20.09.2018 | Нешкольная история

Левиафан и человек. Часть 1

Судьба калужанина, фронтовика, художника, отсидевшего в лагерях за «антисоветскую агитацию и пропаганду»

Авторы: Семен Акимцев, Виталий Бондаренко, Анна Калашникова. На момент написания работы ученики 10 класса школы №24 г. Калуги. Научный руководитель Александр Михайлович Лопухов. 3-я премия I Всероссийского конкурса «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал

В начале ХХ в. известный меценат Савва Морозов с горечью произнес: «Легко в России воровать и богатеть, да жить в России трудно». Трудно жить достойно. А надо! Иначе какие же мы Homo Sapiens, иначе какие же мы высшая ступень биологической и психической эволюции? Тупиковая ветвь, возомнившая себя светочем мироздания. И мы вопрошали нашего учителя: «Как нам научиться этому искусству достойной жизни, если отрицательных примеров пруд пруди, а учебные тексты академичны и холодны?» И учитель нам ответил: «Во-первых, тексты холодны, пока вы их не согреете вашей мыслью, вашим воображением, интуицией. И они начнут звучать и сверкать. Во-вторых, и положительных примеров полно. Надо только их разглядеть». Стоп! Вот чего нам не хватало.

Заела школьная суета. Некогда углубиться, подумать, прочувствовать. Некогда остановить внимание на отдельных лицах, на отдельных деталях жизни...

И снова подступили мы к нашему учителю. И вопрошали назойливо: «Так где же нам найти это единичное, неповторимое, спасающееся от гигантского смыва в общий «котел»? Где нам найти такую судьбу?»... И учитель вместо слов выложил перед нами брошюру общества «Мемориал» и статью из местной газеты «Жизнь свою не уступил» девятилетней давности, в которой рассказывалось о тюремной жизни Калинина Ивана Михайловича, калужанина, фронтовика, профессионального художника, загремевшего в 1951 г. «в лагеря» по статье 58-10 за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Для нас он был «неким», а для нашего учителя истории Лопухова Александра Михайловича, он был… Впрочем, все по порядку.

В 1957 г. Александр Лопухов, тогда еще маленький Саша, познакомился с молодым учителем рисования и черчения Калининым. Саша неплохо рисовал и сразу стал любимчиком Ивана Михайловича. Профессиональным художником не сделался, стал моряком, затем выступал на подмостках калужского ТЮЗа. Там вновь свела судьба с Калининым, который работал художником-декоратором.

И вот в 90-х годах учитель истории Лопухов узнает из газетной статьи, что обаятельный, интеллигентный, скромный и деликатный Иван Михайлович, оказывается, бывший фронтовик и «враг народа».

Когда «разоблачительная» статья появилась, нам было по 6–7 лет. Александр Михайлович терпеливо ждал нашего взросления, чтобы поручить нам ответственное задание: выведать у Калинина все о Калинине и о том времени, в котором протекла его молодость. В 1999 г. мы это задание получили и тут же, не мешкая, приступили к делу. Перво-наперво распределили обязанности. Александр Михайлович разработал общую технологию исследования, познакомил нас с семьей Калининых. Он помогал советами, учил выходить из тупиковых ситуаций, редактировал тексты, осуществлял общее руководство.

Встречались мы с Иваном Михайловичем и его супругой, Тамарой Александровной, раз пять–шесть в их уютной маленькой квартирке в центре города. Очень милые оказались люди. Принимали нас радушно, даже весело. Эмоциональный, подвижный, ироничный Калинин вначале «опробовал нас на зуб», а затем быстро увлек своею «повестью непогашенной луны», демонстрируя потрясающую память. Особенно на детали давным-давно минувших дней.

– Рассказать вам о своей жизни? Да зачем вам это нужно? Ничего особенного. Жизнь как жизнь. И смысла в ней было много, и бессмыслицы. И страха, и радости. И счастья, и несчастья. Как и у многих людей.

А вы прошлое, стало быть, исследуете! Чтобы, значит, постигнуть. Вот и я постигал… через голод, через войну, учебу, лагеря, картины, стихи… Дочерей родил. Внучки вот бегают. Бабье царство! Переписку веду обширную. С друзьями встречаюсь. Их у меня много. Вот и все. Чаю хотите?

Мы погрустнели. Когда Иван Михайлович гремел чашками на кухне, Тамара Александровна нас приободрила: ничего, мол, сейчас хлебнет чайку крепенького и заведется. Главное – не отступать… И действительно, не прошло и пяти минут, как «процесс пошел». Мы лишь слегка подталкивали его своими вопросами. Прекрасным оказался рассказчиком наш Калинин.

– Осчастливил я этот мир своим появлением, детки дорогие, в 1924 г. в деревне Вежички, что в Барятинском районе. Родители мои, Михаил Васильевич и Екатерина Николаевна, из крестьян. До печально памятного 33-го года нас четверо детей в семье было. В 33-м братишка младший умер от голода.

На всю жизнь запомнил я этот проклятый год. Голодали не меньше, чем будущие ленинградские блокадники. Но те хоть по причине вражеского окружения, а мы по причине «мудрой» политики родного «вождя и учителя». Спасаясь от голодной смерти, переехали мы в Оптину пустынь, в деревню Попелево, что под Козельском. Мать в поле работала, отец плотником в совхозе.

– А Оптина пустынь в то время оставалась религиозным центром?

– Да какой там «религиозный центр»! Всех монахов повыгоняли, порасстреляли, колокола поснимали, иконы пожгли, утварь растащили и устроили совхоз под названием «Красный комбинат», который затем в дом отдыха переоборудовали.

– Сытнее стало? Чем питались?

– Сытнее? Да, нет! 150 г хлеба на иждивенца, 250 – на отца-рабочего. Иногда варили щи из прошлогодней капусты. Весной ходил с сестрами по полям, собирали гнилую картошку, из которой мать готовила «оладьи– тошнотики». В войну их называли «лейтенантики».

Но каким бы ни было тяжелым детство, оно все-таки детство. Есть хотелось постоянно, но мечтал стать летчиком. Самолетостроение у нас только-только стало развиваться, а я уже делал всевозможные модели планеров. Болел часто. В больницах валялся часто. Несколько операций перенес. Так что понял я скоро, что небо не для меня. Но у меня была и другая страсть и другие сладкие муки творчества.

– Что же это за страсть?

– Художество! Рисование! Рисовать я начал уже с восьми лет. Рисовал без конца и все подряд: ели, избы, церкви, заборы, дали речные, отца с матерью, себя в зеркале, сестер, самолеты, собак. А когда надоедал реализм, удалялся в иллюстрации на сказочные темы. Обожал пушкинские сказки и пушкинских сказочных героев.

– В 37-м Вам было тринадцать. Что Вы помните о 37-м? Вы задавались вопросом, в какой стране живете?

– В самой распрекрасной! Я искренне в это верил. А голод, нищета – это «временное явление», «наследие прошлого», пройдет, преодолеем, впереди счастливая жизнь! И только с 37-го года в моей голове стали копошиться некоторые сомнения. В школе в том же году нас заставили снять портреты Тухачевского, затем Блюхера, вырвать или заклеить листы в учебниках с их изображениями. Дальше пошел уж совсем маразм. Стали искать «антисоветчину» на стенах, потолках, на партах, в туалетах. Искали и… находили. Даже в репродукциях Васнецова «находили» надписи типа: «Долой ВКП(б)!» Спустя некоторое время пошли аресты и у нас. Однажды вхожу в класс и… тишина. Все сидят перепуганные, заплаканные. В чем дело? Оказывается, за одну ночь в совхозе пять человек забрали. Среди них наш любимый учитель математики. Был у нас такой в высшей степени деликатный человек с бородкой и в пенсне. Ну, конечно же, явная «недобитая контра»! На этом дело не закончилось.

В течение года арестовали еще несколько человек: рабочих совхоза, директора дома отдыха, бухгалтера, агронома. Затем принялись и за козельских партийных работников. И так два года трясло.

«Врагов народа» среди народа оказалось много. Их извлекали отовсюду. Этот кошмар тогда назвали «ежовщиной». Ежова-то, шефа ОГПУ-НКВД, в 39-м году расстреляли, но «ежовщина» бушевала аж до 53-го.

39-й год – это год, когда я твердо решил стать художником. О нападении немцев на Польшу узнали по радио. Уже в конце сентября нам в деревню пригнали «пленных». И что ж это были за пленные! Штатские лица, студенты 18–20 лет. Мы, пацаны, с ними быстро подружились. Многие из них работали в совхозе: Януш, Зигмунд, Стефан, польский немец Феликс, благодаря которому вся наша техника работала, как часы. Механик от Бога. Польский еврей Гольдштейн да пан Сикорский. Первому было 40 лет, второму под 60. Когда нашу деревню в 41-м заняли немцы, поляки были освобождены и отправлены в Польшу. Гольдштейну немецкий офицер (были и такие) посоветовал в Польшу не возвращаться. «Там смерть», – сказал он ему. Гольдштейн не послушался. Старухи дали ему хлеба, яиц, и он ушел один на запад…

А пока я рисовал, рисовал запоем. В 40-м году поступил в художественное училище в Ельне. Студенческие годы самые развеселые. Счастлив был без меры. Наконец-то я осознал, во имя чего живу. Наконец-то можно отдаться любимому делу!

Полная эйфория была у всех нас. Ничего не боялись. Слежка, конечно, и там была. И доносы были. Но совершенно не осознавали опасности. Дружили с детьми «врагов народа», вместе на уроках сидели, вместе на этюды ходили, вместе на вечеринках веселились. Легкомыслие потрясающее. Однажды, летом, пришли в город с этюдов, а город как будто вымер. Что случилось? Война! Молотов уже выступил. На второй день войны нашу учительницу немецкого языка Маргариту Генриховну, как «немецкую шпионку», арестовали. Так наши «отцы родные» начали бороться с врагом, своих уничтожая… После объявления войны нас распустили «на каникулы». До 1-го сентября. Поехал в свое Попелево, к родителям. В конце июня немцы взяли Минск, в июле Ригу и Псков, в сентябре Смоленск и Киев. В начале октября пришли и к нам в Попелево.

Продолжение следует

4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде