29.11.2018 | Нешкольная история

Жизнь на переломе времен. Часть 3

Рассказ о судьбе русской интеллигентки

Автор: Дмитрий Яковлев. На момент написания работы ученик 11 класса школы №75, Московская обл., пос.Черноголовка. Научный руководитель Г.С. Яковлева. 3-я премия I (1999-2000 г.) Всероссийского конкурса «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал

Зимой 1943 г., после Сталинграда, через наше село гнали много пленных немцев, итальянцев, мадьяр. По вечерам им разрешали ходить по селу, просить еду. Зрелище было жалкое: дрожащие, закутанные в какие-то рогожи, мешки, – они были тихими и услужливыми. Как-то у одного из них удалось расспросить о Чернигове: по его словам, город был разрушен почти полностью. Сердобольные русские старушки кормили пленных чем Бог послал. Конечно, бывали случаи, когда немцы забывали свой статус пленных, наглели и пытались что-то отнять у женщин и детей. Но достаточно было показаться мужчине и тихонько произнести сакраментальное «Zuruck!», как они убегали.

Несмотря на холод и голод – занятия в школе продолжались. Летом школьники почти все время проводили в колхозе, сеяли, пололи, убирали урожай. Жилось все труднее, все больше ребят становились сиротами. К маме шли бедные вдовы за советом, утешением.

В конце войны выяснилось, что младший брат отца, Владимир Серафимович Семешко, до войны работавший на шахте в Донбассе, был оставлен с группой шахтеров для подрыва шахты, однако не успел уйти от немцев, попал в плен. Его увезли на работы в Германию. Позже он рассказывал, как трижды пытался бежать, но ни разу не удалось уйти далеко. После освобождения из немецкого плена попал уже в наш лагерь под Свердловском.

Любимый мамин племянник, Александр Георгиевич Дубле (1913–1992), до войны окончил в Ленинграде военное училище, служил в армии. В начале войны их часть располагалась на финском фронте. При внезапном хорошо подготовленном наступлении финнов он попал в плен вместе со многими другими солдатами и офицерами. Финны строго выполняли условия Женевской конвенции: заставлять работать можно было только рядовых, и хозяева худо-бедно их кормили. Офицеры же просто содержались в лагере. К концу войны им практически перестали давать пищу, они уже не могли подниматься с нар. После освобождения Сашу подлечили, подкормили и направили в качестве офицера во внутренние войска в лагерь под Архангельском. Вскоре ситуация резко изменилась: Саша оказался на Колыме в качестве заключенного. Сначала Саша работал на руднике, потом в мастерских. От гибели его спасло инженерное образование – он работал слесарем, что-то можно было смастерить и продать вольным. Потом оказалось, что нужен специалист на электростанции. Так ему удалось выжить. За это время от последствий дистрофии скончалась его жена, Снегирева Елена Ивановна, которой удалось спасти детей в блокадном Ленинграде. Саша был реабилитирован вскоре после смерти Сталина, но квартиру в Ленинграде он получил лишь через несколько лет, когда вышел на пенсию и вернулся туда. Квартира была маленькая, на первом этаже блочного дома, но как он радовался ей после бараков лагеря!

Когда в 1990 г. вышла книга Варлама Шаламова «Колымские рассказы», я привезла ее Саше – невозможно было видеть, как он ее читал, ведь он был именно там, в Ягодном!

В 1946 г. на юге России разразилась страшная засуха. Сгорели хлеба на колхозных полях, сгорели овощи на приусадебных участках. В городах хлеб все-таки давали по карточкам, в селе же, по-моему, не получали ничего. Учительской зарплаты на базаре хватало на несколько стаканов черной муки. В пищу шла лебеда, крапива, желуди, мякина, жмых. В отчаянии люди продавали все, что имели – только бы продержаться до первой травы. Помню, как берегли корову и какая радость была, когда она отелилась – появилась надежда выжить. Мама продала практически всю одежду, все немногие ценные вещи. Остались только книги, но крестьянкам из окрестных деревень они не были нужны.

Школьники, худые, изможденные, даже опухшие от голода, в каких-то опорках ходили в школу часто только из-за горячих завтраков.

В отчаянии отец решил увезти семью из этой зоны рискованного земледелия. Засухи тут случаются часто, правда, не такие глобальные. В это время специалистов вербовали в Крым, на Кавказ, в Калининград на земли, освободившиеся после сталинских депортаций. Однако он не мог позволить себе создать собственное благополучие на чьем-то горе, поселиться в чьем-то опустевшем гнезде. Одна из бывших учениц, жившая в Средней Азии, убедила отца переехать туда – засух там в принципе не бывает, все зависит от полива, земля в долинах рек такая, что все растет как на дрожжах.

Ехали больше двух недель, сначала в село Солдатское под Ташкентом, потом в совхоз имени Пятилетия Узбекистана. Работу родителям предоставили сразу же – учителей всегда не хватает. Пришлось заново организовывать быт, привыкать к жаркому климату, к новым условиям, к новым обычаям, к новым людям. А люди были очень разные: кроме коренных жителей – русских, узбеков, казахов, татар – там оказалось много крымских татар, чеченцев, карачаевцев, балкарцев. Это была зона – высланные не имели права покидать пределы района. Контроль осуществляли как-то незаметно, никаких явных постов или заграждений не было видно. Иногда взрослые что-то упоминали о комендатуре, но нас это не касалось.

Неподалеку располагался знаменитый богатейший корейский совхоз имени Сталина. Корейцев переселили с Дальнего Востока после Хасана и Халхин-Гола в конце 30-х годов.

За эти годы трудолюбивые дисциплинированные ссыльные в болотистых комариных тугаях долины Сыр-Дарьи создали образцовое рисоводческое хозяйство. На благосостоянии сказалось и то, что корейцев в армию не брали, хотя ограничений на выезд из района они уже не имели. Была в этом совхозе хорошая средняя школа, которую мы с сестрой и закончили.

В совхозной школе-семилетке, которой руководил наш отец, был подлинный интернационал. Научить школьников русскому языку, привить любовь к русской и мировой литературе было очень непросто. Мама опять все время пропадала в школе, приучала детей читать книги. Это был титанический труд! Следует сказать, что ребята всегда высоко ценили самоотверженное отношение к ним. Сохранилась только малая часть фотографий с дарственными надписями, которые ребята дарили любимой учительнице, от души радовавшейся их успехам.

Помню, как мама самоотверженно боролась за судьбу одного из учеников – очень способного мальчика-балкарца. Он великолепно рисовал, мама считала своим долгом попытаться добиться для него разрешения учиться в Ташкентском художественном училище.

Она ездила в Министерство образования, в спецкомендатуры, еще куда-то, но никогда не рассказывала при нас, как и в какой форме ей отказывали. Помню только, что папа очень тревожно ждал ее возвращения из этих поездок.

Поселили нашу семью в совхозе в так называемом учительском бараке. Через некоторое время родители купили маленький домишко с садиком. Крестьянская душа отца раскрылась навстречу удивительно плодородной земле: все свободное время он проводил в саду, научился возделывать виноград, учился у соседей – узбеков правильно проводить поливы, обрезки. Теперь и я знаю, какое это сложное и тяжелое дело. Мама старалась всюду успеть – в школе, дома, в саду. Ее доброжелательность, сочувственное отношение к людям в этом относительно глухом поселке неизменно приводили к тому, что к ней шли женщины за советами – педагогическими, юридическими, медицинскими, психологическими».

Тем временем старшая дочь, Галина Серафимовна Семешко окончила школу, поступила на химический факультет Среднеазиатского Государственного Университета. Через два года средняя дочь стала студенткой Ташкентского педагогического института. Галина Серафимовна после окончания университета вышла замуж и поселилась под Москвой в только что организованном Ногинском Научном Центре в Черноголовке.

Серафим Яковлевич еще успел порадоваться первому внуку, Алексею Валентиновичу Яковлеву, будущему отцу автора.

В мае 1960 г. Серафим Яковлевич скончался от неизлечимой болезни печени и похоронен на кладбище совхоза.

Любовь Яковлевна осталась одна с дочками, была уже на пенсии, не работала в школе, но одной справляться с домом, садом ей было не под силу. Начались тяжелые сложные хлопоты по продаже дома, покупке кооперативной квартиры, прописка в Ташкенте, переезд. На новом месте Любовь Яковлевна не могла спокойно отдыхать, «бездельничать», как говорила она: благоустройство двора многоэтажного дома, помощь в учебе соседским детям, посещение курсов кройки и шитья, изучение узбекского языка (ей казалось неприличным не знать языка людей, среди которых она живет)…

Но, конечно, «больше всего времени и сил занимали внуки. Мама научилась печь совершенно необыкновенные пироги, учила внуков мастерить самые разнообразные поделки, позволяла им разрисовывать стены комнат, устраивала картинные галереи детских рисунков, обошла с внуками все ташкентские музеи и мемориалы.

Мама близко к сердцу принимала все, что происходило в стране, все наши успехи и горести. С каким восторгом она собирала всевозможные материалы о своем любимце Гагарине! Разрушительное ташкентское землетрясение1966 года она встретила мужественно, считала своим долгом бороться с паникой, успокаивать людей. Много и подробно писала нам о происходившем в городе, гордилась мужеством ташкентцев».

Любовь Яковлевна Семешко ушла из жизни в июне 1988 г., похоронена на Домрабадском кладбище в Ташкенте.

4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде