08.07.2005 | Колонка
Уважаемая публикаОдин говорит: «Я пишу для всех». Другой – «Я пишу для себя»
Недавно знакомая дама-театровед пожаловалась, что не может придумать тему для диссертации. «Напиши о публике, - посоветовал я, - о том, как изменялся и изменился ее социальный состав и облик, как менялись и развивались нормы и типы зрительского поведения. Когда зритель смотрел на артиста сверху вниз? А когда – снизу вверх? Когда артист был для него обслуживающим персоналом, а когда – кумиром? Ведь театр, как никакое другое искусство, немыслим без такого фактора, как публика. Это же интересно». Она несколько остудила мой пыл, сказав, что такого, вообще-то говоря, написано довольно много. Жаль.
Но все равно интересно, и не только применительно к театру. А посетитель выставок – кто он такой? А читатель – это кто? То, что покупатель всегда прав, мы уже, хоть и нетвердо, но выучили. А зритель-слушатель-читатель всегда ли прав? Или, напротив, всегда прав художник? Драматургия этих непростых отношений во все времена вибрировала между этими двумя крайними и одинаково ложными, на мой взгляд, постулатами. Один говорит: «Я пишу для всех». Другой – «Я пишу для себя». Я же привык в равной степени не доверять ни тому, ни другому и привычке этой изменять не намерен. Я твердо знаю, что я пишу не для себя, и уж, разумеется, не для всех. А для кого тогда? Кто мой читатель? А кто читатель того журнала, в котором этот самый текст опубликован? Ну, допустим, кого-то из них я знаю в лицо и по имени. А другой, незнакомый? Кто он - тот, кого принято называть «нашим читателем»?
Ох, этот пресловутый «наш читатель»! Кто он, в конце-то концов? Я вот лично против подобных обобщений, ибо убежден, что никакого такого «нашего читателя» нет и быть не может, но у каждого из нас есть «мой читатель», едва ли склонный к тому, чтобы его без его спроса приводили бы к общему знаменателю.
Попробую обозначить общие черты своего. Итак, мой читатель - это тот читатель, который не смотрит на автора ни снизу вверх, ни сверху вниз - его отношения с автором равноправны и добровольны. Он скептичен, но не подозрителен. Многих вещей ему объяснять не надо. Например, что не все, чего он не знает, является чушью и «маргинальщиной». А что мейнстрим – это вовсе не обязательно набор из пяти-шести прочно прописавшихся в телевизоре физиономий. И неизвестно еще, что станет мейнстримом завтра – уж не то ли самое, о чем мы пишем сегодня? Он все это понимает не хуже нас. Потому что он вовсе не из тех, кто радуется лишь тому тексту, который лишний раз убеждает его в том, что он умнее автора. Потому что он отлично знает и сам, что уважение к мнениям и взглядам профессионалов и экспертов неизменно конвертируется в уважение к самому себе.
Я не знаю, как его зовут, этого читателя, сколько ему лет и где он живет. Во всяком случае, работаем мы для него. Для вас, то есть.
Ну вот – «хоть поздно, а вступленье есть».
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.
Помните анекдот про двух приятелей, один из которых рассказывал другому о том, как он устроился на работу пожарным. «В целом я доволен! — говорил он. — Зарплата не очень большая, но по сравнению с предыдущей вполне нормальная. Обмундирование хорошее. Коллектив дружный. Начальство не вредное. Столовая вполне приличная. Одна только беда. Если вдруг где, не дай бог, пожар, то хоть увольняйся!»