Постановщиками «Путешествия в Реймс» в Нидерландской национальной опере, премьеру которой сыграли в конце января, стали итальянцы: дирижер Стефано Монтанари \ Stefano Montanari, специалист по барочной музыке и по аутентичному исполнению (в России его знают: в Большом театре он дирижировал оперой «Так поступают все женщины») и режиссер Дамиано Микелетто\ Damiano Michieletto – молодая оперная звезда, за последние пару лет сделавший множество шумных, модных и провокативных постановок. Для обоих это голландский дебют. Говорят, что тут публика довольно консервативная и больше любит что-то устоявшееся, чем редкости, как Il viaggio a Reims. Но итальянцы сломали ситуацию – не только пресса очень хвалила этот живой и остроумный спектакль (что не удивительно), но даже традиционная оперная публика – пожилая и чинная, - хохотала и откликалась на сценические шутки, как и на вокальные нюансы.
Опера эта, как известно, маленькая, написана Россини по случаю – к коронации Карла Х, и сюжета там почти никакого нет – просто разнообразные богатые иностранцы собираются в гостинице Золотой лотос, чтобы поехать на коронацию. Суета, романы, ревности, комические ситуации, к тому же у щеголихи-француженки пропал багаж с платьями. А в конце все прославляют короля. В общем, сюжет ни о чем и я предполагала, что в ситуации осовременивания Il viaggio a Reims станет историей про хипстеров в путешествии. Не тут-то было. Оказалось, что все про искусство. Для нас, туристов, без конца пропадавших в музеях, и напичканных Ван Гогом так, что студенты говорили, будто в Амстердаме и собаки лают: Ван! Гог! - это было удивительное попадание.
Итак, по решению Микелетто «Золотая лилия» - это галерея, в которой должна открыться супер-выставка. Так хоры в начале – это уборщицы, транспортные рабочие, монтировщики экспозиции и т.д. Хозяйка гостиницы превращается в стервозную снобку-кураторшу в седом паричке, напоминающем о Мэрил Стрип из «Дьявол носит Прада» ( Carmen Giannattasio), а антиквар Дон Профондо (Nicola Ulivieri) становится страстным аукционистом (в изобретательной сцене аукциона торгующиеся покупатели с табличками стоят по всему освещенному партеру и даже на балконе). И вот, когда привозят ящики с упакованными шедеврами, все эти шедевры оказываются живыми: в коробке оживают три грации Кановы, а с великих полотен сходят персонажи. Именно они и есть иностранные гости «Золотой лилии». Картины такие: первым делом, конечно же, Ван Гог с перевязанным ухом, за ним - с картины Ботеро «Меланхолия» - толстяк в женском платье, белый человечек враскоряку с картины Кейта Харинга, магриттовский человек с яблоком на фоне лица, инфанта Маргарита Тереза в платье с гигантским кринолином с картины Веласкеса, кудрявая герцогиня в белом платье с портрета Гойи, Фрида Калло с автопортрета, и вся состоящая из разноцветных кусков женщина с картины Пикассо.
Пока все эти ожившие шедевры бестолково слоняются по сцене, из других ящиков вылезают прочие персонажи, наполовину одетые в исторические костюмы. А наполовину нет. То есть без штанов. Что это за персонажи, с каких картин, нам пока не понятно, но именно они и есть главные герои оперы, потерявшие в дороге свой гардероб. В сущности, то, что тут происходит, можно назвать «Ночь в музее» поскольку с одной стороны во всем сплошные чудеса, а с другой – ни работники галереи, ни посетители этому ничуть не удивляются и искусство вполне естественно встречается с реальностью. Например, в одном из лучших эпизодов реставратор влюблен в картину, с которой работает - таким образом интерпретирована сцена, где Лорд Сидней рассказывает о своей тайной любви к Коринне. Roberto Tagliavini в этой арии прекрасен, страстен и печален одновременно, и девушка в черном платье с картины «Мадам Х» Джона Сардженте, как будто под лучом его любви оживает. Сначала начинает шевелиться холст (очень остроумно сделан тянущийся материал, из которого выступают части тела) – а потом она сходит с мольберта. Дальше сцена выглядит весьма эротично: «галатея» раздевает реставратора и мажет его лицо и тело краской (как раньше он красил ее), и на заднем плане уборщицы тоже в восторге раскрашивают лица.
Еще в одном остроумно сочиненном эпизоде действует простенькая девушка из художественного училища, пришедшая в музей порисовать (это Коринна – Элеонора Буратто \ Eleonora Buratto), а за ней ухлестывает один из персонажей неизвестной картины (это бабник кавалер Бельфьоре в исполнении живчика Juan Francisco Gatell). Кавалеру трудновато завлечь красотку в платьице в горошек, поскольку он странно одет, да и без штанов, но истинный француз находчиво хватает гуляющего по галерее юного хипстера, угрозами заставляет его раздеться и обольщает девицу уже как ее современник.
Микелетто много и изобретательно играет с самим образом картины – выстраивает композиции из героев и делает стоп-кадр, когда мимо них несут пустую раму, есть момент, когда персонажей «загоняют в холст», затянутый бумагой, и они, чтобы высунуться оттуда и спеть, прорывают себе дырки. Есть даже очень остроумно придуманная сцена, где объяснению героев, которое происходит как бы в пространстве огромной картины (это ссора и примирение польской маркизы Мелибеи (Анна Горячева) и русского графа Либенскофа (Michael Spyres)) – дается безмолвная параллель из выяснения отношений посетителей музея. Любовная сцена парня с девушкой в сопровождении темпераментного дуэта, недвусмысленно говорит о том, что искусство дает людям голос, объясняет им самим, что с ними происходит. И это правда.
История заканчивается тем, что когда героям приносят потерявшиеся детали одежды, а с затянутого белым интерьера огромной картины сдергивают чехлы, оказывается, что все здесь – персонажи полотна Франсуа Жерара «Коронация Карла Х», и в то время, как они располагаются на своих местах, пришедшая на вернисаж Коринна поет свою прославляющую арию. И когда за прозрачной тканью картины гаснет свет и мы уже не видим оживших героев всей этой суматохи, на холсте возникает сама историческая картина и выглядит это очень торжественно.
В традиционном варианте либретто правда о гендерной принадлежности Леоноры, переодевшейся в Фиделио, чтобы вызволить своего мужа из тюрьмы, выясняется лишь в конце. У Кратцера Леоноре трудно скрывать свою женскую природу, и на фоне актерской статики остальных героев, она постоянно ерзает: «Что, черт возьми, происходит» и «Боже, как неловко» – ответила бы она на любовные притязания Марселины, если бы ей не нужно было петь текст начала XIX века.
Почти во всех положительных отзывах о постановке как большой плюс отмечается её иммерсивность. Во время действия видишь только один, да и то замыленный и банальный приём – лениво направленный в зрительный зал свет поисковых фонарей, остальное же время наблюдаешь мерный шаг часовых вдоль зрительного зала. И всё это где-то там, на условной театральной сцене, с игрушечными автоматами и в разработанных художниками костюмах.
