанка. Она пришла к нам в пятый класс после института. Она с нами и в походы ходила, мы в Ленинск ходили, в Царев, пешком. Через Ахтубинский мост, в школах ночевали (она ходила договаривалась). В общем, она молодец, тащила нас, пока еще молоденькая была. Научила нас играть в теннис. Попрекала меня потом: «Я его так и так, а он вот какой». Конечно, молодость, она же никакой благодарности не предполагает. Хорошая была учительница. А потом из-за каких-то семейных дел ушла из школы.

П. А. Почему Вы не остались в Раздольном, а переехали в Краснослободск?

К. А. Переехали сюда, потому что дед сказал, что так хочет. У нас же дед голова был. Они всё-таки здесь выросли. Отец мой не жалел, что они переехали, а я тосковал до слез, пока в девятом классе туда не съездил. Лето прожил, потом всё, остыл. А то даже во сне снилось. Родственники, когда оттуда приезжали, постоянно рассказывали, как на охоту ходили, в лес за грибами и ягодами. А дед же на тракторе работал: домой приезжал, там под сорок мороз. Часа в четыре встает, разводит под трактором костер, разогревает, а потом за работу. Дядька на бульдозере работал.

Сначала дед с бабушкой уехали в 60-х, купили дом на Баррикадной, 33, писали, что купили дом двухэтажный. А потом мы всем колхозом, две семьи, собрались, мой отец и дядя. А тетка, которая старшая, у нее муж с Бурятии, не согласился с нами ехать, и только провожала нас.

Помню, как ехали. По реке, поездом, автобусом: нас с Андреем двое и сестра (она родилась в 1959 году, а когда поехали, ей четыре года было). Жили у черта на куличиках. Если сейчас в это Раздольное поехать (я и жену туда возил, и Надю, ей три годика было), трое суток с половиной до Красноярска, от Красноярска до Мотыгино самолетом местным, и там еще 30 км автобусом. Ну, тайга, Сибирь. Моя жена как увидела эту красоту, сразу начала уговаривать: «Давай приедем сюда жить!», а потом поняла, что там ни яблок, ничего. Надюшка увидела вот такую ранетку на остановке, когда обратно ехали, сразу кинулась ее подбирать и жевать. Нет, там сейчас тоже дерьмово всё, работы же нет. А природа там да! Как в лес ее привел, она заглянула под елку, а там вот такие мухоморы! И съедобные грибы тоже.

Речка рыбная там была. В детстве ходили купаться, хотя как там искупаешься, вода же холодная. А потом там драга прошла, размером с дом и прямо по речке – после нее какая уже вода? Грязь. А потом навалили щебенку, дорога получилась. Мы где-то в 83 году ездили, драга ушла вверх далеко по речке, а вода всё мутная идет. Из рыбы хариус был, а мы на рыбалку ходили ловить пескарей. Стеклянную консервную банку с крышкой берешь, звездочку внутрь вырезаешь, крошки хлеба положишь, на веревочку и кидаешь. Рыбки туда заплывают, а обратно никак.

Окончание следует

4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде.