24.10.2019 | Нешкольная история

Свои или чужие? Часть 3

Эвакуированные ленинградцы в Челябинске (1941 – 1948 гг.)

Факты говорят о высокой численности приехавших в Челябинск евреев (прежде всего среди инженерно-технических работников, ученых, медработников, преподавателей Киевского медицинского института, положившего начало челябинскому медицинскому институту и др.). В обстоятельном исследовании «Разные судьбы – общая судьба (из истории евреев Челябинска)» Г.И.Ерусалимчика – челябинца в четвертом поколении, приводятся сведения о том, что по косвенным данным ряда источников число евреев Челябинска достигало 42–45 тыс. человек, а вместе с довоенным превышало 50 тыс.

Конечно, у большинства жителей Челябинска не было опыта общения с таким количеством представителей интеллигенции, они, безусловно, были другими, «непонятными» для местных, подавляющее большинство из которых еще недавно занимались сельским хозяйством и являлось горожанами в первом поколении.

В ходе своего исследования я встретила и некоторые другие синонимы, употреблявшиеся местными жителями: «белая кость», «переселенцы», «беженцы» и даже «дезертиры».

«Старожилы косятся на приезжих, приезжие, особенно ленинградцы, считают себя «белой костью», а исконных челябинцев – лапотниками» – вспоминал инженер Я.Гольдштейн.

Иногда происходили и серьезные конфликты. Причем, между представителями различных социальных групп. В первые дни прибытия Кировского завода, когда все были заняты размещением и переоборудованием производства, которым с утра до ночи, да и ночью тоже, были заняты новые управленцы завода под руководством заместителя наркома И.М. Зальцмана, секретарь Тракторозаводского РК ВКП (б) Ф.И. Савин назначил заседание бюро райкома, а с завода никто не пришел. Тогда он, как видно из его заявления: «попросил дать трубку телефона т. Зальцман, которого я пригласил принять участие в работе бюро Райкома или отпустить на бюро главного инженера. В ответ на это я услышал следующее заявление т. Зальцман «Я на заседание не пойду и никого не отпущу, в делах МХ-2 я разберусь и без бюро Райкома». При всём разговоре по телефону находились члены бюро РК и секретарь Горкома по Машиностроению т. Середкин. Обменявшись мнением с членами бюро вопрос с повестки дня был снят, так как решать его без представителей дирекции по нашему мнению нельзя». Конфликт углубился после того, как Савин отправился решать этот вопрос на завод и сказал Зальцману, что доложит о происшествии в обком, здесь уже дело дошло до прямых оскорблений.

Действительно, районный партийный начальник до появления ленинградцев считался очень важной персоной среди местного населения, и. видимо, в октябре 1941 года еще не понимал всей серьезности военного положения. А И.М. Зальцман к этому времени эвакуировал самый большой в стране завод, устанавливал станки на новом месте и менее чем через 2 месяца выпустил – очень дорогой ценой – танки! А Ф.И. Савин через некоторое время предпочел уйти на передовую, на фронт и там геройски погиб в 1943 году. Его имя носит одна из улиц района.

Иного рода конфликты происходили в цехах завода. На одном из партийных собраний в декабре 1942 года на повестку дня был поставлен вопрос «О факторах проявления бандитизма в цехах литейного корпуса».

Выступающий Алексеенко сообщил: «У нас на Кировском заводе начинается настоящий бандитизм. Этого не было за все 150-летнее существование завода… Как можно допустить, чтобы рабочих раздевали среди белого дня и оставляли голодными». Правда, следует заметить, что в документе четко указываются «авторы» подобных бесчинств – заключенные ИТК № 3, которых в большом количестве направили в литейный цех. Конечно, это был особый контингент – уголовники, которых использовали для выпуска военной продукции. В том же протоколе говорится о трех убийствах в цехе и 48 кражах и прочем, что приводило к тому, что «рабочие боялись ходить по цеху».

Была создана широкая сеть информаторов, которые регулярно сообщали обо всех проявлениях недовольства. Так, в ноябре 1941 года «среди рабочих и проживающих в посёлках ЧТЗ за последнее время распространяется слух, провокационного значения о том, что якобы рабочих Тракторного завода переселят в город Новосибирск. Враждебные элементы этим самым пытаются сеять панику». Слухи о переброске в другой город могли взорвать ленинградцев, ведь только худо-бедно обустроились! В ответ на это было принято решение «повести с рабочими разъяснительную работу, о вредности всевозможных слухов, о повышении бдительности в период войны». В информации от 30 декабря 1941 года, «как сообщает секретарь парткома тов. Сафьянц среди некоторых эвакуированных Ленинградцев появляются мысли, в связи с победами на фронте, немедленно уехать обратно в Ленинград. Всё это создает временные настроения и не мобилизует на самоотверженную работу в выполнении задания для фронта. Партком при помощи индивидуальных бесед, показом самоотверженной работы эвакуированных устраняет временные настроения».

Но многие челябинцы понимали и признавали, что благодаря войне Челябинск за эти годы поднялся и достиг уровня самых развитых промышленных городов. Ведь впоследствии многие предприятия полностью или частично остались и продолжали функционировать и развиваться на челябинской земле.

Авторы подавляющего большинства приводимых в работе воспоминаний, в военные годы были детьми. «Ко второму году войны в нашем классе было до 30% эвакуированных. Многое в них поначалу раздражало. Все-таки, условия жизни в Москве и других крупных городах и тогда были лучше, чем в Челябинске. Это уже через пару лет они пообносились и уравнялись с нами. Их манеры, лексикон отличались от местных. Они были более коммуникабельны и эрудированны. Помню, в пионерлагере наши дико хохотали над девчонкой из эвакуированных, которую известную всем «картовную» кашу назвала диковинным словом «пюре». А меня чуть не избили за то, что я это подтвердил. Ежедневное общение, в конце концов, повлияло на многих из нас положительно», – рассказывает Константин Петрович Беляевский.

Эвакуированные, впрочем, так же как и местное население, сталкивались с огромными проблемами. В ходе эвакуации население Челябинска резко увеличилось, практически вдвое, городские учреждения не справлялись. В магазинах выстраивались длинные очереди. Граждане, особенно пережившие блокаду, запасались хлебом – сушили сухари, скупали крупы, муку. «Ленинградцы, по привычке из магазинов хлеб и продукты несут под одеждой» – все же блокада оставила на них суровый отпечаток. Население скупало товары первой необходимости.

Больницы, так же находились в трудном положении: санитарные условия не соблюдались, не хватало медперсонала, больные вовремя не могли получить медицинскую помощь, и это в период роста эпидемий.

В столовых завода творилась полная неразбериха – рабочие торговали карточками и талонами на продукты, процветало воровство, имелись случаи недовеса. Отметим, что эвакуированным в бытовом отношении приходилось гораздо труднее, чем местному населению, имевшему как-никак подсобное хозяйство или родственников в деревне.

Уже после разгрома немцев под Москвой среди эвакуированных началось радостное оживление — скоро домой!

Однако за подписью наркома И.Тевосяна на все заводы черной металлургии 10 мая 1942 года был послан приказ: «В последнее время имеют место случаи возвращения работников на заводы, с которых они ранее были эвакуированы, по распоряжению отдельных работников наркомата, а также по инициативе директоров эвакуированных предприятий. В связи с тем, что многие из этих переводов являются необоснованными, а в отдельных случаях приносят прямой ущерб делу, ослабляя важные участки работы, приказываю: запретить возвращение эвакуированных работников без моего личного разрешения или разрешения заместителя наркома тов. Бычкова».

Правительство было заинтересовано в том, чтобы часть эвакуированных навсегда осталась на Урале, в Сибири, Казахстане, Средней Азии. Ранее в эти края хороших специалистов из западных районов, тем более, из столиц, направить можно было только принудительно, а тут сразу масса квалифицированных рабочих, инженеров, руководителей силой военных обстоятельств оказалась в местах, где, по понятиям центра, могут жить лишь судьбой обиженные или властью наказанные. Не случайно наркомат и в 1942 году настойчиво возвращается к идее индивидуального жилищного строительства.

И неслучайно появляется постановление Совнаркома СССР «Об освобождении жилой площади местных советов и предприятий, занимавшейся ранее рабочими и служащими, эвакуированными на Восток». У людей возникают вопросы:

«Как будет доставляться имущество? Кировский завод считается ли эвакуированным? Каким порядком можно будет выехать в Ленинград, если разрешен выезд из Челябинска?»

Настроение эвакуированных резко ухудшилось: «Нас обманули», «Постановление об имуществе это грабеж», «Теперь имущество отобрали, жилплощадь отняли. Что же мне защищать», «Создали условия, хуже крепостного права» и другие», – такие сведения мы прочитали в документах.

В мае заводам выделяются средства для кредитования желающих обустраиваться в восточных районах. Директорам поручено широко оповестить рабочих и служащих эвакуированных предприятий о льготах, предоставляемых правительством. Вновь предлагается организовать выделение участков, оказать помощь в строительстве домов транспортом, местными материалами.

Многие работники Кировского завода после прорыва блокады захотели вернуться в Ленинград, но им отвечали отказом, так как «могут пойти слухи и паника».

«Несмотря на внимательное отношение, мы не хотели оставаться в Челябинске. Просили, требовали, умоляли администрацию завода отправить нас в Ленинград, все бесполезно», – вспоминала М.С. Семик.

После войны тоже не всем удалось вернуться на родину, многим пришлось остаться, так как этого требовало производство. Да и к тому же чтобы вернуться домой, зачастую требовался вызов. А куда было возвращаться, дома у многих были разрушены, близкие родственники погибли. А.И. Патова делится своей историей: «В Ленинград вернуться не смогли, никто нас не вызвал, дом наш в Пушкине сгорел, и мы остались в Челябинске».

В ходе своего исследования я выяснила, что самое большое количество эвакуированного в Челябинск населения составляли ленинградцы, по приблизительной оценке – более 20 тысяч человек.

Постоянно рассуждая над вопросом о том, каким образом воспринимали друг друга эвакуированные ленинградцы и местное население, я пришла к выводу, что это зависело от ряда обстоятельств: от приказов государственной власти, от организации и организаторов эвакуации на местах, от конкретного человека, даже от стечения обстоятельств или случайностей.

Я понимаю, что тогда все было подчинено интересам военной целесообразности. Страдания населения в расчет не принимались. О людях никто не думал. «Все для фронта, все для победы», но не меньшей ли ценой досталась бы победа, если бы больше заботились о людях?