21.03.2008 | Книги

Записки собеседника

Впервые в русском переводе вышли записки о России английского военного и путешественника Джеймса Эдварда Александера

Впервые в русском – превосходном - переводе вышли записки о России английского военного и путешественника Джеймса Эдварда Александера, побывавшего на всех континентах и участовавшего во множестве войн; его именем назван город в Южной Африке – Александер-Бей. Название «Россия глазами иностранца» книге, видимо, дал издатель, а в оригинале она называется «Путешествие к восточному театру военных действий через Россию и Крым в 1829 году» - целью путешествия была не Россия, а балканский театр русско-турецкой войны: «Я отправился в это путешествие единственно для того, чтобы удовлетворить свою страсть к военным приключениям и из-за желания принять участие в кампании, привлекшей внимание всей Европы».

Александер проехал по России от Петербурга до Севастополя; принял участие в осаде Сизополя; на обратном пути провел в Севастополе семь недель - три в чумном карантине  и четыре в крепости, заподозренный в шпионаже, - и на санях вернулся в Петербург.

Но к своим испытаниям он отнесся и со спокойствием бывалого путешественника (до приезда в Россию он успел побывать в Индии, Персии, Турции) и с выученным на Востоке фатализмом – когда он сидел в крепости, «прошел слух, что я умер в Варне от чумы. После того, как я узнал об этом, мне стало казаться, что каждая почтовая карета, въезжающая в форт, везет фельдъегеря с приказом препроводить меня в Сибирь. Мне только оставалось, подобно арабу, на которого сыпятся несчастья, сказать: «Будь что будет, как решит судьба»».

Широта кругозора, доброжелательная невозмутимость, фатализм определяют тон книги - и ее стоит прочесть уже ради этого тона,  редкого в книгах о России – что русских, что иностранных.  Но есть и более важная и интересная причина.

На обратном пути Александер на пять недель, в январе-феврале 1830 года задержался в Петербурге – и «имел удовольствие часто видеть поэтов Жуковского и Пушкина». Тридцать лет назад пушкинист Л. М. Аринштейн попытался очертить круг возможных общих тем для разговоров Александера и Пушкина: оба они побывали на русско-турецкой войне –Пушкин на кавказском ее фронте, а Александер - на балканском; оба встречались с посольством персидского принца Хосров-Мирзы, отправленным в Россию принести официальные извинения за гибель Грибоедова, – Пушкин в июне 1829 на Кавказе, а Александер - в июле в Москве (от своих знакомых в свите принца Александер получил  «сведения о трагедии в Тегеране» - грибоедовская часть его записок давно введена в научный оборот); оба готовили книги о своих  путешествиях – Пушкин «Путешествие в Арзрум», а Александер – эти записки. 

По предположению Аринштейна, именно Александер «обратил внимание Пушкина»  и на творчество Джона Вильсона - автора той самой драматической поэмы «Город чумы», которая стала источником «Пира во время чумы», написанного осенью того же, 1830, года. Вильсон был братом недавней знакомой Александера - во время плавания из Кронштадта в Петербург Александер познакомился с «весьма замечательной женщиной, женой доктора Макнейла, врача шаха и английской миссии в Персии» (мы помним его как равнодушного доктора Макниля из тыняновской «Смерти Вазир-Мухтара») - «чтобы продемонстрировать мужество и предприимчивость своих соотечественниц, эта дама без сопровождения мужчины совершила путешествие с ребенком из Персии в Англию в1828 году, теперь она таким же образом возвращается в Персию» - и вот она-то и оказалась сестрой «одного из выдающихся людей нашей эпохи – профессора Вильсона». 

Поэтому интереснее всего читать эти записки с мыслью – что из этого Александер мог рассказывать Пушкину? По какому поводу мог упомянуть Вильсона с его «Городом чумы»?

Когда рассказывал о севастопольском чумном карантине, где «огонь неторопливо уничтожал груду зараженной одежды; некоторые юноши пели печальные гимны, другие пленники готовились ко сну и скрывались в пещерах»? Или когда рассказывал о плавании на фрегате «Поспешный», где обнаружилась чума и где с Александером плыл Стройников, бывший капитан фрегата «Рафаил», допустивший его сдачу туркам без боя и за то разжалованный в матросы, - избежав гибели в бою, он ждал теперь смерти от чумы или от руки палача? Как бы то ни было, вполне возможно, что «Пир во время чумы» так или иначе восходит к разговорам с тем человеком, который на собственном опыте знал и «упоение в бою», и «разъяренный океан», и «дуновение Чумы», -  а по запискам Джеймса Эдварда Александера мы теперь можем гадать о содержании этих разговоров.

Источник: "Коммерсантъ-Weekend", № 9, 14.03.2008,