21.03.2007 | Париж Дельфины де Жирарден

Предновогодний Париж

29 декабря 1836 года

Ах Боже мой ! Что у нас за страна !.. Право, во Франции стало страшно жить; ни единого дня покоя, ни  единого часа, когда можно было бы всласть посмеяться;

мы обречены бояться и возмущаться, сострадать и проклинать; каждые полгода то покушение, то казнь – право, это скучно. Последние два дня со всех сторон слышны только две фразы : мужчины восклицают «Какой стыд!», а женщины «Бедная королева!»  О, жалкая страна, где народ жалеет королевскую власть.

Париж в снегу – зрелище фантастическое. Молчаливый Париж !.. – да разве это не сон ? Кареты катятся бесшумно; прохожие идут и даже падают беззвучно. Если бы не крики торговцев, можно было бы подумать, что мы все оглохли. Улицы обрели странный вид; в городе не осталось никого, кто за день не упал бы несколько раз или не помог подняться другим жертвам гололеда. Вчера две лошади, запряженные в фиакр, упали на скользкую мостовую; кучер тотчас слез с козел, чтобы заставить их встать, и упал сам ; тогда пассажир фиакра, выглянув в окошко и увидев лошадей и кучера лежащими на снегу, решил, что поднимутся они еще не скоро и, будучи истинным философом, уселся поудобнее и задремал; возможно, он до сих пор коротает время в этом экипаже. В Риме, когда идет снег, лавки запираются, конторы закрываются, дела стопорятся, а римляне укладываются спать. В Париже, даже если на улице мороз, все продолжают расхаживать по улицам как ни в чем не бывало; у женщин глаза становятся красными, а щеки фиолетовыми – неважно, они наряжаются и отправляются с визитами точно так же, как в те дни, когда они выглядят прехорошенькими. Да и как можно не выходить в такие дни? Ведь скоро Новый год, нужно покупать подарки; долг зовет нас в лавки Лесажа, Жиру и Сюсса; все мы отправляемся за ерундой, которую велит покупать разум, и при этом с сожалением смотрим на все то, что нам действительно нравится и что разум покупать не велит.

Те бульварные зеваки, что  на прошлой неделе любовались желтой почтовой каретой, запряженной белыми лошадьми, которые везли в столицу очередного депутата, нынче с восторгом созерцают сани. Сани едут по бульварам, а зеваки, воображая, будто попали в Россию, мерзнут еще сильнее; они старательно поднимают воротник, надвигают на глаза шляпу и прячут нос в шарф, так что от лица остаются одни глаза. Вчера несколько человек попались нам навстречу в этом странном виде  и поздоровались; приносим им тысячу извинений за то, что их не узнали; быть может, то были лучшие наши друзья.

Самое странное в нынешней уличной атмосфере – смесь возбуждения и тишины.  Все движутся очень быстро, в надежде согреться, и у каждого в руке какой-нибудь пакет: один несет картонного осла, чьи  нескромные уши проткнули оберточную бумагу; другой с самым серьезным видом тащит огромную деревянную лошадь; третий прижимает к груди куклу, четвертый – собаку или барашка, все спешат и толкают встречных прохожих; можно подумать, что тот, кому предназначена игрушка, не проживет без нее и  часа. Лавки полны народу, к Сюссу не пробьешся.

Всякая безделушка, которая вам приглянулась, оказывается уже проданной. Взамен вам любезно предлагают нечто уродливое и отвратительное, от которого отказались все предыдущие покупатели, и вы торопливо платите за вещь, которая вам не нравится, лишь бы поскорее выбраться из этой толпы, где вы на беду увидели уже множество знакомых; между тем выбор новогодних подарков – дело тонкое, и предаваться ему лучше в одиночестве, без нескромных свидетелей, которые не преминут сообщить даме, получившей от вас в подарок чернильницу или альбом: «Как же, как же ! Он при мне покупал их у Жиру; отдал 75 франков».