05.11.2020 | Нешкольная история

«Ах ты, доля, моя доля!..» Часть 3

Хроники жизни нескольких поколений одной семьи

Вторая половина 1940-х – начала 1950-х годов была трудным временем для большинства советских людей.

После войны люди стали жить еще хуже. С отменой карточной системы цены на продукты были повышены. Тяжелым бременем ложились ежегодные займы, проводившиеся в добровольно-принудительном порядке.

Особенно тяжело жили вдовы. Со слов нашей собеседницы было так: «У кого мужья вернулись, стали работать на лошадях. А потом и на тракторах. А у вдов – ничего. Всю работу по хозяйству маме приходилось самой делать. Я помогала. Сено заготавливали, лес на дрова тоже сами пилили. Лошадь в колхозе порой не допросишься. Все ребята за ягодами, а мне некогда, работы по дому полно!»

Когда наступал сентябрь, дети шли в школу. Кондрат после семилетки в ФЗУ поступил, а Кате повезло: окончила 10 классов.

О школьной жизни она вспоминает так: «В школе на праздники давали всем кулечек конфет. А кто хорошо учился – еще и пачку печенья. Подружка всегда говорила, что мне печенье уже, наверно, складывать некуда. А я отшучивалась: своя, мол, ноша не тянет. Я очень хорошо училась».

Мы поинтересовались, в какие же праздники дети «столь щедро» одаривались. Екатерина Степановна пояснила, что это случалось на 1 мая, а еще 7 ноября – на годовщину Октябрьской революции.

В Новый год родители старались сами детям праздничные подарки делать. В основном это были конфеты-«подушечки» или леденцы да два–три пряника. «Особенно вкусными были мятные пряники без глазури».

Питание в школе организовано не было. Иногда кто-нибудь из учеников приносил молоко в бутылочке и небольшой кусок хлеба, а у многих ничего не было. Голодали в то время все. Люди опухали от недоедания. Спасались тем, что собирали лебеду, конский щавель, хвойные иголки. Сушили, перемалывали, с мукой смешивали и хлеб пекли. «Хлеб тот и на хлеб-то не похож. Только у других и такого не было – смешивать траву не с чем! Ни зерна, ни муки – ничего».

Мы задумались, почему детям в этой семье жилось чуть лучше, чем другим, хотя и без отца. Екатерина Степановна дала нам простое объяснение: «В других-то семьях детей было мал-мала меньше! А у мамы нас всего двое при ней осталось, третий уже служил в армии, там питался. Вот нам и перепадало еды чуть больше. Нам даже завидовали».

Это что же получается? Каторжная работа в колхозе не давала возможности прокормиться, и Советская власть приучала людей к мысли, что если меньше детей, то жизнь будет богаче, сытнее?

Особенно в условиях, когда одной семье больше одной коровы иметь не разрешалось, как и нельзя было пользоваться большим земельным наделом? Странная политика.

В 1946 году в Постановлении СНК СССР «О нездоровых тенденциях в колхозах» за подписью Сталина и Жданова говорилось о стремлениях колхозников расширять их индивидуальное хозяйство за пределы, дозволенные законом. И предлагалось: «За малейшее нарушение пользования излишками земельных участков – налогообложение в двойном размере». Нас такая политика очень удивила и разочаровала.

Зима 1947-го выдалась суровая. Вывозить из лесу дрова было не на чем. На корове возили. Савелия Степановича Николенко, брата Екатерины, забрали в армию на три года. Дарья Ильинична очень гордилась сыном. Служил он на Дальнем Востоке. 11-летняя Катя со вторым братом Кондратом (ему было 15) – главные работники по дому, а мать весь день в колхозе.

В один из январских дней 1947-го умерла бабушка Кати – Ольга Павловна Левашова. Случилось это так (по воспоминаниям внучки, которая была очевидцем печального события): «Бабушка с мамой в этот день половики ткали. В доме было холодно. Печку мало топили, дрова экономили. Вот бабушку и продуло. Чтобы согреться, забралась она на печку. Два дня пролежала, больше оттуда и не слезала. Врача вызвали. Тот послушал и сказал, что бабушка не выживет. Она тогда уже никого не узнавала. Всё что-то чудилось ей. Звала маму...»

По всему видно, сказалась вдовья жизнь, хоть возраст был еще совсем не старый – всего 67 лет.

Держалась Ольга Павловна всю войну стойко. И вот, в мирное время умерла от воспаления легких. Передала по наследству свой «вдовий» век дочери Дарье.

Вставали деревенские женщины рано, утром шли в поле. Работы в колхозе было, как всегда, много. Мотыжили, рыхлили, пололи. Тогда все вручную пололи, даже картошку. Не было такого, чтобы кто-то мог отказаться и не работать. «Мама уйдет, мне задание даст, что делать. Мы с братом, помню, зимой хворост из леса на санках возили. Сугробы, ветер, темнело рано, надо успеть было до темноты привезти, а то могли заблудиться, да и страшно одним в лесу, волков боялись».

Мы поинтересовались, припасали ли колхозники дрова. Екатерина Степановна удивилась: «Какие дрова?! Не дай бог спилить хоть маленькое деревце в лесу, сразу оштрафуют. Если лесник не увидит, кто-нибудь всё равно донесет. Тогда мало не покажется!»

И всё-таки деревья пилили, свежий спил замазывали землей, чтобы лесник не сразу заметил. Жить как-то надо было! В каждом пятом колхозе крестьяне не получали ни копейки в оплату за отработанные трудодни. В среднем колхозник получал 16,4 рубля в месяц, что было почти в 4 раза меньше оплаты рабочих и служащих.

Наступил 1950 год. Савелий еще был в армии, а осенью пришел черед служить и Кондрату.

Дарья Ильинична и Катя остались совсем без мужских рук. Сын Савелий Степанович, отслужив, женился и остался на Дальнем Востоке. Мы узнали подробности жизни семьи Николенко в тот период.

«6.30 утра. Мама уходит на работу. Она порвала связки на ноге, и боль не давала ей долго находиться в одном положении (полоть, копать, кидать сено). Вот председатель колхоза и определил ей легкую работу».

«Легкая работа» – это колхозный детский сад. Должность – заведующая. Обязанности – растопить печь, натаскать воды (15–20 раз сходить к колодцу на улице, своей воды в саду нет), поставить тесто на хлеб. Хлеб можно было покупать в магазине, но зачем колхозу тратиться: мука есть, «нянькам в саду всё равно делать нечего, никуда не денутся, напекут», как решило правление.

Еще требовалось начистить таз картошки, поставить варить обед, ужин и одновременно варить завтрак на следующий день. Всё надо было сделать быстро, «пока печка топится». Можно было бы и чуть помедлить, но когда к 11 утра на улице уже было 30 градусов жары, «в кухне все 50, дышать нечем, пот градом».

И в это же самое время родители приводят детей, вторая работница за ними присматривает. После завтрака «можно чуток передохнуть» – позаниматься с детьми лепкой, рисунком, чтением стихов, сказок. Но хозяйственная работа не прекращается ни на минуту: кто-то уже не по одному разу успел запачкаться, одежду надо постирать, высушить, чтобы было, во что переодеть ребенка. «Сменные штанишки были одни, у кого-то двое, приходилось на каждого ребенка в день стирать несколько раз».

В «тихий час» обязательная влажная уборка: полы, окна, двери, панели. И стирка покрупнее: полотенца для рук, полотенца для ног, занавески. А там уже и тесто на хлеб поспело, надо ставить в печь и… просыпаются дети. Поднимать, одевать, заправлять постели, стирать и «сушить описаные простыни», кормить полдником, снова заниматься чтением и рисованием, а потом «подать ужин и не забыть про хлеб в печи».

Душа болит, дома надо полоть картошку, колорадского жука собирать («если один день не собрать, то потом замучаешься – плодится он не по дням, а по часам»).

К 8 часам вечера детей, наконец, разбирали, но не всех. Приходится гадать, заберут их сегодня родители или нет? Если 3–4 человека остается на ночь в садике, приходится с ними ночевать, если один–два, то можно взять к себе домой и что-то до темноты сделать по хозяйству. И так каждый день, без выходных, по 12–14 часов.

А еще «легкая работа» включала финансовые отчеты, поездки на центральную усадьбу за продуктами, воспитательные планы (хоть детский сад колхозный, районо постоянно приходило проверять).

«Всего штат детского сада состоял из трех человек: кроме мамы, которая была постоянной заведующей, давали двух помощниц. В 1960-е годы и в начале 1970-х со штатом было хорошо. Попеременно в садике работали баба Ульяна и баба Шура».

Количество труда увеличивалось, а зарплата оставалась прежняя. Кстати, о зарплате. По словам Екатерины Степановны, в 1967 году заработок составлял 12 рублей в месяц, в 1970 – 24 рубля. Для нас это удивительные и странные суммы! Наш научный руководитель вспомнила, что в 1972 году за работу старшей пионерской вожатой ей начисляли 45 рублей в месяц (хотя средняя зарплата по стране составляла 120).

«Когда заканчивался календарный год, проходило общее собрание колхозников, где определялся трудовой минимум» (как мы поняли, это количество «выхододней» в году, при которых рабочий год засчитывался в трудовой стаж. «Выхододень» засчитывался независимо от его продолжительности: хоть 3 часа, хоть 13).

«А еще по итогам года колхозникам давали 5–10 мешков пшеницы, столько же ячменя. В зависимости от урожайности. Давали и сахар мешками, но это для тех, кто работал на свекле. А конторским давали всё!»

Интересная логика, подумали мы: управленцам – всё, а воспитателям – ничего?! «Мама пыталась зимой выходить дополнительно на переборку свеклы и подобные работы, но помещения были все в сквозняках, а греться самогоном она не могла, поэтому часто болела. И у нее почему-то всегда не хватало необходимого минимума выхододней».

На годовых собраниях читали списки колхозников, не отработавших трудовой год, он состоял из совсем уж лодырей и пьяниц, и в этом списке часто была фамилия Дарьи Ильиничны.

«Я к тому времени уже была взросленькой девочкой, мне было жутко жалко маму, и я никак не могла понять, почему соседка тетя Аня работает в райцентре на фабрике ручной вышивки с 8-00 до 17-00, имеет выходной, а ее зарплата гораздо больше маминой и зависит только от нее самой. Сколько рушников вышьет, столько и денег получит!»

Катя уговаривала Дарью Ильиничну бросить колхоз, найти любую работу в райцентре. Но та объясняла дочери про трудовой стаж – колхозный и государственный. Оказывается, если человек родился в деревне, заканчивал там 7 классов, то вынужден был начинать свою трудовую деятельность в колхозе. Чтобы уехать из деревни в город, нужно было иметь паспорт, а чтобы иметь паспорт, нужна была справка от председателя колхоза на разрешение выезда. А какой председатель будет давать такую справку, если ему дано указание сохранять кадры колхозных работников?!

«Некоторые люди такие справки получали путем солидного “вознаграждения”, а в нашей семье хлеба-то вдоволь не было, не то что денег на взятки председателю!» Поэтому у Дарьи Ильиничны другого пути, кроме колхоза, не было. Когда потом разрешили уезжать из деревни, появился другой закон: если устраиваешься работать на государственное предприятие, колхозный стаж не засчитывается, а считается с нуля, потому что в колхозе человек, оказывается, работал не на государство, а на свое коллективное хозяйство, то есть только на себя. Колхозная пенсия была совсем мизерной.

«Вот маме и жалко было 15 лет стажа. Если бы она ушла из колхоза, и на госпредприятии отработала 15 лет, то при выходе на пенсию ей считали бы только 15 лет».

Нам было непонятно, почему в советской стране, где все люди считались равноправными (об этом постоянно говорили по радио!), на самом деле были вовсе не равны. Особенно засел в нашу голову колхозный и государственный трудовой стаж. Мы не понимали, почему граждане, несмотря ни на что, гордились своей «великой страной» – Советским Союзом? Но всё-таки у нас был повод заметить хоть какие-то положительные стороны советской действительности: в 1951 году в доме появился радиоприемник. «Как сейчас помню, “Родина” назывался. На батарейках работал, слушали понемножку – батарейки берегли».

Хочется сказать еще об одной примете послевоенного времени: в 1953 году деревни были электрифицированы. Но в мизерном количестве. По воспоминаниям Екатерины Степановны, однажды собрались в Никутино несколько мужиков и из старых неработающих движков собрали один. «Как запустили, да как свет везде загорелся! По всей деревне! Председатель колхоза прибежал: “Милые мои! Как же вы это сделали?!” А мы с мамой сидим в комнате и радуемся – светло!»

Окончание следует

4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде.