Мы испытываем внутренний дискомфорт всякий раз, когда слышим, что человек — в силу ряда биографических и прочих обстоятельств — нам не симпатичный и не вызывающий особого нашего доверия, вдруг говорит или пишет нечто такое, под чем мы готовы подписаться прямо сейчас, причем обеими руками.
В этих случаях нам было бы намного комфортабельнее, если бы не симпатичный нам человек и тексты произносил бы несимпатичные, и поступки совершал бы нам не приятные.
Дискомфорт, да.
Я вспоминаю такой, например, уже давний эпизод из своей литературной биографии. Однажды, в те времена, когда основным способом бытования литературных текстов были квартирные чтения, меня позвали почитать стихи в некий малознакомый дом. Я и пошел, почему нет. И дом был незнакомый, и публика там была почти незнакомая, что всегда вызывает невольные опасения у человека, не слишком уверенного в себе. А я — к сожалению или к счастью, я до сих пор так и не решил, — именно таков.
К моему облегчению я почти сразу ощутил отчетливое дружелюбие и отзывчивость аудитории. После чтения началось нечто вроде обсуждения. Разные люди высказывали разной, прямо скажем, глубины и точности соображения, но в основном они были со знаком плюс, что автора со здоровыми рефлексами не может не тешить.
Среди прочих присутствовал там и некий молодой человек, все время молчавший и, как мне показалось, очень чем-то недовольный.
Когда все отговорили и возник, как бывало обычно в таких случаях, общий стол, я оказался рядом с этим молодым человеком. Он представился и сказал, что ему ужасно нравится, причем уже давно, то, что я делаю. «А мне по вашему выражению лица, — сказал я, — показалось, что как раз наоборот!»
Он засмеялся и сказал, понизив голос и обводя рукой публику: «Это они все меня разозлили!» «Это чем же?» — поинтересовался я. «Дело в том, что многих из этих людей я знаю и знаю их как людей не слишком умных. Вот я и приготовился к тому, что все будут вас ругать, а я буду защищать. А вот не получилось! Конечно, я мог бы в пику им сам начать вас ругать. Но это было бы совсем глупо. В общем, досадно, согласитесь!» Я согласился.
Ну, и все, разумеется, помнят ставшую почти фольклорной и к нашим дням уже довольно надоедливой довлатовскую байку про «Евтушенко и колхозы».
Когда памятники жертвам коммунистических злодеяний торжественно открывают выходцы из все тех же самых преступных контор и произносят при этом слова, ничем на вид не хуже тех, которые мог бы в аналогичной ситуации сказать и ты, ты ясно понимаешь, что нет, это не те слова, они другие, хотя и звучат они точно так же, как и твои, и, как и твои, расставлены в том же самом порядке.
Что могут означать, о чем могут говорить те случаи, когда люди, которым ты не веришь совсем или не очень веришь, вдруг выступают, условно говоря, «против колхозов»?
О том, что человек внезапно, под воздействием каких-то неведомых вам, но очень сильных обстоятельств, в одночасье прозрел, немедленно и радикально изменился в лучшую сторону, и нельзя лишать его шанса? Мало ли что было? Мало ли, что он или она говорили или вытворяли еще прямо позавчера! Важно ведь не то, что было, а то, что сейчас! Было — так! А сейчас стало — вот эдак!
Возможно, что и так. Но вряд ли.
Или это значит, что сам факт такого досадного дискурсивного совпадения свидетельствует о необходимости подвергнуть решительной ревизии круг собственных, сложившихся долгими годами чувственного и социального опыта убеждений?
Тем более — вряд ли.
Дело в том, что значения отдельных слов и всегда существенно зависимы от контекста, а в наше время — они как-то особенно не самостоятельны.
Высказывания сами по себе вообще не слишком-то отвечают за свои слова.
Дело вообще не в том, кто какой текст предъявляет миру. Текст, разумеется, важен. Но еще важнее обстоятельства его репрезентации. Необычайно важна, например, цель высказывания. А еще важнее — его субъект.
Говоря попросту, важнее всего не
что и не
как и даже не
зачем, а
кто.
Именно в «кто» содержится и подлинное содержание любого высказывания, и его целеполагание.
И если мы задумываемся над тем, кто, что и зачем сказал, то, по крайней мере, не следует забывать, что мы думаем не о том, кто
что сказал, а о том,
кто что сказал.
