31.07.2007 | Книги

Раненый Уэллс

«Опыт автобиографии» Герберта Уэллса: после 1914 года эта книга превращается в трагикомический отчет о самообмане

Для нас Герберт Уэллс – автор фантастических романов, автор мифов о человеке-невидимке, о злобных марсианах, о машине времени, о зловещем генетике - докторе Моро. Но для современников он был прежде всего проповедником научного прогресса и либерального социализма, мирового правительства и свободной любви. Он был реформатором и пророком того самоуверенного западного мира, который существовал до начала Первой мировой войны. Когда же она закончилась, оказалось, что традиционная – рассудительная и самодовольная – европейская элита, к которой обращался Уэллс, утратила власть и над внешним и над внутренним миром. Общество попало под власть жестоких вождей - Ленина и Сталина, Муссолини и Гитлера, а читательское сознание – под власть утонченных страдальцев: Уайльда и Джойса, Пруста и Вирджинии Вульф. На таком фоне Уэллс со своими проектами Европейского союза и Всемирной энциклопедии  выглядел чистейшим анахронизмом.

Издательство «Ладомир» в серии  «Литературные памятники» выпустило «Опыт автобиографии» Герберта Уэллса. До 1914 года эта книга - живой и интересный рассказ человека, формирующего мир, погруженного в гущу событий, наблюдательного и энергичного. После 1914 года она превращается в трагикомический отчет о самообмане, о никчемных конгрессах, бесполезных поездках и ненужных встречах с президентами.

Гибели своего мира и прихода мира нового Уэллс не заметил. Так, в СССР он дважды – встречаясь в 1920 году с Лениным и в 1934 со Сталиным – сыграл роль образцового наивного иностранца.

Сталину он хотел разъяснить, что «нынешней своей неспособностью обуздать жалкие, хотя и свирепые потуги агрессивного патриотизма, широкие массы обязаны вовсе не каким-то коренным свойствам человеческой натуры, а старым бестолковым традициям, дурно поставленному образованию и неверным истолкованиям». Сам Уэллс неверно толковал не только ход новой истории, но и новых людей, ее творцов. Отправляясь на встречу со Сталиным, он «рассчитывал увидеть безжалостного, черствого, самонадеянного человека»,  - а после встречи понял, что он «никогда не встречал человека более искреннего, прямолинейного и честного».

Уэллс был обманут собственным научным реализмом, собственными романами, в которых душа кладет отпечаток на лицо и на повадки.

Пусть Оскар  Уайльд еще в 1891 году в «Портрете Дориана Грея» угадал, что у того, кто душу запродаст черту, на лице ничего не отразится, и тем самым упразднил реализм как способ письма и предсказал пусть не прекрасные, как у Дориана Грея, но вполне обыкновенные, человечные  лица злодеев двадцатого века,  - Уэллс ни этой догадки, ни самого Уайльда не принял всерьез. Он не верил ни в Бога, ни в черта («Бог – это просто выдумка», догадался Уэллс еще в детстве) – и, главное, ни в себе, ни в людях не распознавал соответствующих сил.

Новизну мира можно заметить, только став ее жертвой – чего с Уэллсом, к счастью, не произошло. За исключением одного только случая, который и стал самым интересным и поучительным эпизодом книги.

Изложен этот эпизод в Постскриптуме «Влюбленный Уэллс».  Большая часть «Постскриптума» написана тем же бодрым, самоуверенным наблюдателем, что и сам «Опыт». (Правда, в применении к себе и к тонкостям любовных отношений этот самодовольный тон звучит удивительно нелепо. Видимо, для самоанализа нужна какая-то примесь отчаяния, беспощадности или хотя бы бесстыдства. Ничего этого у Уэллса нет. Из его исповеди мы просто узнаем любопытные детали общественных и интимных нравов начала ХХ века). Но вот появляется последняя спутница Уэллса  - «Мура», Мария Закревская-Будберг, зловещая и неуловимая фигура. Подруга британского агента Брюса Локкарта и Максима Горького, вероятная сотрудница ГПУ и еще нескольких спецслужб, она многократно описана – и в «Железной женщине» Нины Берберовой, и в книгах горьковедов Баранова и Басинского, и в новелле Елены Арсеньевой «Сердце тигра» из сборника «Дамы плаща и кинжала».

Она появляется – и вся самоуверенность научного реалиста с Уэллса спадает:  «С самого начала у меня было очень ясное ощущение, что есть много такого, чего мне лучше не знать».

Куда-то девается его проницательность: «Одинаково трудно сказать что-либо определенное и об ее уме, и  о нравственных устоях, хотя я стараюсь изо всех сил. В каждом случае и для каждого человека у нее своя роль». Он хватается за национальные клише: «Она мыслит чисто по-русски – пространно, извилисто и с той философической претенциозностью, что присуща речи русских, которые всегда идут к заранее известному им заключению окольными путями». Но когда происходит катастрофа, никакие клише уже не помогают. А происходит она во время того же визита в Москву в 1934 году. Приехав в гости к Горькому, Уэллс вдруг узнает, что Мура только что здесь была, – а его она уверяла, что в Россию ей путь заказан.

(К сожалению, хотя формат академического издания обещает полноту информации, из комментария мы ровным счетом ничего не узнаем о подоплеке русских происшествий. Зачем Мура ездила в Москву? Сколько раз была она у Горького? Что она скрывала от Уэллса?  -  комментаторы молчат, и читатель остается в том же неведении, что и бедный Уэллс).

И здесь он, писавший, что Пруст ему «кажется гораздо менее достоверным и увлекательным, чем, скажем, каталог двадцатилетней давности или старая местная газета, в которой больше правды и повода для рассуждений», превращается в настоящего героя Пруста: «До самого отъезда из России я не сомкнул глаз. Самолюбие мое было безмерно уязвлено, я был обманут в своих надеждах. Ни разу в жизни никто не причинял мне такой боли. Это было просто невероятно. Я лежал в постели и плакал, словно обиженный ребенок, либо метался по гостиной и размышлял, как же проведу остаток жизни. «Почему ты так со мной обошлась, Мура? - снова и снова вопрошал я». Потом она не очень усердно оправдывается, но – «дорого бы я дал, чтобы поверить ей, дорого бы дал, чтоб стереть из памяти следы той московской истории – она точно открытая, незаживающая рана и с тех пор разделяет нас. Рана у меня в душе; неиссякаемый источник недоверия». 

Источник: Gala, № 8, 2007,