28.12.2012 | Театр

В паноптикуме

Новый спектакль Кристофа Марталера в берлинском театре Фольксбюне

Сюжет пьесы «Вера, любовь, надежда», по которой Кристоф Марталер поставил спектакль в берлинском Фольксбюне, весьма драматичен. Ее героиня – молодая девушка, которая никак не может наладить свою жизнь: денег нет и не предвидятся,  дурацкое нижнее белье, которым она пытается торговать, как коммивояжер – не продается, хотя у дамочек пошустрее товар расходится бойко.  Штрафы нечем отдавать, чиновник, который хотел было помочь, оказывается, принял ее за дочь начальника, и теперь зол на героиню за свою ошибку, возлюбленный полицейский, бросил ее, как только запахло жареным. Выход один – головой в воду. В этой  пьесе австрийца Эдена фон Хорвата  безнадежность и безысходность экономического кризиса 30-х годов ХХ века в Германии выглядят вполне узнаваемо. В традиционном театре она бы  приобрела вид  спектакля заунывно-мрачного, по крайней мере так себе ее представляешь на сцене. Но мало кто так далек от очевидных решений, как парадоксалист Марталер.

В его постановке «Вера, любовь, надежда» превращается в саркастический парад уродов, для которых нет ни веры, ни надежды, ни любви. Молоденькая героиня с самого начала раздваивается – получаются две параллельные похожие, но не идентичные истории, каждая из которых только подтверждает правило – одиночество среди паноптикума глупости и равнодушия обывателей. Вот героиня А хлопочет вокруг своего немолодого любовника, он лежит в кровати, а она бегает вокруг «подай-принеси». И тут – раз! – от стены откидным столиком отделяется вторая кровать, а на ней уже воркуют героиня Б с молодым любовником, они смеются, целуются – расклад отношений совсем другой. Но когда в дом к парочкам является карающее начальство, оба мужчины тут же покидают своих подруг: старший спокойнее (мол, извини – обстоятельства!), младший – со слезами. Но какая, в сущности, разница?

Марталер организует свой насмешливый мир с точностью умного наблюдателя (чего стоят все эти семенящие дамочки, велеречивое начальство, сластолюбивые толстяки), и в то же время очень условно – как балет. Даже буквально – сцена первого ухаживания полицейского за героиней рядом с железным турникетом у входа в участок идет под неостановимый хохот зала, и выглядит как экзерсисы балерин у балетного «станка»: корпус  клонится влево и вправо, ножка с вытянутым носком вперед-назад. А между тем, персонажи еще и поют, а дирижер, управляющий не оркестром, а действием из оркестровой ямы, кажется постепенно сходит с ума.  Но насмешливая интонация этого дикого мюзикла нас не обманет, как бы мы ни хохотали: история-то все равно грустная. И в финале, когда отчаявшаяся героиня утопилась где-то за сценой, Марталер превращает трагедию в абсурд,  устраивая перед зрителем настоящий цирк. После того, как полицейский принес мокрую утопленницу А в участок и положил на пол перед теми, чье равнодушие ее убило, он идет за утопленницей Б. И, не останавливаясь, бежит за третьей. Так он продолжает бегать туда-сюда и, запыхавшись, выкладывать на авансцене новые и новые мокрые тела девушек, будто иллюстрируя черный анекдот: «Вы будете смеяться, но Сарочка тоже умерла». Персонажи замирают в изумлении, а зал  буквально киснет от хохота. Но от истории никуда не деться – этот паноптикум уморил всех.