04.07.2011 | Балет

Легкое наследие царизма

Экспортированная из России в Берлин "Эсмеральда" отдает дань самодержавию и народности.

На сцене Deutsche Oper берлинский Staatsballett представил реконструкцию старинного балета "Эсмеральда", предпринятую бывшим худруком Большого театра Юрием Бурлакой и балетмейстером Василием Медведевым. Свою трехактную "Эсмеральду", идущую на сцене Большого, соавторы сократили до двух актов, что явно пошло спектаклю на пользу.

Виселица на сцене — но никого не повесили. В главного героя воткнули нож — но он выжил. Героиню должны были казнить, но помиловали. Самому витальному из балетов Мариуса Петипа пошел второй век, а он по сей день живее большинства спектаклей-малолеток. Притом что эта "Эсмеральда" уже копия копий. Берлинский балет опирается на постановку 2009 года в Большом театре. Та в свою очередь апеллирует к спектаклю Мариуса Петипа 1899-го, у которого тоже был первоисточник — романтический балет Жюля Перро 1844 года.

Петипа его развил, изменил и дополнил, мастерски балансируя между требованиями современного искусства и вечным "чего государь изволит".

Тем удивительнее, что берлинская "Эсмеральда" при очередном возрождении не только не разбухла, но даже "похудела". Постановщики Юрий Бурлака и Василий Медведев сократили московский балет с трех актов до двух (у Петипа было пять). Подрезав длинноты, ужав массовые сцены, мужественно выбросив "святое" — гран-па "Диана и Актеон", вставленное Агриппиной Вагановой в 1930 году, авторы с изумлением признались, что спектакль выглядит лучше московской версии. Стал динамичнее, атмосфернее, да и разглядеть танцующих солистов теперь куда легче.

Немецкая пресса, впрочем, потерянных килограммов не заметила — жанр изобретенного Петипа grand ballet своей пышностью и дороговизной сражает экономных европейцев наповал. Режь не режь — мало не покажется. Все эти живые козы, ряженые французы и платье мамы Флер де Лис, которого хватило бы на тучу купальников для десяти малобюджетных балетов, сильно продвинули критическую мысль, породив гениальное определение возрождаемого стиля — neozaristisch.

Но на российский вкус берлинская "Эсмеральда" скромна и аскетична.

"Неоцаризм" остался, но уже не как идеология, а как легкое воспоминание о помпезном прошлом. Забавные стоп-кадры из массовых сцен, легкий ритм связующих картины просцениумов, зарифмованные выходы канонических фриков — горбуна Квазимодо, который особой роли не играет, но колорит создает — когда, например, ползет по сцене, чуть ли не целуя следы Эсмеральды. Или жирно мимирующего Клода Фролло — злодея, каких уже не делают. Все эти артефакты, как и декорации Алены Пикаловой и костюмы Елены Зайцевой, читаются уже как дизайнерские штучки по старинным образцам.

После этой "Эсмеральды" хочется порекомендовать всю возрождаемую классику сначала пропускать через берлинский Staatsballett и потом уже возвращать на родину. Подвергшийся не столько претенциозной реконструкции, цель которой доказать, что Россия — родина слонов и балетных шедевров, сколько рациональному санированию, спектакль вовсе не утратил "душевности". Напротив, лишившись размаха дефиле, он вдруг приблизился к первоисточнику — лирическому бенефису для большой балерины. Такой сочинил Жюль Перро для Карлотты Гризи. Такой делал "Эсмеральду" Мариус Петипа, пытавший рвавшуюся на главную роль Кшесинскую вопросами: "А ты любиль? А ты страдаль?"

Если так подойти к делу, окажется, что найти в театре стоящую Эсмеральду куда сложнее, чем воспроизвести слагаемые феерии более или менее "аутентично". Нет балерины — и вся эта имперская карусель останется набором дорогостоящих сцен из другой эпохи.

Претенденток на главную роль в Staatsballett хватило. Не пришлось даже привлекать безусловную приму Полину Семионову. Премьеру станцевала всех поразившая Яна Саленко. А только что дебютировавшая Элиза Каррилло Кабрера вошла в балет так органично, словно для нее и сочинили историю влюбленной в красавца Феба цыганки. Вот уж в ком ничего имперского. В пестрой толпе "Двора чудес" она — своя в доску, такая современная девчонка из гетто. Открытый взгляд, естественные движения, ей встать на пуанты и плясать — как дышать. Мимические сцены ее не тяготят — она прелестно флиртует с Гренгуаром, а влюбившись в Феба (импозантный и порывистый Михаил Канискин тут идеален), упоенно возится в своей комнате с его шарфиком — то под подушку засунет, то на плечи накинет. Одним словом, светлая душа. Тем контрастнее настоящая драма, которую разыгрывает мадемуазель Кабрера во втором акте на светском балу. Глаз от нее, роняющей бубен из рук, едва отрывающей ноги от пола, бессильно прислоняющейся к весельчаку Гренгуару,— какие танцы, когда любимый на другой женится,— не оторвать. Танец, как душа, то оставляет цыганку, то упрямо разгорается в напористых вариациях. Это уже не просто хорошо или плохо станцованная классика. Это — настоящая борьба между жизнью и смертью, отсылающая к другим балетным страдалицам и плясуньям — от Жизели и Сильфиды до Никии и Одетты. Лучший комплимент традиции и привет Петипа.

Источник: "Коммерсантъ", 04.05.2011,