Авторы: Денисов Никита, Сапелкин Артем, Сапелкина Виктория, на момент написания работы ученики 10 класса школы №6 г. Новочеркасск, Ростовская область. Научный руководитель Елена Георгиевна Губанова. 1-я премия XVII Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал
Но в это время краж девочки буквально ходили по лезвию ножа, потому что немцы строго относились к воровству, они били за украденные продукты, если вдруг замечали девочек за этим делом: «В субботу и воскресенье обычно везли на подводах морковку, брюкву, картошку в сторону столовой. Мы следили и всё хватали с подвод. За каждую морковину или брюкву нас били и крепко».
Остарбайтеры ужинали в конце рабочего дня: «В пятницу работали до 17 минут 11-го ночи. Шли на ужин – было темно. Ничего не было видно». На ужин девочки не наедались, ведь после такого тяжелого дня пищи было крайне мало (чаще всего девочки ели мучной суп), и её качество оставляло желать лучшего:
«В ужин суп мучной, хороший, но я не наелась», «На ужин дали суп – вода и морква. По половине мисочки»,
«На ужин был мучной суп – вода, заваренная мукой. Но он нам показался вкусным. Выпили в субботу по 3, в воскресенье по 2 кружки пива. В одну кружку входит два стакана»,
«В это воскресенье сахара не было. В обед и ужин суп – вода и капуста. И больше ничего. Мы едим всё подряд. Теперь уже ничего не выливаем. Пьём много, но ещё больше хочется кушать».
Один раз Тоню отправили убираться в конторе «большого» цеха. И во время того, когда надзирательница отошла, девочка решила узнать новости, включив радиоприемник. Она сильно волновалась, ведь могла получить немалое наказание за такую выходку. И вот она нашла «Москву»: «Я слышу бой Московских Курантов. Я слышу голос Юрия Борисовича Левитана. «От советского информбюро. Говорит Москва, говорит Москва! Поражённые войска противника успешно отходят…». Но избежать встречи с надзирательницей не удалось: «За спиной Кретя нервно дышит. Я слышу её свист. Я выключаю приёмник. Я смотрю Крете в глаза. Мы два врага встретились». Кретя могла сильно покалечить девочку или даже убить на месте, но вместо этого просто выкрикнула одно слово: «Вэк! – кричит Кретя. Это слово я хорошо знаю. Это значит: пошла вон!».
Выдавались тяжелые вечера, особенно после травм, полученных на работе:
«Пишу мало. Руки обожгла на сварке. Детали горячие падают на брюки и руки. От искр брюки не загораются, а загораются от горячих, красных деталей. Ведь я их нагреваю докрасна».
После работы порой не оставалось абсолютно никаких сил: «Притупляется мысль, сил хватает только отработать смену и дойти до барака, лечь на матрац с клопами и чувствовать, как помалу отмирают клетки тела. Но умирать не хотелось никому. И началось выживание, у каждого своё».
Далеко не всегда девочки работали в дневную смену: «Меня и Тоню Голикову перевели в ночную смену. Лену раньше перевели в тот цех в ночную. Я жалела, что будем не вместе, потому я туда и попросилась». В ночь условия были ещё тяжелее, так как организму было очень трудно перестроиться, и желание спать становилось непреодолимым: «Очень хотелось ночью спать и есть. Ночью работали, а днём спали. Мы не чаяли, когда пойдём опять в дневную смену. Мы не видели белого света». Одним словом, работа в ночную смену была невыносимой:
− хроническое недосыпание и усталость: «Очень хотелось спать. А надо руками и ногами двигать... Так проходят ночи»;
− холод: «В цеху ночью было очень холодно»; «Бесконечные, холодные ночи, когда у тебя в душе и души нет»;
− скудное питание: «Нам ночью давали суп, который был очень плохой. Пустая вода. Мы не наелись. Мы остались голодными», «Днём нас не кормили, только ночью»;
− ещё более раздраженное начальство: «Мастера звали Гани, он был плохой и злой. Злился и бил. Один раз он побил Клару Харченко и она тяжело заболела».
Рабочие травмы происходили довольно-таки часто: «Недалеко от моего станка в ночную смену работала Катя с Днепропетровска с красивыми, длинными, русыми косами. Волосы были волнистыми и пушистыми.
Катя работает. Уже светает. Слышу страшный крик. <…> Обе кисти рук попали под пресс. Косточки раздробило, пальцы висели на одной коже. <…> Три пальца потеряла на левой руке, три на правой. Я всё время думала, как она будет расчёсывать волосы на голове? Я долго её не вижу…»
Эта участь не обошла стороной и Тоню: «Я сейчас дома. И кто бы мог подумать? 16-го я писала в дневник. Всё было нормально. Это случилось 17-го сентября». Её определили работать в старый цех за отдельно стоящий пресс-станок. К этому времени она чувствовала огромную усталость, её внешний вид становился всё хуже: «Я смотрю на худую Лену, с провалившимися глазами. Смотрю на девчат. Все они посинели. Себя я не вижу».
Отвлекаться было нельзя ни на минуту: «Вдруг подбегает ко мне мастер, тянет за руку к станку. Кричит: здесь будешь работать. Металлические, чуть продолговатые пластинки надо было подкладывать под пресс, нажимать ногой. Когда ногу убираешь, поршень меняет положение. Он опускался и подымался без конца. Надо было быстро вставить лист железа, а на следующий раз, когда он подымется, вынуть это железо. Только это уже не железо, не кусок его, а вогнутая форма. <…> Успеть ровно положить лист, если неровно – поправить. Иначе формы не будет. А будет пол или четверть формы, т.е. брак. И тогда палка по голове».
Тоня была очень недовольна, но ничего не могла с этим поделать: «Я сопротивлялась, как могла. Не хотела садиться за станок. Работа в ночную».
Она теряла ясность сознания, и монотонность работы выводила из себя: «В сердце холодит. И ты сам уже не человек, а превращаешься в камень, в железо. Ты не отделим от машин. Ты создаёшь шум машин. И слушаешь их песню. Песню войны и железа. Не хотелось ни петь, ни разговаривать. Эти чугунные машины тебя преследуют и в бараке. Сливаешься с ними. Нет никому дела до тебя. У каждого своё дело, свои заботы. Друг у друга не спрашиваем, что мы делаем».
Тоня больше не могла терпеть, так хотелось спать: «Боже, хотя бы не заснуть...» И вскоре это желание оказалось нестерпимым, она заснула, видела сон и попала под пресс.
«Я очнулась. Сбежались люди, а вернее рабочие цеха, которые работали поблизости. Мастер выключил пресс, а меня с окровавленной рукой повели в поликлинику. Здесь при заводе. Врач, дремавший и ожидавший в белом халате, обмыл под краном мою правую руку. Сказал: «Зэр гут». Травма девочки оказалась ужасающей: «И тут я увидела свой указательный палец на правой руке. Это не был палец. Он раскололся впродоль пополам. Насквозь пробило кость. Палец напоминал открытый клюв цапли. Выше первой косточки палец раздвоился, был перебит. Ноготь также был разбит, разрублен на две части. Вот мне теперь с этой болью, с этим клювом предстоит работать, писать, ждать конца войны».
О здоровье остарбайтеров никто не заботился, лечение было довольно странное: «Врач был пожилой мужчина. Быстро достал вату, заложил между костями или в клюв. Перевязал бинтом и сказал: «Иди». Ничем не мазал. Через марлю просочилась кровь. Я закрываю дверь этой горе-поликлиники и не знаю, куда мне идти».
Еще очень долго травма давала о себе знать: «11 дней уже я болею с пальцем. Меня всю трясёт, тошнит...» Единственным позитивным моментом, если так можно сказать, было то, что она, наконец, могла хорошо выспаться и отдохнуть от работы:
«Вбегает Вера Чумакова и говорит: «Тоня, смотри прозеваешь обед». Она бегала узнать насчёт обеда. Ничего себе! Обед в 2 часа дня. И я так долго спала! Мы обрадовались. Сходили на обед».
«Я не могла писать. Пробовала писать левой рукой. Не умею. Вот и пишу правой рукой. Палец очень болит. Я его не трогаю. Стараюсь его держать кверху. Остальными пальцами пишу. Палец и не думает заживать»,
«Очень скучно и сумно. Палец болит по-прежнему. Что хочешь, то и делай с ним», «А затем бежит на работу. Я сплю как попало. Ночью могу не спать. Палец дёргает. Терплю, чтобы не орать, не разбудить никого».
Тоне приходилось посещать врача. И во время одного визита он заявил, что палец лучше отрезать. Это так напугало девочку, что она быстро выскочила из кабинета и больше там не появлялась: «Врач развязал мой палец. Палец стал большой, распух. Но всё же начал зарастать. <…> Врач был какой-то быстрый. Он сказал, что палец надо отрезать, что он не заживёт. <…> Он так уверенно сказал: «Вот здесь». Говорил он по-немецки. И ушёл быстрыми шагами в другую комнату. Зачем он ушёл?.. Я вожу глазами и ищу дверь, в которую вошла. Вокруг шторы, на дверях тоже. И всё вокруг белое. Вот я уже за дверью, закрываю её потихоньку и бегу. Бегу не оглядываясь. Где взялись силы? Бегу что есть духу в бараки, будто бы кто-то за мной гнался. Я ни разу не оглянулась».
Она сама лечила свой палец, прибинтовывая его к дощечке, чтобы тот не беспокоил, и через боль вычищала остатки ваты.
Лена во всем старалась помогать своей сестре; и не только ей: «Лена сама получает хлеб и мне приносит с тех пор, как я начала сидеть дома с пальцем. Лена у нас молодец. Она не только мне, но и Вере Чумаковой получает…»
Тоня и другие девушки пытались, как могли, бороться с фашистами, выбрасывая металлические пластинки, с подрывной целью.
«Сколько верёвочке ни виться... Нас вловили с пластинками...»
В 1944 году Тоню отправили в штрафной лагерь. О том, что это такое она догадывалась. Некоторых непокорных девушек немцы отправляли туда для «перевоспитания». Там побывала Надя, переводчица, но по возвращении она не захотела говорить о том, что было. Туда же отправили Клаву Кочукову за то, что она отказалась подметать в цеху.
Это был ад.
По прибытии в штрафной лагерь Тоня оказывается в другой реальности.
Тяжелая и давящая атмосфера лагеря, сильно влияла на психологическое состояние Тони. Голод, издевательства над людьми и горы трупов.
«Здесь было тысячами узников. Это был ад. Давали в день по 1 половнику супа и всё. Больше ничего. Умирали многие».
Она постоянно хочет есть. Достаточно большое количество записей из тех, что она делала в этот период связан с чувством голода.
«Сумасшедший голод терзал, готов проглотить всё».
Находится здесь невозможно. Поэтому Тоня решила сбежать, но попытка побега не удалась. Точнее, ей удалось сбежать, но после блужданий по округе она обратно вернулась в лагерь:
«Перекрёсток. Немка пустила нас вдвоём. Долго мы искали дверь входную, т. к. было в дом 2 двери. Плита ещё была тепла и хозяйка с заботой сушила наши чулки капроновые, которые стали рваться. Она дала нам кофе, долго объясняла, где Леер.
Собаки овчарки, лужи воды.
Я не знала, идёт Шура или нет, но я шла мимо собак. На дороге немец ехал на мотоцикле.
Леер – нарастающий сухой треск мотора, мотоцикл. Машина замедляла ход и остановилась. Не выключая мотора. С коляской.
Я бежала с подругой отсюда, но назад возвратилась.
Эсэсовская фуражка, череп на фуражке. Череп на эсэсовской каске».
За побег её приговорили к уплате штрафа в 100 марок. На уплату штрафа марки выслали знакомые с фабрики Klatte. Даже находясь в разных городах, люди старались помочь соотечественникам. Мне показалось странным, что за попытку сбежать девушке выписали штраф, а не отправили на эшафот.
«Собирали в лагере фабрики Klatte деньги 100 марок. Лена и выслала в Леер – штраф». «...И спасла».
К счастью, Тоню освободили из штрафного лагеря и отправили в Голландию работать у хозяйки-немки. Это оказался тот самый глоток свежего воздуха, который воодушевил девушку и постепенно возвращал ее к жизни.
Окончание следует
4 октября 2016 года Минюст РФ внес Международный Мемориал в реестр «некоммерческих организаций, выполняющих функцию иностранного агента».
Мы обжалуем это решение в суде.
