29.10.2007 | Книги

Глазами классики

Вышел третий том воспоминаний переводчика Николая Любимова "Неувядаемый цвет"

Переводчику Николаю Михайловичу Любимову (1912–1992), автору канонических русских версий Сервантеса, Рабле, Бокаччо, Мольера, Пруста и других европейских классиков, в переводе намного лучше удавалось все жизнелюбивое и растительно-животное, нежели все сухое, кристаллическое, аскетичное, - условно говоря, лучше удавался Рабле, нежели Пруст. Но с образом, который мерещится за переводами, совершенно не совпадает то странно-красивое, с огромными глазами, строгое лицо, которое мы видим на обложке его мемуаров «Неувядаемый цвет» («Языки славянской культуры», 2000-2007). 

И в тоне самих мемуаров – никакого приятия жизни, а, напротив, «безоговорочное неприятие советской действительности – неприятие, под которое тюрьма подвела прочнейший фундамент».

Вот что писал Любимов в 1976 году, завершая мемуары: «Мне противно ходить по московским улицам. Лица на улицах сливаются зачастую в одно – безликое и безличное. При Сталине преобладало «гнусно-дьявольски-злобное». И тогда мою душу заливал страх. Особенно охамел московский люд при Хрущеве, и теперь на улицах преобладает лицо «гнусно-животно-тупое». И душу мою заливает отвращение».

Выход третьего тома его воспоминаний «Неувядаемый цвет» завершает публикацию мемуарной трилогии. Первый том (вышедший в 2000 году) – детство и юность в Перемышле, городке под Калугой, второй том (2004) – работа в московском издательстве «Academia», арест, тюрьма,  высылка на три года в Архангельск, возвращение в Москву, арест матери и ее десятилетнее  заключение в концлагере,  и наконец, смерть Сталина. Третий том составили уже не связные мемуары, а отдельные очерки о тех, кого Любимов любил и чтил, – о Пастернаке, о церковных певцах и регентах, об актерах Художественного и Малого театра. Заключает трехтомник единственный раздел, прямо связанный с профессией переводчика, - составлявшийся в течение многих лет словарь синонимов, взятых из русских классиков и живой речи.

Любимов-мемуарист пишет тем самым слогом классической русской прозы, которым он виртуозно владел как переводчик. Не только пишет – он видит и чувствует с помощью этой классической оптики, важнейшим элементом которой было нравственное чувство.

Верующий человек и одновременно поклонник Пастернака и Качалова, Любимов не знал антитезы культуры и религии, а естественно существовал внутри единой христианской культуры вместе с певцами, актерами, писателями и даже их персонажами.  Это единство хорошо слышно в завершении второго тома: «Мне приходилось слышать такие речи: почему многое множество цекистов и чекистов было запытано и перестреляно, а Сталин отделался легкой смертью? Я на этот вопрос отвечал словами мамки Онуфревны из «Князя Серебряного», говорившей о Малюте Скуратове: «…этот не примет мзды своей: по его делам и муки нет на земле; его мука на дне адовом…»»

Классическая оптика любимовской прозы – одновременно и фильтр, она вполне улавливает только насыщенную прежним, «классическим» смыслом жизнь и не пропускает советское «оскудение и отупение». Поэтому

любимовская проза вопроизводит не целостный мир, не смесь старого и нового смысла и бессмыслицы, а сравнительно замкнутые осмысленные фрагменты, уцелевшие от прежнего мира, – Художественный театр или церковный хор, жизнь тесного круга доверявших друг другу людей.

Но тем сильнее эффект от применения традиционной морали к новой действительности, от столкновения, например, таких понятий, как «член Политбюро» и «совесть»:  «Самое важное и самое горько-отрадное событие послесталинской эры – посмертная и прижизненная реабилитация невинно осужденных. Но до чего же мы отвыкли от справедливости! Ведь Хрущев исполнил свой прямой долг, а за это не благодарят. Если б у членов Политбюро было хоть какое-то подобие совести, они должны были бы выйти на Лобное место и коленопреклоненно просить прощения у народов, населяющих Землю Русскую, за все зло, какое они им причинили».

Этот строгий, узкий взгляд, которым  русская классика смотрит на советскую действительность, невозможно ни возобновить, ни присвоить, но из книги Николая Любимова его можно хотя бы узнать.

Источник: "Коммерсантъ Weekend", №60, 19.10.2007,