05.10.2007 | Книги

Ребенок-нигилист

Есенина сгубила не жажда славы, а нехватка взрослой дисциплины

В советской культуре Есенин служил воплощением русскости – но не благостной, не сусальной,  а уже погибшей и вечно погибающей, и его стихи поверх сословных, образовательных и прочих барьеров объединяли  всех, кто хотя бы на минуту чувствовал себя «пропащим». С ним перекликались все, кто затрагивал эту же надрывную ноту, - и Высоцкий, и Венедикт Ерофеев и Эдуард Лимонов. Теперь эта нота перестает быть объединяющей, становится культурно ненужной – и на наших глазах прежний образ Есенина исчезает, распадается на две равно безжизненные фигуры:  «патриотическим кругам» достается белокурая  кукла с внешностью Сергея Безрукова, жертва черных сил, предводимых Троцким-Бронштейном, а «культурным ценителям стихов» - модернистский поэт второго ряда, автор удачных и неудачных строк.

Черту под прежним образом подводит книга Олега Лекманова и Михаила Свердлова «Сергей Есенин: Биография» («Вита Нова», СПб, 2007).

Строго научная, тщательно отделяющая факты от легенд и увлекательно, с виртуозно подобранными цитатами, рассказывающая, откуда эти легенды взялись, эта биография надолго останется главной книгой о Есенине.

Она написана редким для биографий тоном – без агрессивного разоблачительства, но и без особой любви и даже симпатии к главному герою - скорее, с отчужденным, иногда недоуменным любопытством. (Правда, для такого тона она издана слишком роскошно – золотое тиснение на кожаном корешке годится только для восторженных жизнеописаний).

Может быть, иначе и трудно смотреть на того  прирожденного нигилиста, который вырисовывается в книге после устранения всех легенд. Культурные и религиозные нормы рушились в реальности - и казались Есенину выдумкой для глупцов, которых он любил эпатировать скверными выходками - и так же легко мог растопить иконой самовар, как и высморкаться в скатерть. Серьезно он относился только к двум вещам – к своему поэтическому дару и к славе. Славу он представлял по-детски конкретно - как какой-то сказочный приз, который можно добыть хитростью или силой.

Этот душевный склад, смесь нигилизма и детскости, роднит Есенина и с европейскими авангардистами, от экспрессионистов до сюрреалистов, и с персонажами циничных народных сказок. 

И первые две трети биографии читаешь как настоящую сказку или плутовской роман. После почти водевильной дореволюционной части, когда Есенин, обольщая литературный Петербург, наряжался «отроком вербным», наступает очередь черной комедии – в голодной, запуганной чекистами Москве времен военного коммунизма имажинисты («прекрасные мерзавцы», «пламенные паяцы») пишут похабщину на стенах Страстного монастыря, воруют государственную бумагу,  оскорбляют публику - и им все сходит с рук.

Есенину как «авантюристу самой высокой и лучшей марки» сходило с рук очень многое – от предательства до кощунства, -  но погубил плохой расчет. Женившись на Айседоре Дункан, он рассчитывал использовать ее для завоевания мировой славы, а оказался сам использован  - «Живу, Ваня, отвратно. Дункан меня заездила до того, что я стал походить на изнасилованного» - и без всякой славы в награду.

Он говорил о себе: «я с холодком» - и этот необходимый ему «холодок», эту внутреннюю отстраненность от людей и от любой собственной роли, связавшись с Дункан, он как раз и утратил. В последние месяцы перед смертью он любил представляться «Свидригайлов» - но это был Свидригайлов-ребенок.  Его сгубила не жажда славы, а нехватка взрослой дисциплины, подчинения гнету тех самых условностей и форм, которые он считал обманом. Одного природного «холодка», который он получил вместе с поэтическим даром, оказалось недостаточно -  в настоящий взрослый «холод», необходимый и авантюристу, и художнику, этот «холодок» так и не превратился.

Источник: "Коммерсант - Weekend" № 58(34) от 05.10.2007,