Авторы
13.07.2005 | Просто так
Спутница тревогВ детстве я обожал все праздники, в том числе и этот, самый, надо сказать, скучный
Что за примирение? Что за согласие? Но ведь была же в один прекрасный день придумана эта ловкая расплывчатая формула, могущая означать в зависимости от текущего момента все, что угодно. На сегодняшний день речь, скорее всего, может идти о примирении с суровой действительностью и о полном согласии со всеми шевелениями вышестоящих органов. Все это хорошо, но почему примиряться и соглашаться подобает нам именно в этот день, характерный, как правило, ледяным ветром, осложненным мокрым снегом? Скоро, кажется, уже совсем мало кто будет помнить, с какими такими событиями связан этот «красный день календаря», что это за такой за праздник и почему он назначен на самую неприглядную пору года.
В детстве я обожал все праздники, в том числе и этот, самый, надо сказать, скучный. По телевизору ни тебе юмористов, ни тебе сатириков, а только кинофильм «Ленин в Октябре» и спектакль «Кремлевские куранты». Но все равно праздник. Папа целый день дома, мама готовит оливье, а по радио наяривает марш Преображенского полка – чем не праздник.
Но то в детстве. А потом было совсем другое, а именно такое, что не то, чтобы сходить на демонстрацию, но и просто выйти на улицу в этот день – это было как дерьма наесться. Как же раздражало все это окружавшее тебя «праздничное убранство», как же резало глаза и пронзительно хлопало на ветру все это кумачевое тряпье, а про портреты я уж и не говорю.
Ну, и эти – как их – гвоздики. Причем, разумеется, красные. За какие грехи этот невинный на вид цветок был назначен революционным символом, непонятно. Но помню, что была такая песня: «Красная гвоздика – спутница тревог». Что было там дальше в оригинале, не помню. В нашем варианте, во всяком случае, продолжение было таким: «Красная гвоздика – три рубля цветок».
В связи с гвоздикой и Седьмым ноября в моей памяти прочно застряла одна столь же малоаппетитная, сколь и предельно наглядная картинка, картинка из начала восьмидесятых. Так вот. Седьмое ноября, поздний вечер, вернее – ночь. Из каких-то гостей я возвращался на метро последним поездом. Вагон, в который я сел, оказался пустым. Меня это, помню, еще поначалу удивило: чего это вдруг пусто-то? Праздник же у них вроде. Но когда поезд тронулся и я огляделся, я все понял: вся середина вагона была густо и обильно заблевана. Судя по миргородским масштабам этой растекавшейся во все стороны лужи можно было предположить, что участвовал в этом самоочистительном процессе не один человек, а дружный коллектив единомышленников. Не могу сказать, чтобы в ту сторону очень уж хотелось смотреть. Но одна деталь не могла не привлечь внимания. Ровно посредине всего этого дела плавала одна-одинешенькая, но прекрасная в своем обреченном одиночестве ярко-алая гвоздика, спутница - как было сказано и спето - тревог. Более универсального и семантически насыщенного символа советского праздника мне не приходилось видеть никогда. Ни до, ни после.
Впрочем, это уже давние дела. И ни к примирению, ни, тем более, к согласию отношения они вроде бы не имеют. Так просто, вспомнилось вдруг.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?» Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает? «Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?» «Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?» Еще бы не хотеть!
Можно, конечно, вспомнить и о висевшем около моей детской кроватки коврике с изображением огромного ярко-красного гриба, в тени которого, тесно прижавшись друг к другу, притулились две явно чем-то перепуганные белочки. Что так напугало их? Коврик об этом не счел нужным сообщить. Одна из первых в жизни тайн, навсегда оставшаяся не раскрытой.
