Все вокруг рассуждают о том, как бы теперь научиться делать что-то небольшое, простое и своими руками. Мне кажется, в эпоху рухнувших бюджетов и замороженных больших проектов о том же самом стоит подумать и театрам, прежде всего независимым, иначе их не станет. Спектакль из вторсырья, из пробочки, веревочки и бумажки, построенный главным образом на воображении – вот один из вариантов спасения для того нового театра, который возник в России совсем недавно и до кризиса рассчитывал выжить самостоятельно. Обо всем этом я думаю, когда хожу на маленькие израильские спектакли самого разного свойства, построенные на игре с предметами. Начиная от вполне простодушного сторителлинга в крошечном театре-шкатулке, где, излагая душераздирающий детектив, рассказчик иллюстрирует его игрой на трюмо с флакончиками и табакерками, словно героями. И заканчивая технологичным шоу деревянных роботов.
Спектакли эти такие разные, что их невольно пытаешься каталогизировать. В графе «актерский театр» тогда будет стоять очаровательный Paper cut Яэль Расули, в собственной постановке на полную катушку использующий свой талант актрисы и певицы. Перед нами за столиком секретарша откуда-то из 50-х, девушка, которая думает только о кино и романах, в перерывах между деловыми бумагами представляя себя героиней шикарной мелодрамы или детектива с холеным возлюбленным по имени Ричард. Она вынимает из ящика вырезанные фотографии из модных журналов, воображает себя известной певицей и поет то по-французски, то по-английски, то по-немецки, и пусть всех этих див Яэль изображает иронически, поет она и правда очень мило. Постепенно воображаемый мир для секретарши начинает вытеснять реальный, и поздний звонок от шефа, в которого она влюблена, окончательно переносит девушку в мир мечты, с невероятными событиями в духе кино-нуара, дорогими машинами, романтическими путешествиями и роковыми преступлениями, а работа, скучные контракты и назойливые посетители, которых изображаем мы, зрители, - окончательно летят в тартарары.
В графу «куклы» тогда поставим театр puppet cinema, соединяющий кукол с кинопроекцией и так отлично обыгрывающей смену масштабов при съемке совсем маленьких предметов. Первым я посмотрела тут спектакль «Планета Яйцо» \ Planet Egg , где зритель одновременно видит большой экран по центру сцены и два стола по бокам, на одном из которых работают кукольники, а за другим делают звук. В этом приеме сейчас работают нередко, в Москве привозили и небогатый роттердамский театр «Отель Модерн» с кукольно-предметным спектаклем «Великая война» о первой мировой, и дорогую постановку Кети Митчелл «Кристина» по «Фрекен Жюли» из берлинского «Шаубюне».
В израильском спектакле все скромно: на «кукольном» столе перед камерой крутится черный цилиндр со светящимися дырочками – на экране мы видим летящее небо со звездами. Время от времени на незаметной проволочке мимо звезд пролетают яйца. Это планеты, одна даже с кольцом Сатурна. Режиссер Цви Сахар \ Zvi Sahar сам играет в спектакле вдвоем с актрисой историю тоже в кинофильском духе - иронический набор штампов романтических комедий с космическим колоритом. Крушение корабля, испуганный астронавт, похожий на робота, знакомство его с местной жительницей, похожей на корешок петрушки с зеленым хвостиком. В общем, перед нами сложные межкультурные различия, потом роман, потом драма (он, не подумав, съел гриб, а грибы на этой экологической планете бегали, как собачки), месть стаи грибов, пошедших на злодея войной с зажженными спичками-факелами, спасение, пришедшее от великодушной петрушки, расставание и т.д. Роль леса играют кусочки капусты брокколи, разбитые яйца работают как ловушки в сталкерской зоне, если попадешь в желток – завязнешь и без помощи невозможно выбраться. История бессловесная, вполне простодушная, но очень живая и, - как и «Бумажные вырезки» Яэль Расули, - беспроигрышная что для придирчивого театрала, что для бабушки, которая давно просила сводить ее в театр. То есть отличный претендент для гастролей и небольших фестивалей. (Вот его ролик.)
Второй спектакль Цви Сахара в его театре называется "Соль земли". Он поставлен в том же приеме соединения видео и кукол уже всерьез, по написанному в середине 80-х роману-антиутопии известного израильского писателя Амоса Кенана «Дорога на Ейн Харод». Всю сцену засыпают солью, которая на экране становится песком израильской пустыни. В спектакле действует только одна кукла, – безликая марионетка, сделанная в духе кукол бунраку из старого брезентового рюкзака. Это главный герой, Рафи, от лица которого ведется повествование – Цви Сахар сам тут выступает рассказчиком. Остальных героев играют актеры, но на экране мы их видим только частями – они будто бы выхвачены из темноты взглядом героя – плечо, рука, тень от головы. В стране военный переворот и герой вынужден бежать из Тель-Авива в киббуц «Эйн Харод», последний очаг сопротивления. Тель-Авив кривовато нарисован углем на обрывках бумаги, но на экране оказывается совершенно узнаваем - со всеми своими конструктивистскими баухаузными домами, круглыми балконами и фонарями. Все то, что на сцене выглядит невнятно и кажется мусором на экране укрупняется, собирается и приобретает выразительность. По дороге Рафи встречает арабского военного, и теперь прежним врагам теперь приходится идти по пустыне в Эйн Харод вместе, но Махмуд погибнет по дороге. Смешение масштабов: кукла-мужчина с живой женщиной, крошечную машинку останавливает гигантский человеческий ботинок – видится и как трагическое сопоставление масштабов человека и войны, которая его окружает. Этот печальный черно-белый спектакль Сахар придумал в результате нью-йоркской художественной резиденции и старую народную песню для него спела дочь Амоса Кенана Рона, известная в Израиле певица и автор песен.
С натяжкой в графу «музыка и танец» поместим маленький моноспектаклик под названием Acord, поставленный и сыграннойЭллой Ротшильд \Ella Rothschild, прежде танцевавшей в знаменитом театре современного танца Батшева. Она же автор самой истории о девушке из большого города, которая никак не может найти покоя, рассказанной в несколько абсурдистских стихах и песенках под гитару, неожиданно соединенных с почти цирковым предметным театром. Тут горящая лампа остается висеть в воздухе, когда из-под нее уезжает стол, в столе есть тайник с дверцей, откуда можно вынуть что-то похожее на гусли, а в тайник прямиком спускается подвешенная на веревочке игрушечная лошадь, на диске, будто в музыкальной шкатулке, крутится игрушечный столик со стульчиком и девушка посреди этой мебели, живущей собственной жизнью, кажется удивленной куклой.
Актриса стояла среди частокола металлических палок, с которых спускались нити с вещами и, пытаясь пользоваться ими, сама становилась марионеткой. Ее туфелька была подвешена на нити, перекинутой через перекладину, а с другой стороны свисала гитара. И спустить гитару себе в руки, чтобы на ней можно было играть, девица могла только, когда задирала ногу, а стоило наклониться в актерском раже, как нога по-балетному подлетала вертикально вверх. В целом, этот коротенький спектакль выглядел довольно сыро и все же многообещающе. Я пыталась себе представить, что в Москве девушка, раньше танцевавшая в Большом, сама сочинила спектакль – в нем пела, танцевала и остроумно (пусть даже не во всем идеально), играла с предметами, - и не смогла. Но, если бы это случилось, я бы точно считала, что это очень обнадеживающе и даже духоподъемно.
Ну и, наконец, несколько более масштабное представление, но так же связанное с предметным театром, который мне теперь кажется прямо-таки израильской спецификой, - «Саванна – возможный пейзаж». Его поместим в странный раздел «шоу роботов». Амит Дрори \Amit Drori имеющий немало призов, как дизайнер, собственно, сочинил и поставил этот спектакль, как показ жизни своих удивительных механических и радиоуправляемых деревянных кукол. (Постановка сделана в копродукции с несколькими французскими и швейцарскими театрами и фестивалями). Я видела спектакль на сцене одного из переделанных под театр складов в Яффском порту. История очень простая, можно сказать даже и нет никакой истории. Есть звучащий фонограммой рассказ человека о том, что у него умерла мама, от нее осталось пианино, которое он разобрал, чтобы делать механических животных. Ему хотелось, чтобы они двигались, поскольку «тогда музыка будет продолжать звучать». Это просто введение. На пустой сцене множество фанерных ящиков разного размера. Актеры под музыку по очереди открывают ящики и достают оттуда деревянные детали, из которых сначала собирают дерево, а потом достают бабочек, птиц и животных, которые сразу начинают двигаться. Они невероятно эффектны, потому, что сделаны только как остов, скелет, с оставленными на виду механизмами и моторчиками внутри. Особой заботы о правдоподобии нет, масштабы вполне произвольные, да и не обо всех угадаешь, кто это, как, например, многочисленные, похожие на улиток прозрачные, подсвеченные пластиковые катушки, быстро катающиеся по полу. А на сцене идет условно второй сюжет, где актеры – туристы в саванне. Утро, летит фанерная бабочка с узорчатыми крыльями – садится на дерево, по веткам ползет змея из кубиков, есть кто-то с усами, вроде кузнечика, сделанный из транзисторного радио, едет козлик на колесиках. Самая чудесная – большая черепаха. Она подъезжает к расставленной на ночлег палатке и с любопытством вытягивает к ней шею, потом откатывается, обиженная. На бока опустевших коробок проецируются пейзажи саванны – дождь, просторы с деревьями. Потом наступает утро. Раскидывает крылья аист, больная слониха медленно укладывается на бок, а вокруг нее ходит слоненок. Слоны двигаются сложно, осторожно переставляя каждую ногу – мы видим, как ими управляют с пультов актеры. В общем, главное удовольствие этого спектакля весьма парадоксальное – зал радостно, живо реагируя, следит за жизнью ничуть не реалистических роботов, придуманных Дрори, будто за поведением зверей в зоопарке. А в конце все животные выезжают на авансцену для поклонов и можно подойти их рассмотреть.
И еще один ролик про то, как про то, как делался спектакль.
Софья Толстая в спектакле - уставшая и потерянная женщина, поглощенная тенью славы своего мужа. Они живут с Львом в одном доме, однако она скучает по мужу, будто он уже где-то далеко. Великий Толстой ни разу не появляется и на сцене - мы слышим только его голос.
Вы садитесь в машину времени и переноситесь на окраину Екатеринбурга под конец прошлого тысячелетия. Атмосфера угрюмой периферии города, когда в стране раздрай (да и в головах людей тоже), а на календаре конец 90-х годов передается и за счет вида артистов: кожаные куртки, шапки-формовки, свитера, как у Бодрова, и обстановки в квартире-библиотеке-троллейбусе, и синтового саундтрека от дуэта Stolen loops.
