30.06.2009 | Театр

Ребята с нашего двора

На Чеховском фестивале начались выступления канадского цирка «Элуаз»

На первом представлении «Тумана» Даниэле Финци Паска многоярусный зал Театра имени Моссовета был набит битком, причем самой что ни на есть искушенной публикой, включая режиссеров и актеров, которых редко заманишь на чужие спектакли. Все вспомнили «Дождь», которым закрывался прошлый Чеховский фестиваль (его Финци Паска поставил в том же канадском цирке «Элуаз»), и ринулись в театр за новым чудом.

Год назад в Москве Финци Паска рассказывал о будущей постановке. Он говорил о том, как важно ему в детстве было каждое утро, отправляясь в школу, видеть, как бабушка машет из окна, пока он не скроется из виду. Тогда не было понятно, какое отношение итальянская бабушка имеет к спектаклю, поставленному совместно знаменитым цирком «Элуаз» и швейцарским «Театро Сунил», созданным Финци Паска больше 20 лет назад. Теперь понятно.

«Туман» в отличие от других постановок в духе «нового цирка», привезенных на Чеховский фестиваль, -- настоящий цирк высшей пробы с трюками если и не рекордными, то самого высокого класса. Но при этом спектакль выглядит не номерным шоу, а цельным и нежным воспоминанием о детстве, о друзьях и подругах, об общих играх и праздниках в маленьком городке.

Намек был уже в «Дожде» -- в спектакле, сделанном в тонах старой фотографии, вспоминалось о дворовом футболе. Невозможно забыть финальную картину, когда артистов заливал рухнувший с неба ливень, а они самозабвенно играли красным мячом, скользя и брызгаясь, как в детстве. Но «Туман» получился куда более цельным. С самого начала несколько артистов во главе с говорливым пузатым рассказчиком-клоуном, который здесь и альтер эго автора, и отец красивой девочки из мясной лавки, и сосед, выходят объяснить нам, о чем спектакль. Мешая ломаный русский, английский, французский, испанский, итальянский, они рассказывают о каком-то небывалом, фантастическом тумане, который бывает в их местах. Он падает так внезапно, что вдруг не видно собственного носа. Уходя из дома, ты не знаешь, вернешься ли, и домашние провожают тебя, махая белыми платками, будто ты не в булочную отправляешься, а в Америку. Да и вам, зрители, надо бы к концу спектакля приготовить белые платочки -- мало ли что. У рассказчика из рукавов валил этот самый белый туман -- в глубине сцены за молочным экраном бледным расплывающимся пятном, будто из-за густой дымки, светило солнце.

Акробаты, гимнасты, жонглеры, музыкальные эксцентрики -- все в этом спектакле становились жителями городка из детства: девушки в белых платьях отбивали по полу веревками ритм, будто прыгалками, они шалили, вертелись и поэтически замирали, стекая по турникам, будто качались на дворовых качелях. Акробат на ремнях подхватывал и уносил ввысь стоящих внизу красоток, будто парень на тарзанке, а вокруг толпились соседи, одобрительно посмеивались, обсуждали, пели хором под аккордеон, барабаня по пустой коробке.

Вокруг всякого эффектного трюка возникало клоунское мельтешение: кто-то куда-то бегал, из угла в угол сцены пролетали хвостатые воланы, будто там играли в бадминтон, внимание зрителей невольно рассеивалось, и становилось ясно: не в трюке дело. Все акробаты и сами были клоунами: один из них показывал поразительное владение обручами, раскручивал их по пять штук в разных направлениях и тут же веселил окружающих, то показывая небывалое вращение обруча на откляченной заднице, а то и вовсе расстегивал штаны и, отвернувшись от зала, лихо раскручивал обруч страшно представить на чем.

Потом мы видели мясной магазин с колбасами и тушами, висящими на крюках. Тоненькая девочка в мясницком фартуке, гибкая, как каучук, опасно жонглировала ножами и в танце обвивалась вокруг парня в таком же окровавленном фартуке, а папа-мясник хитро на них посматривал. А потом вся сцена оказывалась заставленной шестами, будто стволами молодого леса, куда друзья приходили гулять. Они бегали, распевая песни, аукаясь, валяя дурака и перебрасываясь тарелками, после устанавливали тарелочки на острия шатающихся шестов и их раскручивали. Когда медленно опускался занавес на антракт, «роща» уже опустела и замолкла, и в контровом свете силуэтами дрожали «деревца» под полусотней вертящихся тарелок. Конечно, такие трюки с тарелками, куда более сложные и многоярусные, мы не раз видели в китайском цирке, но, кажется, никогда это не было так осмысленно и красиво.

Второй акт начался с батута. Рамка сцены сжималась сверху и снизу так, что оставалась только узкая горизонтальная полоса, в которой происходил полет, -- ни нижней опоры, ни того, что вверху, мы не видели, отчего все это было похоже на игру птиц в воздухе. Особенно когда один из парней взлетал, исчезая где-то вверху, и будто зависал там, в вышине, совсем не сразу падая вниз. А еще во втором акте мы узнавали, что у героя был друг Стефано, которого многие считали дурачком. Да, у него был туман внутри, но и золотое сердце; его больше всех любила бабушка, а сам он любил бабушкины белые тарелки, белые балетные пачки и снег, падающий с неба. Один из акробатов превращался в Стефано -- он ходил кривой и нетвердой походкой паралитика и напряженно смотрел исподлобья.

Рассказчик говорил, что бабушка неустанно твердила: самое главное, всегда смотреть не в землю, а на небо, даже если очень грустно, потому что все хорошее всегда приходит сверху. Запевая новую песню, объявляли, что все бабушки в мире ее знают и хочется посвятить ее тем, кто переживает худые времена.

Подвешивали гирлянды цветных лампочек, как делают в праздники на городских танцплощадках. Под ними вокруг аккордеона собирались соседи -- кто со скрипкой, кто с дудочкой, все играли и пели, а в центре показывал свои поразительные умения жгучий и кудрявый парень в набедренной повязке бродячего дервиша. В русском цирке таких артистов называют «клишниками»: сидя на земле, он завязывался узлом и перекручивался жгутом, будто у него вовсе нет позвоночника. И в конце на сцену снова выводили Стефано. Но он не хотел, чтобы его вели, он хотел идти сам. Он долго сидел и готовился, пока вокруг все пели слаженным хором, а потом вставал и, покачиваясь, двигался в сторону зала. А оставшиеся позади друзья махали ему белыми платками. И те в зале, кто нашел у себя белый платок, тоже ему махали.

Тут особая красота во множестве узких направленных лучей, отраженных от зеркалФинал. Все мужчины в пачках, которые так любил Стефано

Источник: "Время новостей",29.06.2009 ,