В 2000-е Рубинштейн перешел к более традиционным прозаическим жанрам – эссеистике и публицистике. Колонки, публиковавшиеся в «Итогах», «Еженедельном журнале», на Стенгазете.нет и Гранях.ру, выдвинули его в число наиболее ярких российских колумнистов демократического направления. Нынешний визит Рубинштейна в Киев состоялся по приглашению издательства Laurus, выпустившего в свет книгу «картотечных» текстов писателя «Сонет 66», презентация которой прошла в рамках «Книжного Арсенала».
– Лев Семенович, что случилось с Россией, откуда эта ее нынешняя имперская истерия? Одни говорят, что она сошла с ума. Другие – что, наоборот, вернулась к своему нормальному состоянию.

– Представления о норме и патологии субъективны, они постоянно меняются. Нормальное состояние и обычное состояние – это не одно и то же. Нормой я все-таки упорно считаю открытость миру и понимание своего места в историческом контексте. Все остальное – это бред величия или бред преследования. Считать нормой такое состояние я бы не хотел.

Когда говорят, что Россия сошла с ума, это неправда. Сошла с ума не Россия, а российское руководство, и какая-то – увы, значительная – часть населения. Но в России живет много других людей, например, я. И я – это тоже Россия. Мне кажется, правильнее все-таки говорить о людях, а не о странах и народах.

– Социология не врет? Действительно 90% российского населения поддерживают аннексию Крыма?

– Когда я хожу по улицам Москвы, то никакой массовой эйфории не вижу. Вот когда на футбольном чемпионате Европы российская сборная победила голландскую, на улицах был страшный энтузиазм. А по поводу Крыма его не видать. Было дело, людей свезли на площадь, они там немного организованно поликовали и разошлись по домам. У меня есть ощущение, что огромная часть общества не очень-то следит за политическими событиями. Многие люди, когда им сказали «Крым наш», узнали, что он, оказывается, до сих пор был не наш. Ажиотаж на поверхности, в телевизоре, в речах депутатов и политологов, но не в народе.

– Не пришлось ли разругаться с приятелями по политическим причинам?

– Нет. Я ни с кем не ругался, но иногда очень огорчался. Например, огорчился, увидев несколько фамилий в печально знаменитом списке подписантов, одобряющих политику Путина. Хотя большая часть этих подписей меня ничуть не удивила. Есть такие культурные деятели, я их называю крепостными артистами, для которых это сознательная позиция. Они считают что, скажем, дирижер должен служить государству.

– Возможна ли вообще демократия в России? Когда-то мы об этом спорили с Виктором Шендеровичем: я говорил, что, пожалуй, не может, а он возражал, мол, мы еще просто не пробовали.

– Возможно, что так, но мучительно не хочется об этом думать, и не хочется в это верить. Мне тут сегодня сказали, что, согласно каким-то социологическим опросам, всего 17% россиян разделяют более-менее европейские представления о жизни. А я сказал, что это не всего 17%, а целых 17%. В масштабах страны, конечно, мало, но вообще много.

– Одни говорят: Путин не остановится и пойдет до конца. Другие – Путин аннексировал Крым, чтобы отвлечь народ от его собственных проблем, и дальнейшая экспансия ему невыгодна. Какой взгляд ближе к истине?

– Мне кажется, что у российской власти сейчас нет ни концепции, ни плана, и это самое неприятное. Они действуют интуитивно, по обстоятельствам. Я уверен, что еще месяца два назад никто ни о каком Крыме не думал, а тут в Киеве случилась история с Майданом, Янукович сбежал, и под это дело решили отжать Крым.

– Отжали-то красиво…

– Да, отжали по-пацански, это они умеют. Но мне это показалось типичным воровством во время пожара.

– А еще говорят: дело не в Путине. Он сейчас, скорее, сдерживает русский народ, который готов рвать Украину на куски...

– Версий много, все может быть. Россия сейчас в тяжелом эмоциональном и нравственном состоянии, она сильно нездорова. Развитие событий во многом зависит и от самих россиян, и от украинцев, и от Европы, и от Америки, и вообще от всего мира. Насколько удастся погасить этот рецидив, зависит буквально от всех.

– В 1940-х Германия вернулась в цивилизованное состояние только после глобального краха. Возможен ли откат назад в нынешней России без национальной катастрофы?

– Поскольку я там живу, мне этого очень хочется. Кому вообще хочется катастрофы? Кому хочется революции?

– И как можно ее предотвратить?

– Мы с моим ближайшим кругом людей, для которых главным, и, в общем-то, единственным инструментом является слово, мало на что можем повлиять. Но на состояние языка, на саму возможность какого-то общественного диалога влиять необходимо. Другого пути я не вижу. Я считаю, что говорить – это сейчас самое главное. Пока люди друг с другом говорят, они друг друга не убивают.

– Каковы нынешние ощущения от Киева?

– Сегодня они описываются малосодержательным словом «холодно». Я в Киеве всегда бывал в хорошую погоду, а на этот раз почему-то впервые в плохую. Однако Киев все так же прекрасен, в Киеве совершенно иная эмоциональная атмосфера, чем в Москве. Вопреки расхожим представлениям, которые бытуют в России, она по-прежнему легкая и расслабленная. Вполне вменяемые люди спрашивали: как же это ты поедешь в Киев, там же страшно! Я им отвечал: а в Москве вам что, нестрашно?

– Изменился ли город после февральских событий?

– Практически не изменился. Я вижу, что стало труднее в материально-экономическом смысле, все встревожены курсом гривны и событиями на Востоке, но вообще люди спокойно ходят по улицам, сидят в кафе и выглядят ничуть не более агрессивными, чем обычно.

– А какие впечатления от самого Майдана?

– Я сегодня прошелся по центру, и Майдан показался мне такой мощной художественной постановкой. Я бы не хотел, чтобы его совсем разобрали, мне кажется, в каком-то виде он должен сохраниться. С другой стороны, когда знаешь, какой кровью все это оплачено, возникают и совсем другие чувства.

– Сейчас под прикрытием Майдана у нас порой совершаются не очень порядочные вещи...

– Это неизбежно во всякой революции. Именно поэтому Майдан должен продолжать быть.