публикация:
Стенгазета
Автор: Алина Тимохина. На момент написания работы Студентка 2 курса Санкт-Петербургского технического колледжа управления и коммерции. Научный руководитель Наталья Павловна Столбова. 3-я премия XIX Всероссийского конкурса «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал
Дневник, о котором пойдет речь в этой работе, хранится в Музее Педагогического университета им. А. И. Герцена. Он представляет собой школьную тетрадь с записями, датируемыми ноябрем 1942 – апрелем 1943 года. Первая запись в дневнике сделана 6 ноября 1942 года, а последняя блокадная – 1 апреля 1943 года, также есть записи, датированные 1946 годом и 6 апреля 1947 года. Всего в дневнике 18 страниц, написанных чернилами. Дневник дошел не в полном объеме, часть его утрачена. Обширные фрагменты из него публиковались в журнальном приложении к газете «Педагогические вести» за 2010 год с небольшой вводной заметкой Е. М. Колосовой, директора Музея РГПУ им. А. И. Герцена, и, насколько нам известно, дневник не комментировался и не исследовался.
Внимательно изучая записи, удалось установить, что неизвестная нам женщина, пережившая блокаду и оставившая записи, родилась 1 апреля 1895 года, очевидно в Санкт-Петербурге. Была одинокой, не имела братьев и сестер. Своей семьи она не создала. Отца потеряла в 1930 году, мать умерла в 1942 году.
Время, в котором ей довелось жить, она характеризует так: «Еще вдобавок в какой-то несчастливый век я родилась: японская война, революция 1905 г., империалистическая война 1914 г. с Германией, революция 1917 г., гражданская война, финская и отечественная война, а что еще будет, что еще надо переживать, неизвестно! Говорят, что мы живем в “интересную эпоху”! Да, очень “интересно”. Каково всё это переживать!» (10 декабря 1942 года, здесь и далее сохранена орфография оригинала).
На момент написания дневника ей было 47 лет. Об этом можно узнать из записи от 6 ноября 1942 года: «…Жизнь моя личная жизнь кончена в 47 лет; да не склеилась моя личная жизнь, “невезучая”, как говорил мой папа, мой добрый, обожаемый папочка. Ах, какой это был чудный человек! Как я его любила, обожала! Какие чудные люди были мои родители! Как я много потеряла, так много!»
Жила одна в 25-метровой комнате очевидно коммунальной квартиры в районе Технологического института, в которой до войны проживали двенадцать человек, а в тот момент осталось только четыре:
«Когда тревога – тревожишься о своем доме, о своем угле, когда так страшно сейчас, холодно – ведь в квартире из 12 человек умерло 8, и так везде за прошлую зиму. Как О. говорит: из каждого окна дома выглядывает покойник. На улице валялись по нескольку дней умершие, не успевали подбирать, так умирали с голоду! С холоду, Поголовно умирали! Стреляют близко! Мне прошлую зиму пришлось ходить пешком на работу – километров 5–6, пока я не обессилела, по дороге считала трупы, одна жуть!» (6 ноября 1942 года).
Дневник этой сорокасемилетней женщины, в тяжелейших обстоятельствах нашедшей в себе силы делать записи, нам предстоит рассмотреть.
Наша героиня пережила самую страшную первую блокадную зиму, потеряв свою мать: «Вот ведь уже год, как блокада Ленинграда и живем страшной жизнью. У меня всё потеряно, а главное мама, умершая весной, не выдержала бедная, погубила ее жизнь: понос, дистрофия, цинга, истощение, голод, холод; обидно, что дожили до весны, когда стало теплее, светлее, поспела травка, как меня выручила лебеда, сколько я ее ела и собирала и покупала, ела целыми кучами в разных видах: щами, тушеной, вареной, лепешками и что только я не придумывала…» Предположительно, мать автора дневника умерла 1 мая 1942 года.
Родители умерли, родственники уехали. В записях тревога и одиночество:
«Отупело всё, я часто не чувствую ничего! И нет слез, даже после смерти мамы – не плакала, зашила ее в простыню, и свез П. И. ее на тележке в морг, в Троицкий Собор».
В годы блокады в Троицком соборе Измайловского полка находился морг, куда свозили умерших в этом районе ленинградцев.
Постоянные страдания не могли не отразиться на психике: «…я как-то устала, устала страдать, ибо последние годы – сплошное страдание, как-то безрадостно стало всё, после того, как много потеряла, а всё потери, потери и потери, только привяжусь к кому-нибудь – теряю, только вздохну спокойней – теряю» (8 ноября 1942 года). 10 декабря 1942 года есть запись о самоубийстве: «Ох, проклятая жизнь! Не кончить ли? Лучше сразу, чем медленное умирание…»
Война разрушила привычный быт этой женщины, унесла жизни ее родителей, друзей и знакомых: «Ах, мамочка, папочка! Милые мои дорогие! Нет Вас больше! Нет никого. Все уехали, кто умер, сколько умерло! Я вывернулась, может быть для того, что бы снова так мучиться страшно! Скорей бы война кончилась. У всех одно это желание! Какое это было бы счастье!» (14 ноября 1942 года)
Автор дневника работала старшим бухгалтером в жилищно-коммунальной организации, но в дневнике не упоминаются ни адрес организации, ни улица, на которой она жила, ни номер дома. Описывается ее путь со службы домой, который составлял 5–6 километров:
«Со службы приходится ходить уже домой в темноте, а мне надо идти минут 15 до пр. Газа (Старо-Петергофский), с трудом попадаю в трамвай, где много народу, очень часто еду до кольца, а потом обратно до Технологического Института, до дому минут 10 ходьбы».
Движение трамваев было прекращено в Ленинграде около 8 декабря 1941 года и возобновлено в апреле 1942 года по пяти маршрутам. 18 ноября 1942 года прибавилось еще пять. Удалось установить, сопоставляя документы, маршрут трамвая, на котором блокадница ездила с работы. Это трамвай № 9, маршрут которого начинался у 2-го Муринского проспекта и заканчивался на площади Стачек.
О месте ее службы мы узнаем из первой сохранившейся записи от 6 ноября 1942 года. Пишет, что «Мы служащие ЖКО БТМ», где она работала старшим бухгалтером, но что такое БТМ пока точно установить не удалось. Возможно, БМП – Балтийское Морское пароходство или его подразделение? В записях говорится, что она работает в «Красном здании», а в нем находилось Управление морского торгового порта: «…посылала я из 35 почтового отделения, в доме, где моя служба. Сидим сегодня без света, т. к. лампочки сняли, пока не получим разрешения от нач. Порта». В годы войны 35-ое почтовое отделение находилось на улице Межевой Канал 5, благодаря чему удалось уточнить место ее работы. Здание было разбомблено в годы блокады, восстановлено и дошло до наших дней.
В условиях блокады кардинально поменялся быт ленинградцев, которым приходилось использовать почти любые способы, чтобы выжить. В дневнике содержатся бесценные описания быта блокадного города.
Как же выглядели жители блокадного Ленинграда? Весной, после первой блокадной зимы, автор дневника видела себя такой:
«Руки распухли – болели. Весной, когда я сняла шапку, я была лысая. За лето волосы подросли, но если бы было питание, а то его нет, плохо подросли» (7 ноября 1942 года).
Пишет о том, как была одета: «Одела еще одну “шкуру” под летнее пальто. Буду идти до трамвая против ветра, на ногах у меня мелкие галоши и гамаши, на голове вязаная шерстяная шляпа, которую, я купила у Ж., эта шляпа покойной Ирины, которая умерла у нас в квартире, простудившись».
И продолжение записи: «Надо ехать домой! Одеть мамину шубу, мое пальто зимнее в жутком состоянии, т. к. спала в нем всю зиму, стряпала и т. д. Было до 4 градусов мороза в квартире. Боялась замерзнуть во сне – спала в зимнем пальто, в шапке-ушанке, наваливая на себя все одеяла и вообще что только можно было».
С войной и блокадой изменилась и обстановка в квартирах ленинградцев. Отопления не было, поэтому топили печки-буржуйки, сжигали вещи, книги, а иногда и дрова, но в квартирах было холодно и грязно. Об этом она пишет 21 марта 1943 года: «Как неуютно в квартире и как грязно, всюду пыль с потолков обсыпалась штукатурка, т. к. крыша протекает. В комнате моей 1 градус тепла».
6 ноября 1942 года пишет, что «дров у меня нет, а всю мебель похуже сожгла прошлую зиму в чугунке. Да, я “разбомбила” все сундуки, шкафы, табуретки, ящики, полки и т. д. В одну ночь у нас украли дрова, вывезли и даже дверь от сарая украли. Это был такой удар!»
Часто от бомбежек вылетали стекла. Об этом автор дневника упоминает 26 января 1943 года:
«Жить тяжело, полуголодная, холодно стало в помещениях, т. к. одна сторона дома без стекол. Водопровод замерз. Свет есть, и дрова пока есть. Топим 3 раза в день плитку. Медленное умирание “тяжелое умирание”… Сломали деревянный дом на Лад<ожском> оз<ере>, вот и дрова…»
В квартире всё же сохранилась мебель: «А ведь обстановка приличная: трехстворчатый, зеркальный шкаф белого дерева, туалет такой красивый, письменный дамский столик, диванчик, стулья – всё белого клена и всё это засыпано штукатуркой с потолка, т. к. потолок отсырел и с него валиться штукатурка» (7 ноября 1942 года).
Автор умела играть на рояле, видимо рояль был ей дорог, поэтому его не сожгли: «Стоит рояль “Беккер”. Я хорошо играю, но теперь я не прикоснулась к роялю со 2-го мая 1941 г., т. к. нет настроения это, во-первых, а по утрам какая музыка, когда кругом другая “музыка” – страшная, несущая смерть, кровь, горе, несчастье».
Продолжение следует
4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде
