28.11.2008 | Общество

Ленинским курсом

О необходимости профессиональных забот (ответ Михаилу Бергу)

Текст: Ольга Яблонская

Начну с несомненного: я не думаю, что такая сильная, яркая и авторитетная личность, как Мариэтта Чудакова, нуждается в защите – уж, во всяком случае, не в моей. Просто поднятый вокруг нее сейчас, как бы это выразиться…  саунд-трек – навел меня на некоторые размышления.

Так вот. Меня совершенно не волнует мотивация тех высоких политиков, которые вступили (или не вступили) в партию «Правое дело». Говоря условно, Чубайс для меня не лучше и не хуже Немцова. Чем бы ни были инспирированы действия или бездействия любого из них – это не вопрос гражданской совести. И не вопрос гражданской ответственности. И даже не вопрос идеологии. Это – вопрос стратегий.

Я ничего не понимаю в стратегиях, и потому просто не берусь судить об их правильности или неправильности. Честно говоря, мне это вообще не очень интересно. Мне интересно другое, а именно окончательно проявившаяся на фоне этой истерики склонность нынешней российской интеллигенции (назовем ее так для удобства) к внутривидовым ритуальным убийствам.

Мариэтта Чудакова, которая имела неосторожность (а может – мужество)  поддержать непопулярное, мягко говоря, у либералов, типа, прокремлевское движение – один из последних, недоизведенных и не переродившихся представителей советской демократической либеральной интеллигенции. То есть, того лучшего, если не единственного, социально адекватного и социально необходимого образования, которое породила советская действительность, и которое, как ни старалась, не сумела извести даже советская власть.

Власть старалась их извести по-всякому. Искушая повышенным, в сравнении с нищими и бесправными согражданами, личным благополучием, или пугая запретами на профессию и прочими более или менее чувствительными репрессиями, пытаясь перевербовать, ошельмовать, скомпрометировать, и вообще, постоянно посягая то на ум, то на честь, то на совесть, то на все разом. Многие, по тем или иным причинам, сдались. Мариэтта Омаровна – из тех (тоже, между прочим, когда-то многих), кто устоял, сумев в этих антисанитарных условиях и ум, и честь, и совесть сохранить в чистоте – причем безо всякого надрыва и пафоса.

Те, кто устояли, вообще не надрывались, да и никак специально не выстаивали – просто старались честно жить и добросовестно трудиться, не совершая при этом гигиенических ошибок. И не видели в этом ничего героического: подумаешь, дело большое – под ноги смотреть. Другое дело, что им надо было смотреть под ноги очень, очень внимательно – особенно там, где трудилась Мариэтта Чудакова, на идеологически напряженном и всегда взрывоопасном гуманитарном поле. Там, где в стан  пособников режима, а то и душителей свобод могла завести любая, при других обстоятельствах, невинно-нейтральная мелочь – например, объективно корректное, но в той или иной мере дискуссионное профессиональное суждение. Работать в таких условиях было особенно трудно. Но они работали. И – те, кто живы –  готовы продолжать работать в условиях нынешних, которые, к сожалению, опять требуют именно их навыков.

Потому что кто-то должен работать. Не на благо кровавого или подлого режима, но просто – чтобы поддерживать жизнь, которая теплится в любом, самом больном, даже смертельно больном обществе. А если жизнь теплится – значит, должны быть не только те, кто стремится больное общество так или иначе лечить, или с понятной брезгливостью его покинуть, но и те, то кто берет на себя ответственность за поддержание в нем жизни.

Кто-то должен принимать новорожденных и хоронить умерших, пользовать больных и кормить здоровых, растить детей и учить студентов. Кстати, о студентах: российские студенты ничуть не умнее американских или, допустим, французских. Они тоже нуждаются в опытных, квалифицированных, профессиональных и верно нравственно ориентированных наставниках.

Нет-нет, пожалуйста, поймите меня правильно: я далека от того, чтобы осуждать тех, кто почел разумным держаться подальше от гигиенически опасной общественной уборной,  не забытые изводы и характерные запахи которой стремительно заново обретает наш, с позволения сказать, социум. Я вообще никого не осуждаю.

Но просила бы, чтобы и тех, кто сочли необходимым здесь остаться, тоже не осуждали – за то, что мы снова вынуждены и смотреть под ноги, и зажимать нос, и с особой тщательностью мыть руки. И делать, что должно, стараясь при этом не замараться, не подцепить заразу и не распространять инфекцию.

Я плохо разбираюсь в стратегиях. И потому готова признать: возможно, Мариэтта Омаровна ошибается и даже рискует, пытаясь своим живым лицом и  своей безупречной профессиональной и гражданской репутацией украсить очередную (наверняка сомнительную) затею очередных (опять несомненных) манипуляторов. Но чтобы назначить ее коллаборационистом не только с перспективой, но и со стажем, нужно, на мой взгляд, обладать действительно богатым воображением.

Михаил Берг (который, как можно догадаться, окончательно вдохновил меня на это небольшое размышление), помимо всего прочего, предъявляет Чудаковой прямое и недвусмысленное обвинение. Чудакова, мол, уже была застигнута за подмахиванием советской власти – в молодости, когда писала книгу про Юрия Олешу. Потому что, мол, там, где другой, бескомпромиссный исследователь, Аркадий Белинков, неопровержимо распознал «подлый советский конформизм», она обнаружила только «поэтику».

Книгу Белинкова, я, надо сказать, читала, и она показалась мне  вполне убедительной. Правда, пафоса разоблачения «подлого советского конформизма» я там не помню (может, надо перечитать), а помню жесткий и объективный анализ распада, разложения и смерти.  А вот книгу Чудаковой – нет, не читала. И даже знаю почему: потому что, в отличие от социально окрашенного и запрещенного советской цензурой исследования визави, ее спокойно опубликованное научно-филологическое исследование рекламы не имело, никакого шума не вызвало, да и не особенно было интересно обывателю-неспециалисту вроде меня.

Между тем, поэтику в прозе Юрия Олеши даже неспециалисту пришлось бы обнаружить, а специалиста к этому просто профессия обязывает. И вообще, тот факт, что Юрий Олеша был советским писателем, совершенно не отменяет того факта, что он, к сожалению, был хорошим писателем. Такого рода неприятные совпадения довольно часто случались в довольно богатой истории отечественной литературы периода 1917-1987-го гг . Исследовательница, видимо, констатировала оба эти факта – вот и все. Не думаю, что для такой констатации ей надо было как-то специально продавать душу дьяволу – в таких прозрачных водах дьяволу, в общем-то, нечего ловить.

У Аркадия Белинкова и Мариэтты Чудаковой были разные исследовательские задачи. Каждый из них свою задачу выполнил. Спасибо обоим. Дальше что?

Дальше – тишина. Потому что – не может быть ни звуков, ни движений там, где нормальному человеку – ни охнуть, ни вздохнуть. Где, куда ни кинь – везде клин: там гаранты Конституции с их холуями да топтунами и циничная истеричная «оппозиция», все цвета и линии во что-то невнятное, но неаппетитное слившая, тут охреневшие от сладости потребления и вставания с колен сограждане, а здесь – жестоковыйные эталоны гражданской совести с огнем большевистским в груди. Которые Мариэтту Чудакову назначают женским лицом неоконформизма, а восемьдесят тысяч нормальных людей, подписавших письмо в защиту  Светланы Бахминой, клеймят провокаторами, толкающими мужественную женщину на сделку с совестью и сговор с властями. Тьфу!..

Для чего вообще Кремлю вся эта мутотень с «Правым делом»? Не знаю. Неисповедимы пути стратегов. Но поневоле задумаешься:  уж не для того ли, в частности, чтобы остаточная, давно уже разрозненная и разнозаряженная российская демократическая интеллигенция окончательно самоуничтожилась, перетопив друг друга – в страстной борьбе за чистоту идей и рядов –  в дерьме. И избавив, таким образом, эффективных менеджеров от этих как будто не срочных и по-своему приятных, но довольно все-таки многодельных в масштабах страны и Дальнего Зарубежья хлопот. Это же пока еще их всех, рассредоточенных и разобщенных, из разных углов повыскребешь… замучишься пыль глотать. Давайте-ка, ребята, сами, сами!

Советские либеральные интеллигенты, к которым у Михаила Берга столько претензий, сделали все, что могли. Они десятилетиями выстраивали и поддерживали в заведомо несовместимых с жизнью условиях более или менее пригодную для жизни среду. Их негероическое, будничное свободомыслие исподволь подготовило интеллектуально-нравственную базу  Перестройки. Они во многом подняли эту Перестройку на своих уже тогда немолодых плечах, но жертвами режима себя не объявляли, а в новую власть не либо не пошли, либо надолго там не задержались: они никогда не стремились к власти, не царское это дело. Власть, в том числе и власть над умами, они рассудили разумным отдать молодым, энергичным и  сильным. 

Молодые, энергичные и сильные распорядились властью по-своему. И продолжают распоряжаться – чем могут и как умеют. Бог им судья.  Обличительные статьи не печатаются в толстых журналах вовсе не потому, что там окопались советской закалки циничные конформисты, всегда готовые прогнуться под линию партии (самым юным и резвым из этой зловредной формации сейчас уже хорошо за семьдесят, и едва ли они где-то и чем-то рулят). Все гораздо проще: смысла нет на этих почтенных страницах что-либо обличать. Потому что ушло поколение читателей, привыкшее искать в толстых журналах  правду, а пришло другое – приученное находить истину в журналах глянцевых. И, видимо, это – нормально.

Настоящие либералы-шестидесятники сегодня – редкий, вымирающий вид.  И самом ходе времени, и в его социокультурных особенностях – уцелели очень немногие. Последние носители конструктивного идеализма, они пытаются в привычной для них манере делать, что должно, и первыми попадают под любую раздачу, огребая и от чужих, и от тех, кого считали бы своими.

И правильно. Нет у них своих. Были – да все вышли. Интеллигенция – говно нации. Верной дорогой идете, товарищи!