Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

14.02.2019 | Нешкольная история

По страницам блокадного дневника. Часть 1

Свидетельства очевидца

публикация:

Стенгазета


Автор: Алина Тимохина. На момент написания работы Студентка 2 курса Санкт-Петербургского технического колледжа управления и коммерции. Научный руководитель Наталья Павловна Столбова. 3-я премия XIX Всероссийского конкурса «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал


Дневник, о котором пойдет речь в этой работе, хранится в Музее Педагогического университета им. А. И. Герцена. Он представляет собой школьную тетрадь с записями, датируемыми ноябрем 1942 – апрелем 1943 года. Первая запись в дневнике сделана 6 ноября 1942 года, а последняя блокадная – 1 апреля 1943 года, также есть записи, датированные 1946 годом и 6 апреля 1947 года. Всего в дневнике 18 страниц, написанных чернилами. Дневник дошел не в полном объеме, часть его утрачена. Обширные фрагменты из него публиковались в журнальном приложении к газете «Педагогические вести» за 2010 год с небольшой вводной заметкой Е. М. Колосовой, директора Музея РГПУ им. А. И. Герцена, и, насколько нам известно, дневник не комментировался и не исследовался.
Внимательно изучая записи, удалось установить, что неизвестная нам женщина, пережившая блокаду и оставившая записи, родилась 1 апреля 1895 года, очевидно в Санкт-Петербурге. Была одинокой, не имела братьев и сестер. Своей семьи она не создала. Отца потеряла в 1930 году, мать умерла в 1942 году.

Время, в котором ей довелось жить, она характеризует так: «Еще вдобавок в какой-то несчастливый век я родилась: японская война, революция 1905 г., империалистическая война 1914 г. с Германией, революция 1917 г., гражданская война, финская и отечественная война, а что еще будет, что еще надо переживать, неизвестно! Говорят, что мы живем в “интересную эпоху”! Да, очень “интересно”. Каково всё это переживать!» (10 декабря 1942 года, здесь и далее сохранена орфография оригинала).

На момент написания дневника ей было 47 лет. Об этом можно узнать из записи от 6 ноября 1942 года: «…Жизнь моя личная жизнь кончена в 47 лет; да не склеилась моя личная жизнь, “невезучая”, как говорил мой папа, мой добрый, обожаемый папочка. Ах, какой это был чудный человек! Как я его любила, обожала! Какие чудные люди были мои родители! Как я много потеряла, так много!»
Жила одна в 25-метровой комнате очевидно коммунальной квартиры в районе Технологического института, в которой до войны проживали двенадцать человек, а в тот момент осталось только четыре:

«Когда тревога – тревожишься о своем доме, о своем угле, когда так страшно сейчас, холодно – ведь в квартире из 12 человек умерло 8, и так везде за прошлую зиму. Как О. говорит: из каждого окна дома выглядывает покойник. На улице валялись по нескольку дней умершие, не успевали подбирать, так умирали с голоду! С холоду, Поголовно умирали! Стреляют близко! Мне прошлую зиму пришлось ходить пешком на работу – километров 5–6, пока я не обессилела, по дороге считала трупы, одна жуть!» (6 ноября 1942 года).

Дневник этой сорокасемилетней женщины, в тяжелейших обстоятельствах нашедшей в себе силы делать записи, нам предстоит рассмотреть.

Наша героиня пережила самую страшную первую блокадную зиму, потеряв свою мать: «Вот ведь уже год, как блокада Ленинграда и живем страшной жизнью. У меня всё потеряно, а главное мама, умершая весной, не выдержала бедная, погубила ее жизнь: понос, дистрофия, цинга, истощение, голод, холод; обидно, что дожили до весны, когда стало теплее, светлее, поспела травка, как меня выручила лебеда, сколько я ее ела и собирала и покупала, ела целыми кучами в разных видах: щами, тушеной, вареной, лепешками и что только я не придумывала…» Предположительно, мать автора дневника умерла 1 мая 1942 года.

Родители умерли, родственники уехали. В записях тревога и одиночество:
«Отупело всё, я часто не чувствую ничего! И нет слез, даже после смерти мамы – не плакала, зашила ее в простыню, и свез П. И. ее на тележке в морг, в Троицкий Собор».

В годы блокады в Троицком соборе Измайловского полка находился морг, куда свозили умерших в этом районе ленинградцев.

Постоянные страдания не могли не отразиться на психике: «…я как-то устала, устала страдать, ибо последние годы – сплошное страдание, как-то безрадостно стало всё, после того, как много потеряла, а всё потери, потери и потери, только привяжусь к кому-нибудь – теряю, только вздохну спокойней – теряю» (8 ноября 1942 года). 10 декабря 1942 года есть запись о самоубийстве: «Ох, проклятая жизнь! Не кончить ли? Лучше сразу, чем медленное умирание…»

Война разрушила привычный быт этой женщины, унесла жизни ее родителей, друзей и знакомых: «Ах, мамочка, папочка! Милые мои дорогие! Нет Вас больше! Нет никого. Все уехали, кто умер, сколько умерло! Я вывернулась, может быть для того, что бы снова так мучиться страшно! Скорей бы война кончилась. У всех одно это желание! Какое это было бы счастье!» (14 ноября 1942 года)

Автор дневника работала старшим бухгалтером в жилищно-коммунальной организации, но в дневнике не упоминаются ни адрес организации, ни улица, на которой она жила, ни номер дома. Описывается ее путь со службы домой, который составлял 5–6 километров:
«Со службы приходится ходить уже домой в темноте, а мне надо идти минут 15 до пр. Газа (Старо-Петергофский), с трудом попадаю в трамвай, где много народу, очень часто еду до кольца, а потом обратно до Технологического Института, до дому минут 10 ходьбы».

Движение трамваев было прекращено в Ленинграде около 8 декабря 1941 года и возобновлено в апреле 1942 года по пяти маршрутам. 18 ноября 1942 года прибавилось еще пять. Удалось установить, сопоставляя документы, маршрут трамвая, на котором блокадница ездила с работы. Это трамвай № 9, маршрут которого начинался у 2-го Муринского проспекта и заканчивался на площади Стачек.

О месте ее службы мы узнаем из первой сохранившейся записи от 6 ноября 1942 года. Пишет, что «Мы служащие ЖКО БТМ», где она работала старшим бухгалтером, но что такое БТМ пока точно установить не удалось. Возможно, БМП – Балтийское Морское пароходство или его подразделение? В записях говорится, что она работает в «Красном здании», а в нем находилось Управление морского торгового порта: «…посылала я из 35 почтового отделения, в доме, где моя служба. Сидим сегодня без света, т. к. лампочки сняли, пока не получим разрешения от нач. Порта». В годы войны 35-ое почтовое отделение находилось на улице Межевой Канал 5, благодаря чему удалось уточнить место ее работы. Здание было разбомблено в годы блокады, восстановлено и дошло до наших дней.

В условиях блокады кардинально поменялся быт ленинградцев, которым приходилось использовать почти любые способы, чтобы выжить. В дневнике содержатся бесценные описания быта блокадного города.

Как же выглядели жители блокадного Ленинграда? Весной, после первой блокадной зимы, автор дневника видела себя такой:
«Руки распухли – болели. Весной, когда я сняла шапку, я была лысая. За лето волосы подросли, но если бы было питание, а то его нет, плохо подросли» (7 ноября 1942 года).

Пишет о том, как была одета: «Одела еще одну “шкуру” под летнее пальто. Буду идти до трамвая против ветра, на ногах у меня мелкие галоши и гамаши, на голове вязаная шерстяная шляпа, которую, я купила у Ж., эта шляпа покойной Ирины, которая умерла у нас в квартире, простудившись».

И продолжение записи: «Надо ехать домой! Одеть мамину шубу, мое пальто зимнее в жутком состоянии, т. к. спала в нем всю зиму, стряпала и т. д. Было до 4 градусов мороза в квартире. Боялась замерзнуть во сне – спала в зимнем пальто, в шапке-ушанке, наваливая на себя все одеяла и вообще что только можно было».

С войной и блокадой изменилась и обстановка в квартирах ленинградцев. Отопления не было, поэтому топили печки-буржуйки, сжигали вещи, книги, а иногда и дрова, но в квартирах было холодно и грязно. Об этом она пишет 21 марта 1943 года: «Как неуютно в квартире и как грязно, всюду пыль с потолков обсыпалась штукатурка, т. к. крыша протекает. В комнате моей 1 градус тепла».

6 ноября 1942 года пишет, что «дров у меня нет, а всю мебель похуже сожгла прошлую зиму в чугунке. Да, я “разбомбила” все сундуки, шкафы, табуретки, ящики, полки и т. д. В одну ночь у нас украли дрова, вывезли и даже дверь от сарая украли. Это был такой удар!»

Часто от бомбежек вылетали стекла. Об этом автор дневника упоминает 26 января 1943 года:
«Жить тяжело, полуголодная, холодно стало в помещениях, т. к. одна сторона дома без стекол. Водопровод замерз. Свет есть, и дрова пока есть. Топим 3 раза в день плитку. Медленное умирание “тяжелое умирание”… Сломали деревянный дом на Лад<ожском> оз<ере>, вот и дрова…»

В квартире всё же сохранилась мебель: «А ведь обстановка приличная: трехстворчатый, зеркальный шкаф белого дерева, туалет такой красивый, письменный дамский столик, диванчик, стулья – всё белого клена и всё это засыпано штукатуркой с потолка, т. к. потолок отсырел и с него валиться штукатурка» (7 ноября 1942 года).

Автор умела играть на рояле, видимо рояль был ей дорог, поэтому его не сожгли: «Стоит рояль “Беккер”. Я хорошо играю, но теперь я не прикоснулась к роялю со 2-го мая 1941 г., т. к. нет настроения это, во-первых, а по утрам какая музыка, когда кругом другая “музыка” – страшная, несущая смерть, кровь, горе, несчастье».

Продолжение следует

4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде









Рекомендованные материалы


Стенгазета

Ударим всеобучем по врагу! Часть 2

Алатырские дети шефствовали над ранеными. Помогали фронтовикам, многие из которых были малограмотны, писать письма, читали им вслух, устраивали самодеятельные концерты. Для нужд госпиталей учащиеся собирали пузырьки, мелкую посуду, ветошь.

Стенгазета

Ударим всеобучем по врагу! Часть 1

Приезжим помогала не только школьная администрация, но и учащиеся: собирали теплые вещи, обувь, школьные принадлежности, книги. Но, судя по протоколам педсоветов, отношение между местными и эвакуированными школьниками не всегда было безоблачным.