20.02.2013 | Ворчалки о языке

Забыть слово

Портянки, дубленки и креаклы

"К концу 2013 года мы должны забыть слово портянки", – заявил недавно в ходе селекторного совещания глава военного ведомства генерал армии Сергей Шойгу.

Похоже, тут действительно немаловажно само слово. Портянки – слово, которое ассоциируется с чем-то кондовым, застарелым и незатейливым. В нем слышится прямо-таки вызов модернизации. Поэтому, кстати, так выразительно и сочетание кремлевские портянки из интернет-сленга, ну да мы сейчас не будем на него отвлекаться.

Вот только бы не получилось так, что деньги, выделенные на носки, окажутся разворованными и для армии будет закуплена расползающаяся дрянь, да еще и в ничтожном количестве. Тогда окажется, что, забыв успешно слово портянки, придется вспомнить другое уже было подзабытое слово – штопать. Кто, кстати, помнит такой предмет – специальный гриб для штопания? Наверно, он даже как-то назывался, только я слово забыла.

Еще занятная история вышла с писателем Лимоновым и дубленками. Вот что он заявил по поводу марша против антисиротского закона (содержание без комментариев): «Одна из журналисток сообщила, что все тепло оделись "в дублёнках". И это собственно ключевое слово, спецодежда российской буржуазии. Оппозиция в дублёнках.

"Несколько тысяч состоятельных москвичей, около десятка тысяч, из числа потомственной московской интеллигенции и наследственной советской номенклатуры, устроители выманили-таки, сыграв на чувствах, использовав детей-инвалидов (больше воображаемых, чем реальных) в качестве приманки.

Воспалённые детьми-инвалидами между тем перешли сегодня в своих дублёнках Рубикон, ушли от страны и народа". 

Вот оно что! Ключевое слово, оказывается. Это совершенно поразительно. Я хорошо помню время, когда дубленка действительно была символом благополучия. В СССР это было в 70-е – 80-е годы. Тогда в самом слове дубленка прямо так и звучало: жизнь у человека удалась. Помню, когда я училась в школе, в журнале «Юность» напечатали написанный какой-то девочкой рассказ «Белое чудо»: старшекласснице откуда-то привезли белую дубленку, и вот она переживает это как событие огромного экзистенциального накала и в конце концов отказывается ее носить: хочет быть уверена, что потенциальным кавалерам понравится она сама, а не ее прекрасная дубленка. Когда я поступила в Университет (было это, чего скрывать, в 1980 г.), сама, без репетиторов и блата, родители очень меня приветствовали и обещали подарить мне дубленку. Однако осилили они это, лишь когда я была на пятом курсе. Дубленка была, как я тогда шутила, «из шкуры афганского народа», она была страшно холодная, потому что мех ее состоял буквально из отдельных редких волосков, и долгими зимними вечерами я занималась тем, что сшивала расходящиеся из-за гнилых ниток (видимо, месть афганского народа) швы. Но все равно я свою дубленку обожала, как, наверно, никакой в моей жизни предмет одежды, и казалась себе в ней безумно элегантной.

Славные были времена, но с тех пор все же прошло лет 30 и жизнь сильно изменилась.

Кстати – на ловца, как известно, и зверь бежит – мне попалась в Фейсбуке запись моей коллеги Анны Птенцовой: «Маша Шевелева вчера пересказала воспоминание своей мамы, работавшей в МАСе . А. П. Евгеньева в 70-е годы настаивала, что слово "дубленка" означает одежду бедняков :) Как она умудрилась не заметить, что весь советский народ к тому моменту уж лет 10 сходил с ума по дубленке Анук Эме в "Мужчине и женщине", – загадка...» Так вот, как в 70-е дубленка уже совсем не ассоциировалась с одеждой бедняков, так сейчас она не служит эмблемой процветания.

Между прочим, когда год с лишним назад сурковская пропаганда пыталась представить болотников бесящимися с жиру москвичами, особенно муссировался образ норковой шубы – революция норок и пр.

На самом деле и это уже было немного смешно. Все же после перестройки московские рынки были наводнены шубами из Греции, из Турции – часто низкокачественными, но не всегда такими уж дорогими. Их купили многие женщины, которых никто бы не назвал богачками. Ну и потом – это ведь как: купила, потом стала мала, продала совсем дешево или родственнице отдала, а себе другую купила… Недавно я была на отпевании, и вот там у церкви стояли нищие. Одна из них была довольно молодая статная женщина в длинной шубе, кажется из нутрии. «Подайте, пожалуйста», – с достоинствам говорила она. Дело тут не в том, что нищий не может на самом деле оказаться богачом, а в том, что дама не считает, что шуба как-то ее в качестве нищей компрометирует. Да кроме того, если уж говорить о митингах и московском «креативном классе», – ну точно необычно тут было не обилие шуб, а скорее обилие курток из волшебных материалов – невесомых, но теплых, горнолыжных костюмов (да, и еще народ активно осваивал термобелье, это слово даже попало в разные списки типа «слово декабря»). Да кстати, кое-кто из «креативных» натуральный мех и вовсе не носит по идейным соображениям.

В общем, шуб на Болотной было никак не больше, чем на Поклонной. Так что уже и это было пропагандистской натяжкой. Но уж лимоновские дубленки – это полный анахронизм. Что-то из глубин всплыло, из завистливых доотъездных представлений о прекрасном. Лимонов ведь в 73-м году уехал.

Ну вот. А после марша произошла еще одна яркая история про слова. Там, как известно, несли портреты политиков, голосовавших за принятый в отместку за «Акт Магнитского» одиозный закон, запрещающий, в частности, усыновление российских сирот американцами, и продвигавших его. И вот бывшая фигуристка, а ныне депутат Ирина Роднина, портрет которой тоже был пронесен по бульварам и в конце шествия выброшен в мусорный контейнер, написала у себя в Твиттере: «Конечно я очень расстроена... расстроена, что мою фотографию несла не яркая личность "опы", а как говорят в Москве: тетка из очереди:(((». Замечу в скобках, что выражение тетка из очереди уже не так выразительно, как было когда-то: пожалуй, самые длинные очереди в Москве, если не считать ХХС с Поясом Богородицы, сейчас выстраиваются к Пушкинскому музею, когда там выставка какого-нибудь Пикассо. Кстати, та «тетка» оказалась как раз примерно из такой очереди – библиотекарь из «Вышки». Но обсудить я собиралась не это – и уж, конечно, не содержание, прискорбное, безусловно. Но вот слово опа вызвало целый переполох. Люди совершенно не могли понять, что бы оно могло значить, а некоторые даже предположили, что это грубое слово без первой буквы (так иногда с подобными словами поступают в видах благозвучия).

Наконец кто сам догадался, а кому подсказали, что опа или оппа – это оппозиция. Знающие люди, знакомые с жаргоном кремлевских портянок, разъяснили, что опп там – стандартное сокращение слова оппозиционер. Попутно выяснилось, что опой иногда называют еще и Общественную палату. Вот ведь, век живи, век учись.

А тем временем после нашумевшей статьи П. Пряникова стремительно ворвалось в язык слово креаклы – нарочито уродливое сокращение сочетания креативный класс, которое и само-то без кавычек не произнесешь. Я даже у себя в ФБ провела опрос: можете ли вы, мол, дорогие друзья, употребить не цитатно и не в шутку слова опа и креаклы. Получила больше сотни ответов: никто, как и ожидалось, не сказал, что может, зато многие – что нет даже под пытками, а еще больше – что и слов-то таких мерзких не знают и знать не хотят.

Это я все вот к чему рассказываю: как много есть в словах всякого, помимо того, что они непосредственно обозначают…

Источник: ТрВ № 121, 29.01.2013,