АВТОР: Виктория Леонова. На момент написания работы ученица 10 класса, МКОУ Епифанская СОШ, д. Кораблино Тульской области. Научный руководитель Алла Васильевна Ширшакова. 2-я премия XVI Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ «Человек в истории. Россия – ХХ век», Лауреат премии Культурно-исследовательского центра им. Василия Гроссмана (Италия), Международный Мемориал
В основу моей работы положены воспоминания Григория Ивановича Мелихова о годах, проведённых в фашистских концлагерях: «Острув Мазовецка», «Меппен», «Маутхаузен», «Эбензее» (авторский стиль сохранён).
Григорий Иванович не любил рассказывать о своем военном прошлом, когда двадцатилетним юношей попал в плен в 1941 году и, пройдя все муки ада, все лишения и унижения, возвратился домой в 1945 году. Наверное, вспоминать было больно и небезопасно.
Григорий Иванович родился 2 февраля 1921 года.
В сентябре 1940 года был призван в ряды Красной Армии. Служил в Белоруссии, в городе Ново-Белица. В одном из писем весной 1941 года, он сообщает, что с 25 мая их часть направляют в учебные лагеря. Очевидно, здесь, в лагерях, и застала его война. «…И вот в одном из боёв я получил ранение и, отстав от товарищей, я оказался в плену…»
Начался горький путь по фашистским застенкам. «В первых числах сентября… нас привезли в Польшу, как потом узнали, недалеко от Варшавы. Я увидел огромный лагерь, обнесённый колючей проволокой и частыми сторожевыми вышками с пулемётами на них. Это был лагерь «Острув Мазовецка».
Григорий Иванович приводит описание лагеря: «…Что представлял собой лагерь? Он имел форму прямоугольника, по двум сторонам которого на горизонте виднелись небольшие лесочки. Вот на этой площади были построены землянки-бараки и палатки-бараки на несколько сот человек каждая. Теснота, грязь, голод…»
В первые месяцы войны отношение немцев к советским военнопленным было крайне жестоким, направленным на их массовое уничтожение. Заключенные были лишены элементарных бытовых и гигиенических условий. Жилые помещения не отапливались, тёплой одежды у заключенных не было. Питание было скудное, люди страдали крайним истощением. К этому надо добавить еще и непосильную работу, которой загружались военнопленные, а также издевательства и истязания со стороны лагерной охраны.
В лагере Шталаг 324 у польского города Острув-Мазовецка Григорий Иванович находился до второй половины сентября.
«…Кажется, к вечеру следующего дня нас высадили из вагонов, проверили, все ли целы. Кругом расстилалась однообразная плоская равнина, заболоченная, редко населенная.
Наконец прибыли в небольшой лагерь, как потом узнали, Меппен… Для различных работ отбирали 20-50 человек и под охраной солдат вели на работу: грузили торф, расчищали дорогу, каналы. Тут впервые встретились с пленными французами и, помнится, сербами. Они ходили небольшими группами (под охраной, конечно) на различные работы. Радостно они нас встречали взглядами, проходя мимо, кидали нам сигареты и куски хлеба, и сжимая кулаки, прижимая к груди, как бы говоря «Рот Фронт». Но вот 19 октября (в учётной карточке, предоставленной архивом УФСБ по Тульской области, записана дата 20 октября 1941 года – Л. В.) утром всех выстроили, пересчитали, дали по буханке хлеба и погнали на станцию… 22 октября, на рассвете, нас выгрузили, и вот тут-то мы и увидели эсэсовцев с автоматами и собаками. У каждого из них на пилотке или фуражке был виден череп – символ смерти. Нас было 2300 человек. Подгоняемые прикладами, пинками кованых сапог и овчарками, мы медленно поднимались в гору.
Расступился небольшой лесок, после которого, за поворотом, перед нашим взором предстала неожиданная картина. Я, как и многие, был удивлён и озадачен виденным: перед нами выросла группа сооружений, обнесённая высокой гранитной стеной, с козырьком из колючей проволоки. Перед остановкой у ворот этой фашистской «крепости» по рядам прошло невольное уныние и растерянность. Некоторые товарищи произвольно сдержали шаг, потеряли строй, равнение рядов, колонна как бы дрогнула и замерла, поняв куда попала… По латыни над воротами было написано: «Kontrazionslager Mauthausen»… Мы остановились у ворот, у ворот в фашистский ад».
В 1938 году в Австрии, недалеко от города Линца, была создана целая система концентрационных лагерей, объединенная вокруг давшего ей название города Маутхаузен. Место расположения центрального лагеря определялось близостью к гранитной каменоломне Винерграбен. Кроме центрального концлагеря, система лагерей Маутхаузен насчитывала 49 филиалов, которые распределялись почти по всей территории современной Австрии. Узниками Маутхаузена были граждане более 30 стран Европы, Азии и Америки. Люди разных национальностей: поляки, французы, чехи, евреи, итальянцы, испанцы, югославы, венгры. Среди них большую и самую бесправную группу узников составляли граждане Советского Союза.
Маутхаузен был один из самых страшных концентрационных лагерей, прозванный за лагерные ужасы адом на земле.
«…Распахнулись огромные железные ворота, и предстала взору удивительная картина: огромная чистая площадь, по левую сторону – строгие линии бараков, окрашенных в голубоватый тон с небольшими клумбами цветов. Глаз радует чистота, порядок, тишина в лагере. Как всё это обманчиво и фальшиво!!!
…Мы заполнили одну половину площади… Нас выровняли по рядам, и началась процедура проверки.
…Стали вызывать по одному к стене с приказанием раздеться и, пока не наберётся группа в человек 100, мы, голые, ждали минут по 30-40. Потом заводили в подвал – баню, стригли, проверяли зубы и, у кого золотые, – брали на особый учёт. Эта процедура длилась весь день. Дали нижнее бельё, пантуфли и опять, собрав группу человек в 100, вели через площадь к баракам, отгороженным от общего лагеря колючей проволокой. Там нас встречали, строили, считали… и заставляли стоять, ждать, пока не укомплектуют полностью барак, а это длилось часа 2–3. Мы жались друг к другу, желая согреться, но новые построения, поверка нарушали наши желания. Думали согреться в бараке… но, увы, напрасны надежды. Нас ввели в барак, но приказали открыть окна с обеих сторон. Решили ещё прибавить к холоду и сквозняк. Эсэсовцы почти не отходили, заставляя встать, присесть. Кто не успевал вовремя, получал удары… Поздним вечером принесли бочки с баландой, которая запахла пареной брюквой. Нас взяли на лагерное «довольствие…»
Так прошёл день 22 октября 1941 года, а затем началась череда страшных месяцев «карантина», который продолжался до января 1942 года. Во время карантина русские узники были изолированы от общего лагеря.
Условия жизни в карантинном лагере были даже в сравнении с основным лагерем настолько бесчеловечны, что едва ли это поддаётся разумному постижению. Здесь была первая ступень, где узники должны были забыть всё человеческое. Но зачастую происходило обратное.
«Несмотря на запрет, заключённые ухитрялись переговариваться с нами и что отрадно, – приносить нам и передавать баланду, куски хлеба и иногда покурить. Особенно охотно (видимо, для них это составляло удовольствие и гордость) нам старались безвозмездно передать еду чехи, редко поляки и немцы… В это время я познакомился с немцем-коммунистом, по имени Конрад Крайзинберг. Он родом из Нюрнберга и в фашистских лагерях томился уже 7 лет. По профессии он слесарь, старый член партии, в дальнейшей моей судьбе, да и ещё некоторых товарищей, он сыграл важную роль. Своим спасением от неминуемой гибели я, думаю, обязан ему главным образом…»
Григорий Иванович в своих записях не вдаётся в подробности этого спасения. Но, очевидно, это был тот случай, о котором он упомянул в разговоре со своей сестрой:
«Был момент, когда меня, обессилевшего, бросили на тележку и отвезли к крематорию. К тележке подошёл немец и тихонько сказал: «Рус, кто может, ползи». Я смог, дополз до барака, а потом этот же немец потихоньку подкармливал ослабевших отходами. Один давал приказ уничтожать, а другой спасал».
Каждое утро было похоже одно на другое, как под копирку.
«…Неожиданно включался свет, и слышались выкрики немцев-надсмотрщиков: «Встать! Встать! Встать! Воняет, свинство! Открыть окна!»
Окна в бараке были с обеих сторон, и обе стороны открывались. Утрами было свежо на улице, в бараке за ночь воздух становился спёртым и тёплым, а люди – потными. Через пять минут сквозняк делал своё дело: мы жмёмся друг к другу, стараясь встать в простенок. Матрасы убирали в кучу в угол, нас строили пятёрками и в одном нижнем белье гнали в умывальник. Замёрзших, нас заставляли мыться по пояс холодной водой. Умывшись, все должны построиться по пять человек (для более лёгкого счёта при проверке). Ждали «завтрак». Наконец-то «пища» прибывает. Нам в металлические миски наливают горячего чаю. Им согреваем вначале руки, а потом выпиваем. На душе легче – ведь мы «позавтракали», «согрелись». Теперь, встав пятёрками, ждём, замерзая, аппель-проверки.
Эсэсовец обходил ряды стоящих и строго считал не только, сколько рядов, но и сколько в ряду… Перед уходам он проверял и мёртвых. Они лежали на цементированной площадке у барака, сложенные штабелем, как дрова, прикрытые подобием рогожки.
Проверка закончена… Нам то разрешают сесть, то подымают опять, иногда разрешают закрыть окна. Тут мы свободно вздыхаем, сидим и тихо разговариваем…»
Ежедневно после проверки проводились «занятия», узникам не давали расслабляться.
«С нами же на дворе барака любил заниматься сам старшина блока Ханс. Мы должны были выстроиться по пятёркам и маршировать. На ноги нам давали пантуфли – особая немецкая «обувь» на деревянной подошве, с брезентом, закрывающим только носки. Мы не только маршировали, но и «делали гимнастику»; нас заставляли приседать и вставать.
Иногда старшине блока надоедало, и он поручал это дело Яшке-поляку, как мы его звали. Он выдавал себя за поляка. Это, видимо, был выходец из западных областей Украины – националист, ненавидящий русских. Ему было лет 30-45… Он обычно распоясывал ремень (у него был ремень политработников Красной Армии со звездой на пряжке)… Выслуживаясь перед старшиной блока, Яшка требовал строгого выполнения его команд. Люди из кожи вон лезли, чтобы избавиться от побоев, а их Яшка-поляк наносил ремнём, где попало…»
Бараки, где размещались советские узники, являлись своего рода тренировочным лагерем для подготовки элитных отрядов СС. Узники исполняли роль «мяса» для избиений и издевательств. В любое время в любой барак мог ворваться отряд «учеников» и забить сколько угодно заключённых.
«Иногда к нам в гости врывались эсэсовцы. Подвыпившие, с засученными рукавами, они вскакивали к нам (иногда через открытые окна). Старшина блока или кто другой из обслуживающего персонала вбегали к нам, громко кричали: «Встать!» Все должны встать (а мы чаще сидели), скорее, не встать, а вспрыгнуть и стоять смирно… Тут уж многие не успевали это сделать… Эсэсовцы били в зубы, «под дых». Последние удары были особенно тяжелы. Сразу падаешь, а это самое для тебя пагубное. Эсэсовец свирепел и пускал в ход свои кованые сапоги, а случалось, и рукоятку пистолета. Без тяжёлых увечий дело не обходилось».
И вот закончился карантин. Но не закончились издевательства и унижения.
«После Нового года нас стали готовить к работе: дали шинели, пилотки, ботинки (последние больше наши, но и часть лагерные – на деревянной подошве)».
Наступил первый день выхода на работу.
«Наконец нас вывели на аппельплац: там разбили на сотни…
Капо, став во главе каждой сотни, повели к воротам, мы старались держать ногу. В воротах эсэсовцы тщательно считали сотни и, сопровождая нас, привели за лагерь. Справа, внизу, слышалась работа отбойных молотков и шум – это, как мы позже узнали, каменоломня, где работало большинство заключённых. Впереди нас был глубокий овраг, похожий на ущелье и поросший ёлками и кустами, на левой стороне видна была дорога, по которой привели нас в лагерь, позади – бараки эсэсовцев и крепостная стена лагеря с трубой крематория. Труба беспрерывно изрыгала их себя клубы жёлто-чёрного дыма, и до нас доносился иногда запах сжигаемых трупов.
Площадка, на которой нам предстояло работать, была окружена колючей проволокой с постами эсэсовцев. Нас построили лицом к площадке и через переводчика рассказали, что мы должны готовить ровную площадку для строительства «русского лагеря», как выразился эсэсовец. Он сказал и о том, чтобы мы хорошо работали, тех, кто плохо будет работать, уже ждёт крематорий…
По площадке беспрерывно сновали эсэсовцы и капо… Били нещадно, чем попало и где попало. Наиболее частым орудием боя была поломанная ручка лопаты или кирки. Часто можно слышать и выстрелы эсэсовцев. Они выбирали подозрительных, то ли чем-то напоминавших евреев, то ли политруков, и приступали к издевательству над ним. Чаще его подводили к вагонетке и заставляли одного быстро нагружать её и бегом везти к оврагу, куда ссыпали породу, выравнивая площадку. Это делалось у всех на глазах, с побоями. Изнурённый, отчаявшийся товарищ сваливался под откос оврага, где его ждала пуля эсэсовца. Расправившись с одним, они находили следующую жертву, которую ждало то же самое».
Так пошли кошмарные дни на строительстве «русского лагеря».
«…Осенью я заболел плевритом и был отправлен в санчасть. Там я пролежал месяца 4. Там я познакомился с русским врачом Юрием из Днепропетровска. Он не только оказал мне медицинскую помощь, но помог питанием, окрепнув, я был зачислен в число уборщиков. Я должен был с другими подносить бочки с баландой, носить бельё в дезинфекцию и уносить мертвецов в крематорий. Их постоянно было там не менее 50-60 трупов, и лежали они штабелем. Санчасть часто посещали эсэсовцы и старались всех более или менее здоровых отправить в лагерь, не избежал этой участи и я. Вместе с другими (спрятать нас не успели) нас поспешно отправили в лагерь. Теперь все ходили работать в каменоломню – Штейбрук Виногравен (Винерграбен – В. Л.)».
Одним из самых страшных мест концлагеря Маутхаузена являлась каменоломня, расположенная в окрестностях лагеря в глубоком скалистом ущелье. Здесь целые дни, не видя солнца, работали сотни заключенных – подрывали громадные скалы, били камень. Битый камень вручную выносился наверх. Путь лежал по так называемой "лестнице смерти", состоящей из 186 ступеней. Тощие, измученные люди строем загонялись в глубокую пропасть.
Надо было двигаться быстро, не выходя из строя выбирать крупный камень и тотчас же подниматься наверх. И так без перерыва, без отдыха, без пощады. Вверх по лестнице и бегом вниз, опять вверх и опять вниз, с утра и до вечера...
«Лёгок был путь в каменоломню: сто восемьдесят шесть ступенек винтообразной лестницы вели туда, да и от лагеря до лестницы метров 600 было под гору. Но каков же путь обратно – из каменоломни?! Вот тут-то и пришлось увидеть смерть товарищей: иногда их бросали с обрыва, а иногда там, в обрыве, на них бросали огромные камни, делая из них, как выражались эсэсовцы, «котлеты».
Без камней и то было трудно подняться по лестнице, а тут с грузом, да несколько раз в день. У многих товарищей опухали ноги, а это ещё больше придавало трудностей при подъёме. Они вынуждены были «отдыхать» и, прислонившись к чему-либо, ждать окриков и побоев. Чаще получали побои. Капо или эсэсовец, видя остановку, подбегал к остановившемуся и бил, бил до тех пор, пока он не поднимал камень, напрягая остаток сил. Часто он падал, и его поднимали товарищи. Издеваться над ним было уже бесполезно и неинтересно: были новые на смену ему, до которых также доходила очередь».
Если боевые операции немцев на фронтах терпели поражения под Москвой, Ленинградом, Сталинградом, на Курской дуге и других направлениях, на русских заключенных это сразу сказывалось агрессией эсэсовцев.
«Особенно тяжелы были для нас дни поражений фашистов на фронтах. В это время они особенно свирепствовали, стараясь за поражения отыграться на нас. Так после поражения под Сталинградом они вывесили траурные флаги со свастикой и усилили издевательства над нами (о поражении нам сообщили немцы-коммунисты).
В эти дни они всех старались выгнать на работы и били нещадно. Так было и после разгрома под Орлом и Курском… Мы уже ориентировались по отношению к нам о положении на фронтах».
Многие исследователи подчёркивают, что самыми худшими в системе лагерей Маутхаузена были условия содержания советских узников и евреев. Григорий Иванович тоже касается этого вопроса.
«Ещё хуже было евреям в лагере. Их привозили из Франции, Польши, Венгрии, Румынии и других стран. Их здесь уничтожали планово: травили собаками, убивали просто, расстреливали, сбрасывали с обрыва в каменоломню, загоняли на колючую проволоку под током или посылали на часового.
Однажды, как обычно последними, мы шли в каменоломню, при повороте от лагеря в каменоломню позади мы услышали немецкую ругань и крики. Оглянувшись, мы увидели группу заключённых человек в 25-30, которые, гремя пантуфлями, а то и просто без них, бежали. Их сопровождали эсэсовцы с засученными рукавами и собаками. Нам приказали ускорить шаг, освободив дорогу вправо, где работала штрафная команда. Их гнали туда. Когда они пробегали мимо нас с ужасом на лице, мы по жёлтому и красному треугольникам узнали, что это были евреи. Не успели мы спуститься по лестнице, как услышали выстрелы – это стреляли в них, а к вечеру их осталось человек 15-17. Это для «занятий» эсэсовцам на следующий день. Так продолжалось до последнего еврея. Партии в 40-50 человек «хватало» им на 2-3 дня, не больше…»
В своих воспоминаниях Григорий Иванович пишет о том, что в лагерь Маутхаузен часто привозили советских военнопленных. В 1943 году прибыла группа офицеров, и среди них был один пожилой человек, полковник Старостин (советский разведчик Лев Маневич).
Позднее, в марте 1944 года, когда Григория Ивановича перевели в лагерь Эбензее, там он вновь встретился с ним.
Эбензее
В Эбензее возникло активное подпольное движение Сопротивления, которым управлял созданный летом 1944 года международный лагерный комитет. Членом подпольной организации стал и Григорий Иванович.
«Шёл конец войны, мы знали, что фашисты постараются нас уничтожить, и готовились к противоборству. Нас гоняли на работу в штольни. Мастерами по строительству были немцы, и военные, и гражданские. От них мы добывали бутылки из-под минеральной воды или пива и приносили в лагерь. Готовили в санчасти бутылки с зажигательной смесью. Мы готовились к борьбе…»
Благодаря информаторам среди сотрудников лагеря, члены подполья заблаговременно узнали о приближении союзников и оказали организованное сопротивление эсэсовцам, планировавшим отправить заключенных в тоннели и взорвать их. Комендант лагеря и большинство персонала бежали. Оставшиеся в лагере заключенные были освобождены через несколько дней.
«В самом конце апреля, а точнее – 29, нас не погнали на работу. Уже по цепочке передали о том, что нас готовят к уничтожению.… Члены подпольной организации приготовились к восстанию. Каждому были даны определенные поручения.
Так вот, 29-го нас построили на аппельплаце. Комендант в сопровождении эсэсовцев вышел к нам и объявил, что американцы вплотную подошли к лагерю и что немцы должны вести с ними бои. В целях сохранения наших жизней мы должны пойти в штольни. Старостин переводил нам слова коменданта.… Когда полковник кончил переводить, все закричали: «Нет, не пойдём!»… После краткого совещания комендант объявил, что, мол, как хотите, и все эсэсовцы быстро покинули лагерь, а вместо себя оставили стражу из гражданских австрийцев».
На первый взгляд кажется невероятным, что узники отказались выполнить приказ эсэсовцев. Конечно, в 1941 году такое просто было невозможно, но шёл уже 1945 год, совсем рядом был фронт. Да и выбора у узников не было – они знали, что их хотят уничтожить.
«Полковник Старостин и другие руководители подполья взяли всю заботу о наших жизнях на себя. Организовали команды по подвозке картофеля, муки из г. Эбензее, и неделю мы были хозяевами в лагере. Охрана выпускала команды за продуктами, не чиня им препятствий.
5 мая пришли три американских танка, был митинг, восторги. Охрана, бросив винтовки, покинула посты, и началось, как говорят, столпотворение. Голодные, измученные, мы бросились на кухню, пекарню, склады и, громя всё, насыщались «свободой и пищей».
В декабре 1945 года Григорий Иванович вернулся домой.
