Авторы
Прошло пять лет с того дня, когда больше ста человек и среди них Сергей Бодров погибли, исчезли подо льдом в Кармадонском ущелье. К этой годовщине книжные магазины выставили на самое видное место книгу «Связной» («Сеанс»; «Амфора», 2007) – в ней собраны сценарии Сергея Бодрова, воспоминания и статьи о нем, отрывки из интервью с ним.
После выхода фильма «Брат», где Бодров сыграл справедливого киллера Данилу Багрова, он мгновенно стал «олицетворением Времени и Поколения».
Говоря о Бодрове-Багрове, все отмечали несовпадение, несоответствие между исполнителем и персонажем. Актер не перевоплощался в героя, а находился с ним в странном отчужденном симбиозе. Причем дистанцированность и отрешенность уходили вглубь самого Бодрова.
«Бездонная глубина», «огромный внутренний мир», «гармония» - все, что так притягивало к Бодрову-человеку, режиссер Балабанов с какой-то извращенной гениальностью сделал элементом соблазнительности двуединого Багрова-Бодрова.
Этот зазор и был подлинной сутью нового героя – и сутью любви к нему. Полюбили и не справедливого киллера, и не интеллигентного милого мальчика, а мальчика-убийцу. Полюбили не фразу героя «не брат ты мне, гнида черножопая» и не сипловатый, детский голос актера – а эти слова, сказанные этим голосом. Полюбили сам зазор, само несоответствие между голосом и словами.
Взаимотношение исполнителя и персонажа часто служит символом адаптированности людей к социальным ролям.
В 90-е годы неловкость, неумелость, топорность, истеричность, фальшь актеров наглядно изображали общую неприспособленность к новой жизни. Но только Алексей Балабанов превратил разлад актера и роли в источник художественного смысла.
Люди в 90-е болезненно ощущали разрыв между усвоенными прежде ценностями и теми ролями, которые им навязывал новый мир дикого капитализма. Казалось, есть два варианта – или выпасть из жизни или отказаться от себя. А «Брат» говорил – можно и киллером стать, и душу не потерять.
Общество, стыдившееся самого себя, в Бодрове-Багрове увидело шанс - не на примирение с собой, а на перверсивную любовь к себе; не на залечивание внутреннего разрыва, а на наслаждение этим разрывом, на превращение его во внутреннюю самоотрешенность.
В последние годы на роль нового героя времени претендует Сергей Безруков - бандит и милиционер, Пушкин и Есенин. Если в Бодрове-Багрове сиамские киллер и актер оставались каждый собой и его вежливое и глубокое спокойствие гарантировало эту взаимную сохранность, то Безруков, морщась, хохоча и плача, находит в каждом персонаже и в себе какую-то общую зону оголтелости – и все, кроме этой зоны, в себе и в персонаже уничтожает. Поэтому его Пушкин более монструозен, чем киллер Бодрова.
Оба варианта говорят, что придется играть по правилам мира. Выбор в одном: сохранишься ли ты сам по-бодровски отдельно от того, что делаешь и как живешь, отдельно от своей социальной роли – или по-безруковски оголтело с этой ролью сольешься. И вариант Бодрова кажется уходящим в прошлое, все более и более недоступным.
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.
