Похоже на то, что усилиями неугомонных депутатов-законотворцев вся страна довольно скоро покроется сплошной сетью «иностранной агентуры». Потому что если так пойдет и дальше, то без звания «иностранный агент» останутся одни лишь «агенты Кремля» или «агенты ФСБ», да и те при определенных условиях могут быть квалифицированы как «двойные агенты».
И я уверен, что если уж и ставить нормального вменяемого человека перед таким жестким выбором, он несомненно предпочтет «иностранного агента». Не чекистским же агентом ему называться — еще чего не хватало.
Понятие «иностранный агент» звучит ясно, определенно и безусловно негативно только для постсоветского пламенного идиота, выросшего на шпионских книжках и кинофильмах советского производства. Выросшего на них, но так и не выросшего из них…
Иностранец —хоть в кавычках, хоть без них —всегда, во все времена шизофренически раздваивался в глазах соотечественников. Он всегда был опасно подозрительным и бесконечно привлекательным одновременно.
За ним следили, с ним побаивались общаться. Но перед ним и заискивали. На него хотели быть похожими. Молодой человек, пытавшийся следить за модой, считал большой жизненной удачей, если кто-нибудь—особенно если «кем-нибудь» оказывалась симпатичная девушка—принимал его за иностранца.
Все самое вредное и подозрительное для одних и самое привлекательное и престижное для других было непременно «из-за границы». Начиная от чуждого нашему народу искусства и не менее чуждых танцев, джинсов и сигарет с фильтром до совсем уже инфернальных колорадских жуков и непарных шелкопрядов, завезенных, как всем было известно, в чемоданах американских дипломатов и туристов.
Всегда считалось, что советский человек, особенно молодой советский человек, думать своей головой не только не мог, но даже и не осмеливался. «Кто тебе это сказал?» «От кого ты это услышал?» «Кто внушил тебе эту вредную чушь?»
Носителем и распространителем неканонической версии истории и современности всегда и непременно был «кто-то». А этот «кто-то», которого следовало «выявить» и «разъяснить», тоже вряд ли был самостоятелен в своих умозаключениях. Откуда «подбрасывались» к нам вредоносные и опасные для душ юных строителей коммунизма «идейки»? Из-за границы, вестимо.
Вот и в наши дни в контексте официального пропагандистского дискурса слово «иностранный» звучит подозрительно. А уж «агент»! А уж когда они вместе!
Для меня же, как, я уверен, и для любого человека, живущего все же в XXI веке, пусть даже и в таком исторически малоподвижном государстве, как наше, это понятие выглядит если и не однозначно привлекательным, то хотя бы разнообразным по смыслу.
Для меня на сегодняшний день словосочетание «иностранный агент» звучит скорее нейтрально. Хотя постепенно становится все более заметным и оттенок явного одобрения.
А уже очень скоро, я думаю, эти два слова будут восприниматься однозначно восторженно. Ну, типа, как «герой» или «героиня». Или что-то вроде ордена. Что-то наподобие «Почетного легиона».
Бренд «иностранный агент» скоро будет звучать как знак качества, как гарантия ответственности, надежности и осмысленности.
Так и будет! Достаточно лишь небольшой семиотической операции.
Надо лишь перекодировать всю эту бессмыслицу и придать ей смысл. Причем — положительный. Тем самым нейтрализовать ее агрессивную бессодержательность.
Достаточно лишь перехватить эту формулу, аппроприировать ее, из идиотского клейма превратить в осознанное самоназвание.
В истории таких примеров много. Можно вспомнить, например, об импрессионистах, присвоивших и применивших к самим себе само слово «импрессионизм», употребленное изначально в издевательском значении.
Так что давайте будем, что ли, агентами? Почему нет? Иностранными? Еще лучше!
Боюсь, что мало кто об этом помнит, а я вот зачем-то помню, как в середине 60-х годов композитор Людмила Лядова (была такая) сочинила некую танцевальную мелодию. Мотивчик как мотивчик — не шедевр, конечно, но не хуже других.
Но на эту простенькую музыкальную штучку волей не предусмотренных никем обстоятельств зачем-то оказалась возложена важная идеологическая миссия. Эта миссия была обозначена текстом, еще более простеньким, чем мелодия. Но это был манифест своего рода. Причем манифест патриотический.
Название песенки при всем его кажущемся легкомыслии недвусмысленно отсылало к истокам, к хрустальным родникам нашей неизбывной самобытности.
Песня, короче говоря, называлась «Ай, люли». А начиналась она так:
Ай, люли! Ай, люли! Это новый танец.
Ай, люли, ай, люли! Он не иностранец.
Ну, и так далее. «Иностранец» тут возник не только как самая очевидная рифма к «танцу» (хотя и это тоже).
В те годы — как, впрочем, и во все иные, включая нынешние, — велась изнурительная и при этом совершенно бесплодная борьба с тлетворным влиянием всяческой «иностранщины». В данном случае — танцев.
Надо ли говорить, что этот, хоть и «новый», но никем и никогда не станцованный танец, единственным, хотя и бесспорным достоинством которого было то, что он «не иностранец», вступив в неравный бой с вражескими рок-н-роллом, твистом и шейком, как-то незаметно, совершенно не героически и совершенно безвозвратно растворился без остатка в потоке неотвратимой истории.
