Авторы
Писать о текущем моменте в последние дни практически невозможно: события развиваются стремительно, и то, что еще вчера казалось самым важным, теряет актуальность уже сегодня. В эти дни главным и самым увлекательным жанром словесности является репортаж.
Но какие-то тенденции в том, что происходит, все же прощупываются.
Лет семь тому назад я опубликовал статью под названием "Превратности любви", где среди прочего написал:
Мы наблюдаем расцвет определенной моды, моды на лояльность. И дело вовсе не только в развеселой семейке спичрайтеров, политтехнологов да раскрутчиков всех мастей. Это работа такая. "Быть в оппозиции пошло", - вот что сказал мне недавно один знакомый газетный писатель в ответ на мое осторожное недоумение по поводу его, на мой взгляд, уж слишком безудержного рвения в оценках исторических свершений законно избранного президента. Я не нашелся, что ответить. Выходит, что это не проблема этики, а проблема эстетики. Проблема моды. Было вот модно критиковать и зубоскалить. Теперь модно лизать и подмахивать.
И там же, чуть ниже:
Моды сменяют друг друга, чередуясь, как широкие и узкие штаны. Пусть так. Отрицать моду нецивилизованно. Но существует и такой принцип, который исповедуют многие, я в том числе. Этот принцип сводится к формуле "модно то, что я ношу". И мне плевать на чужую моду.
В наши дни мы наблюдаем некий перелом. В общественную моду после долгого оцепенения снова вошли разные формы и жанры протестного поведения. Это факт.
Появление на уличных протестных акциях популярных светских хроникерш или телеведущих, до сих пор не дававших оснований подозревать их в мучительных нравственных исканиях, весьма симптоматично. Такие люди просто так ничего не делают. Это значит лишь одно: протестный митинг сегодня - это круто, это модно, это, короче, тренды-бренды. Не прийти сегодня на митинг - это все равно как еще совсем недавно пропустить торжества по случаю спуска на воду очередной яхты очередного сырьевого барыги.
Такое уже происходило на моей памяти.
Советский космос существенно зашатался даже не тогда, когда закончились гречка и рыбные консервы, а когда даже самые вялые пловцы по течению жизни вдруг остро ощутили мучительную старомодность и полную энергетическую немощность всех тех сторон жизни, которая маркировалась эпитетом "советский". "Советский образ жизни", "советская культура", "советский спорт", "советская эстрада", советское то и советское се стали восприниматься людьми, даже и не сильно вдававшимися в вопросы политики, морали, истории и права, как что-то чудовищно провинциальное, нудное и бесперспективное. И ужасно старомодное. "Советское - значит отличное", - бодро сообщали пропагандистские плакаты. "Советское - значит говенное", - явственно проступало за этим.
Ничего страшного в этом я не вижу. Людей, которым "плевать на чужую моду", во все времена было немного. Да и скорее это хорошо, чем плохо. Михаил Гаспаров высказал однажды мудрейшую, на мой взгляд, мысль. На вопрос о его отношении к массовой культуре он ответил, что лично его она интересует мало. Но массовая культура безусловно лучше, чем массовое бескультурье.
Все последние годы протестное меньшинство третировалось как маргинальное. Оно таковым и было, и я в этом не вижу ничего дурного. Я еще с советских лет привык ощущать себя частью меньшинства - и этого своего ощущения не только не стыдился, но и, если угодно, им гордился.
Но когда все большему и большему числу людей начинает казаться не вполне приличным отождествлять себя с бессловесным большинством, они, эти люди, постепенно оказываются если не большинством, то вполне заметной общественной силой. Поэтому появление в протестном контексте гламурных персонажей свидетельствует лишь об одном: то место, куда их сами собой повели ноги, обладает повышенной энергией. Такие вещи они чувствуют на подкорковом уровне.
В позапрошлую субботу прошел грандиозный митинг, который многим показался сам по себе внушительной победой. Это так, если учитывать, что он выполнил программу-минимум, существенную саму по себе: он послужил сильным средством против той социальной депрессии, в которую было погружено общество в последние годы. Но его ни в коем случае нельзя рассматривать как результат. Нельзя ни в коем случае останавливаться. Потому что главным пафосом, главной и мощной движущей силой является все то, что имеет отношение к самоуважению. А если мы на этом остановимся или позволим себя остановить, то это тоже будет иметь отношение к нашему самоуважению, но с другим знаком и другими, куда более печальными выводами о нас самих.
Важно еще и то, что едва ли не последнюю роль в происходящем играют так называемые лидеры. Они должны понять, что сегодня люди выходят на площадь не для того, чтобы поддержать их лично. Они идут поддержать друг друга, самих себя и свои представления об общественных приличиях. Окрыленные мимолетным успехом, в котором их заслуги не так много, как им кажется, политические лидеры уже по традиционной российской привычке начали меряться различными органами и выяснять, кто главнее. А самые важные слова сегодня говорят не они, а ответственные журналисты, писатели, артисты. Потому что речь сегодня идет не о политике, а о нравственности. А политики в этих вещах разбираются слабовато.
Все только начинается. Давайте не будем останавливаться. Не будем тормозить - ни в прямом, ни в переносном смысле этого слова. Давайте будем бодры, веселы, ироничны, расположены друг к другу и снисходительны к слабостям других. Давайте вести себя так, как это свойственно победителям. Тогда, глядишь, и победим.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»
